Цивилизация
Я все понял: это заговор! Они заговариваются – э-э-э – они меня специально травят! Нет, ну в самом деле… Вот впечатления только сегодняшнего утра.
На одном весьма известном портале, как выяснилось, который день происходит бурление интеллигенции вокруг статьи о почившей Валентине Толкуновой, с участием виднейших наших публицистов и писателей. Одна сторона пытается втолковать другой стороне хоть что-нибудь про «любовь к отеческим гробам», но те ловко «срезают» посредством заместителя главного редактора проекта: «А мне, честно говоря, становится не по себе … от того, с какой готовностью люди, в два раза меня моложе, принимают, как свою, эстетику, порожденную чудовищным государством. Я ничего не знаю о Валентине Толкуновой кроме того, что она была выразителем этой эстетики».
Едва успокоился, в ящик падает пресс-релиз о носителях той самой эстетики, на сей раз, правда, юзаемых не в качестве жупела, а в роли дойной коровы для второго слива. «Начинается работа над картиной «Служебный роман. Наше время». … Теперь мы перескажем любимый сюжет для нового поколения зрителей. В XXI веке всё происходит быстрее. Юмор стал немного другим, нравы свободнее. Приключения героев теперь разворачиваются на пространстве от московских офисов до небоскрёбов Дубая. На каждое уже знакомое событие придётся два новых головокружительных поворота.
Они сталкиваются, побеждают и рушатся в одну секунду. Любовь. Карьера. С перерывами на презентации, кофе-брейки и корпоративные вечеринки.
Калугина и Новосельцев, Самохвалов и Оля Рыжова – наши современники.
Они молодые, целеустремлённые. Они знают, чего хотят. Они хотят вам понравиться!».
Ну а в довершение натыкаюсь на интервью редактора детской серии одного весьма популярного издательства, специализирующегося на переводах «продвинутой» детской литературы. Госпожа редактор анонсирует запуск серии книг отечественных авторов, правда тут же строго предупреждает: «Но непременное наше пожелание – это что-то современное и актуальное. Мы не занимаемся переизданиями. Всю эту старую труху нам не интересно ворошить. Хотя я не отрицаю, что в традициях советской литературы много прекрасного, но это не наша история. У нас всё остро актуальное, злободневное».
Чтобы было понятно, в каком направлении потенциальным авторам следует работать, информирует о новинках издательства: «В наших планах публикация «Книги о какашках» Перниллы Стальфельт.
Интерес к какашкам есть у каждого ребёнка, и он не окрашен чем-то негативным: в них нет ничего низкого, вредоносного и ужасного, это интересно и смешно и является одной из частей жизни».
Тут я понял, что мне срочно требуются позитивные новости. Слава богу, их у меня имеется. И, кстати, именно из области детской литературы. Спешу поделиться радостью: во-первых, в книжных магазинах появилась книга Павла Калмыкова «Королятник, или Потусторонним вход воспрещен», а во-вторых, добрые люди в конце прошлой недели прислали мне советские еще издания книг Юрия Третьякова. Обе эти фамилии конечно же мало что кому скажут, но об этом позже.
И тут я понял, что все эти пять новостей связаны теснее, чем кажется на первый взгляд.
В одной из недавних колонок я сравнил советскую культуру с заброшенной и полузабытой страной, куда все мы периодически возвращаемся за оставленными там сокровищами. Кто-то, как модернизаторы «Служебного романа», с корыстными целями, большинство же просто «для себя». Так вот, хотелось бы добавить, что золотоискатели эти до сих пор по большей части хватают валяющиеся на поверхности самородки, а серьезной старательской промывки по большому счету еще никто и не вел. Меж тем, в полном согласии с законами науки геологии, основную массу ценностей придется не подбирать, а добывать.
Потому как Советский Союз был вовсе не камерой пыток, где «любой талант разбавляли до уровня посредственности», как считают одни, и не сокровищницей, где любой мало-мальский талант отыскивали, любовно гранили и выставляли на всеобщее обозрение, как убеждены их противники. Крайности, как им свойственно, врут. Не было ни кущ, ни геенны, была обычная человеческая жизнь, со всеми ее проблемами. И частенько случалось так, что песком житейских неурядиц заносило даже очень крупные таланты.
Вышеупомянутый Юрий Третьяков как раз из таких.
В те времена далекие существовало понятие, ныне, к сожалению, исчезнувшее совершенно, «региональная литература». Нет, я не о писателях, живущих в регионах. Они, слава богу, и сейчас проживают не по всей бывшей одной шестой даже, а по всему шарику уже. Живут-то везде, а вот печатаются исключительно в Москве и Питере. Тогда же существовала изрядная сеть региональных издательств, печатавших книги местных авторов. Очень многие таланты, позже ставшие самым что ни на есть первым эшелоном, были найдены центральными издательствами именно там.
И эта «географическая чересполосица» делала очень классную вещь – оживляла для читателей огромную страну.
Потому как большинство писало, естественно, про родные места. Если взять ту же самую детскую литературу, существует ли лучший гимн Владивостоку, чем «Мореплавания Солнышкина» Виталия Коржикова, или, если метнуться на другой конец Союза, сколько советских детей искренне полюбили Украину после трилогии Всеволода Нестайко «Тореадоры из Васюковки»?
Правда, многие, пробившись на союзный уровень, обычно перебирались в Москву, как тот же Коржиков. Все-таки, когда «место работы» в столице, а место жительства у черта на куличках, это всегда неудобно: жить приходится на два города, работа с редактором (при тогдашнем отсутствии интернета) – тот еще геморрой, и все такое прочее. Но большинство все-таки оставались на малой родине. Это не помешало кому-то стать масштабнейшим явлением в нашей детской литературе, как свердловчанину Владиславу Крапивину, другим – просто утвердиться в «высшей лиге» детской литературы, как тому же Нестайко или жителю Перми Льву Давыдычеву, с его Лелишной из первого подъезда или второклассником и второгодником Иваном Семеновым. Третьи просто блеснули одной повестью на всю страну, вроде Геннадия Михасенко из Братска с «Милым Эпом», пермяка Владимира Воробьева со сказкой «Капризка – вождь ничевоков» или воронежца Гавриила Троепольского с «Белым Бимом — Черное ухо».
Я что-то отвлекся, возвращаюсь к Юрию Третьякову.
Он родился в Воронежской области, там же прожил всю свою короткую жизнь и писал всегда про родное Черноземье. Вот только повезло ему куда меньше, чем всем вышеперечисленным авторам. Он очень хорошо начинал. Собирался стать врачом, с первого захода поступил Московский мединститут, который, правда, не закончил: проснувшаяся страсть к литературе пересилила медицину — и Третьяков поступает в Литинститут. Первый сборник рассказов про школьников, «Жук и геометрия», выпустил в 22 года в родном Воронеже, но уже вторую книгу, «Начало рыбачьего патруля», забрала себе «Детская литература», выпустившая его с иллюстрациями одного из лучших наших детских художников, Евгения Мигунова. Карьера складывалась блестяще: Третьякова, как теперь модно говорить, котировали наравне с начинавшим тогда же, в 60-е, Виктором Драгунским, мгновенно приняли в Союз писателей, долгие годы он оставался самым молодым членом Воронежской писательской организации, получил новую квартиру в центре Воронежа, женился.…
И вдруг Третьяков уезжает из Воронежа — и не в столицу, куда его настойчиво звали издатели, а в родной маленький Борисоглебск, к больной матери. Добровольное затворничество и не самый легкий характер (он мог отказаться, например, сотрудничать с московской киностудией, затеявшей снимать фильм по «Началу рыбачьего патруля»: правки в сценарии, видите ли, не устроили) привели к тому, что в столице его быстро начали забывать.
Как верно написано в едва ли не единственной статье о нем, «слава не ходит к тем, кто сам от нее отворачивается».
Все последующие, самые зрелые и талантливые, книги Юрия Федоровича Третьякова (а он за пятьдесят прожитых лет написал двадцать книг) выходили исключительно в «Центрально-Черноземном книжном издательстве». А значит, практически не попадали за пределы Воронежской и Липецкой областей.
Зато уж те, кому посчастливилось прочесть в детстве эти до икоты смешные, без малейших признаков дидактичности или назидательности, и предельно, невероятно живые повести — «Приключения Мишки Мочалкина», «Рыцари Березовой улицы», «Вася-капиталист», «Алешин год», дилогию «Толстый мальчишка Глеб» и «Дикая жизнь в лесу» — оказались инфицированы на долгие годы. И сегодня, сами давно став родителями, вылавливают их для детей на букинистических сайтах всеми правдами и неправдами и пишут в блогах что-нибудь вроде:
«Толстого мальчишку Глеба» читали с подругой по очереди, уже будучи девушками на выданье. Читали раз по 10, как лучшее средство от хандры. К сожалению, «зачитали»... Пропала где-то меж двумя домами... А может, решили еще кого приобщить к этому антидепрессанту, отдали и забыли... Теперь, будучи дипломированным лингвистом, понимаю, что так цепляло:
он писал не как взрослый, пытающийся передать детский фольклор и менталитет, он сам был этим ребенком.
Ни грамма фальши и надуманности, жизненные ситуации, реальные речевые обороты. Для меня он в одном ряду с Крапивиным, но опять же, если мне мутно-плохо-тошно — Крапивин только усугубит, обревусь над несовершенством этого жестокого мира, а Третьяков — тот самый «луч солнца»... Жалко, написал немного, умер рано — чуть за 50...» Или: «У меня есть книга Юрия Третьякова «Приключения Мишки Мочалкина», но, к сожалению, без первых 15 и последних, не знаю скольки, страниц. Может, у кого-то есть такая книга, и мне расскажут, с чего она начинается/заканчивается? С детства мучаюсь…»
К сожалению, обрадовать всех алчущих нечем: у меня все те же издания 60–70-х, а в новые времена Третьякова переиздавали всего один раз, в середине нулевых, но все в том же ЦЧКИ, только теперь уже совсем смешным тиражом. А центральные издательства им вряд ли заинтересуются, хотя лучшего способа рассказать нынешним детям, каким было детство их дедушек и бабушек, трудно и придумать – «всю эту старую труху нам не интересно ворошить».
Хотя чем черт не шутит – вторую-то радостную новость никто не отменит: «Королятник» Павла Калмыкова действительно переиздан одним из крупнейших наших издательств, питерской «Азбукой».
Истории Третьякова и Калмыкова, кстати, во многом схожи.
Павел Калмыков тоже учился в мединституте, правда, в отличие от Третьякова, закончил. Такой же «регионал»: родился на Камчатке, учился в Хабаровске, два года по распределению проработал в уральском Ирбите. Тоже очень шумно стартовал: как раз в «уральский период», в 1989 году, его дебютная повесть была напечатана в свердловском журнале «Уральский следопыт». В том же году, кстати, в «Следопыте» дебютировали несколько подающих надежды молодых авторов – Сергей Лукьяненко из Алма-Аты, пермяк Алексей Иванов, Владимир Васильев из украинского Николаева. Но если Лукьяненко и Васильев тогда удовольствовались только журнальной публикацией рассказов, а ивановская «Охота на Большую Медведицу» вышла в свердловском сборнике молодых фантастов, то сказка Калмыкова прогремела изрядно. История о том, как на планете под названием Бланеда в стране под названием Здрана старый педагог, профессор-пенсионер Ифаноф решил организовать школу для отпрысков королевских семей за пару лет пережила одну журнальную и три книжных публикации, причем дважды отдельным изданием.
Все четверо прошли через невостребованность, причем судьба пошутила довольно зло: чем громче был старт, тем длиннее оказалось забвение. Сперва вернулись оставшиеся верными фантастике Васильев и Лукьяненко. Потом триумфально прогремел Иванов, перебравшийся из жанровой в «большую» литературу.
А Павел Калмыков, оказавшийся божьей милостью детским писателем (или детским писателем божьей милостью, обратное верно), уехавший на родную Камчатку лечить раковых больных, все эти годы непрестанно писавший, но исключительно в стол, дошел до массового читателя только сейчас — через двадцать с лишним лет.
Причем, словно в насмешку, возвращение состоялось с той самой дебютной повестью, хотя у Калмыкова есть вещи, которые почти никто и не читал. Есть сказочная летопись поздней перестройки «Ветеран Куликовской битвы, или Транзитный современник», есть краеведческо-лингвистическая повесть-сказка «Разноцветные пионеры» о медвежатах всех пород и мастей, от коалы до белого медвежонка, прибывших отдыхать на Камчатку.
Кроме того, готов побиться об заклад, триумфа не будет.
Ни тиражей Лукьяненко, ни громкой литературной славы Иванова Калмыкову не видать. Хотя бы потому, что литература для подростков сегодня абсолютно неинтересна ни массовому читателю, ни литературным критикам.
Но удивительное дело: если ранние вещи Лукьяненко не имеют и сотой доли популярности «Дозоров», если первые нефантастические книги Иванова смотрятся сегодня в лучшем случае пробой пера, то сказка Калмыкова за два десятилетия не потеряла ни грамма своего обаяния, которому невозможно противиться. Эта разудалая катавасия принцами и принцессами, с именами типа Зереша, Надажа или Журиг, мажущими друг друга зубной пастой, обидчивыми привидениями, непроходимыми джунглями на втором этаже, говорящим котенком, у которого «мяукатель был сломан, зато какой мурлыкатель!», учителем фехтования маэстро Зиторенго, секретными королевствами, номерными шпионами, инструкциями «Как шевелить левым глазом по методу Нигиды» и стихами и балладами, которые до сих пор поют по всей России как народное творчество, не устарела ни на йоту. Дети при чтении все так же теряют волю, почище полосатого слона.
Дело, наверное, в том, что сказка – настоящая сказка – наверное, самый трудный литературный жанр.
Именно поэтому сказки живут дольше, чем любые другие тексты, и с годами становятся как хороший коньяк, только лучше.
Устаревает все – публицистика, романы, философские трактаты, меняется лексика и язык. А мамы все так же рассказывают детям все те же сказки. Потому что взрослая жизнь разнится не только от эпохи к эпохе, но и от десятилетия к десятилетию. А детство всегда остается все тем же детством, и самые главные в жизни - вечные - истины нам надо узнать именно тогда. Так было у шумеров, так будет у наших правнуков.
И еще одно. В той самой дискуссии вокруг статьи о Толкуновой, с которой я начал, Максим Кантор сказал очень верную вещь: «Никакая эпоха (ассирийское царство или французская революция) не плоха настолько, чтобы люди в ней перестали чувствовать, любить и жить. А значит, всякая эпоха и всякий народ (даже если его вкусы кажутся просвещенному субъекту вульгарными) заслуживает как минимум внимательного отношения».
Я бы добавил следующее. Если чувствовали, любили и жили близкие нам люди – родители, дедушки, бабушки – то тяга к этой эпохе неизбежна.
Просто потому, что нам надо их узнать и понять — на том простом основании, что мы люди.
Именно поэтому настоящая литература, как показывает пример того же Третьякова, несмотря ни на что будет жить до тех пор, пока живы люди, с ней соприкоснувшиеся.
Но люди, критикующие тягу к советскому прошлому, правы в том, что этим возвращением назад очень легко увлечься. А прошлым жить нельзя — у каждого времени должны быть свои песни, свои сказки, написанные современником для современников.
И можно только порадоваться тому, что сейчас в городе Петропавловске-Камчатском, где, как известно, всегда полночь, сидит в этой полуночи где-нибудь на кухне врач высшей категории Павел Львович Калмыков и пишет новую сказку. Про сегодня. Не для издания, не для денег – для людей.
Я, по крайней мере, ее очень жду. Дочки растут.
