Цивилизация
Русская мысль обретает себя в утопии. Неудивительно, что реализация последней в октябре 1917 года спровоцировала интеллектуальный взрыв, на волне которого появилось бесчисленное множество невиданных доселе сообществ. «Вольность» как наиболее романтичный синоним «свободы» была нужна воодушевленным мыслителям, чтобы раз и навсегда отринуть оковы традиционной учености, преодолеть дисциплинарную ограниченность. Чтобы в мире без россий, без латвий, но в мире интеллектуальном… От этой затеи осталось громадье планов, мелкие дрязги и вороха исписанной бумаги. Когда о ней опять стало можно вспоминать, выяснилось, что многое забылось. Владимир Белоус, собравший все, что связано с «Вольфилой», под одной обложкой, совершил подвиг. Сбор материала с какой-то не вполне заметной точки зрения и его скромное обнародование во славу исторической истины всегда был в чести на фоне торжествующих идеологических спекуляций. Лавинообразное восполнение информационного дефицита, начавшееся в конце 1980-х, было само по себе аттракционом, и понадобилось какое-то время, чтобы инвестиции либеральной идеологии под видом «возвращенной правды» были осознаны как таковые.
Книга «Вольфила», над которой Белоус работал с середины 1990-х годов, представляет собой типичный образец послеперестроечной публикации «из наследия» со всеми своими достоинствами и недостатками.
Первый том, уже изрядно поруганный специалистами за комментарии вроде «Сергей Прокофьев – композитор» и их полное отсутствие в нужных местах, имел подзаголовок «Предыстория. Заседания». Во втором томе раздел «Хроника» органично продолжает «Заседания» и состоит из протоколов и сопутствующих документов, отражающих повседневный труд Вольной философской ассоциации. Конечной целью публикатора было «воссоздать тот реальный контекст, в котором функционировала культура в послереволюционном обществе, а также представить подлинные масштабы работы «Вольфилы» в интеллектуальном пространстве Петрограда, Москвы и «русского Берлина» за все время ее существования».
Что такое «реальный контекст» и «подлинные масштабы» при заведомой мозаичности представленных материалов, не очень понятно. Скорее всего, ритуальная риторика. Гораздо важнее, что по мере знакомства с ворохом отрывочных сведений все больше избавляешься от мифов о единстве интеллигентских взглядов, а самое главное – о растерянном идеализме русской философии. Тон «Вольфилы» на пике, т. е. в 1919–1921 годах, задавали идеологи общественной солидарности, пусть и такие рафинированные социалисты, как Иванов-Разумник. Расхождения с марксистами, при всей их принципиальности, лежали в другой плоскости, нежели это может показаться с либеральных позиций. Никаким либерализмом там и не пахло.
Питириму Сорокину надо было уехать в Америку, чтобы стать либеральным экономистом, здесь он – убежденный социалист, как все передовые интеллектуалы этого времени, наследующие народникам и тем вызывавшие классовую неприязнь большевиков.
Вторую половину новоизданного тома составляют «Портреты» – раздел рискованный: персональные характеристики требуют навыков свободной интерпретации. Краткие конспекты чужих концепций нужны в первую очередь студентам, но стенограммы отдельных выступлений интересны по-настоящему. Это «Беседа об Интернационале» Андрея Белого, «О догматах и ересях в искусстве» Константина Эрберга, «Развитие и разложение в современном искусстве» Аарона Штейнберга. Ряд текстов, в том числе знаменитая статья Иванова-Разумника «Взгляд и нечто», подписанная, разумеется, «Ипполит Удушьев» с отсылкой к «Горю от ума», или комментарии Александры Векслер к «Эпопее» Белого печатаются не по архивным, но по книжным источникам. Впрочем, тексты редкие и для композиции тома небесполезные.
Непропорциональность комментария и здесь дает о себе знать. Упоминание Томаса Мора влечет за собой ссылку на стереотипное издание его «Утопии», а размышления Иванова-Разумника о формальном методе, имеющие ключевое значение для понимания ситуации в теории литературы середины 1920-х годов не сопровождаются ни единым словом. Но тут все упирается в любовь. Например, Белоус любит Белого. Ему не нравится «одиозно-резкая» оценка Федора Степуна, его «оскорбительные инвективы» в адрес знаменосца символизма. Всего-то и говорится в них, что о ежегодной смене позиции и безудержном себялюбии – качествах, которые, судя по мемуарам современников, были органично присущи Белому и никого особенно не удивляли. При этом тут же щедро цитируются восторженные стенания Эриха Голлербаха, «прозревшего» в 1916 году и требовавшего у Константина Эрберга ударить его по лицу, если он, вчерашний критик Белого, теперь отречется от любимого учителя.
Кликушество русской культуры Серебряного века – дело известное, но готовность публикатора встать горой за своего героя слегка настораживает.
Там, где летает утопическая мысль Белого, профессиональная философия обрастает кавычками и становится «так называемой». Воля – это еще и произвол, не зря эта категория так важна для русской культуры. В том числе и для автора настоящего издания.
В. Г. Белоус. Вольфила. [Петроградская Вольная Философская Ассоциация]. 1919–1924. Книга Вторая: Хроника. Портреты. М.: Модест Колеров и «Три квадрата», 2005.
