Цивилизация
Михаил Горбачев родился 85 лет назад — 2 марта 1931 года. В год, когда сталинский молох набирал обороты, «железной рукой» проводя коллективизацию, пытаясь ликвидировать крестьянство как класс, готовя новые акты массового террора.
Никто тогда не мог представить, что спустя шесть десятилетий крестьянский мальчик из ставропольского села с характерным русским названием Привольное даст свободу народам России и еще паре дюжин соседних стран в Евразии и Центральной Европе.
Далеко не все, однако, благодарны Горбачеву за этот сказочный по щедрости подарок.
Оставаясь безнадежно советскими людьми, многие теперь едва ли не во всех своих бедах обвиняют бывшего генерального секретаря ЦК КПСС. Как же: «Такую страну потеряли!»
Не хочу начинать спор по поводу того, чем был СССР. Лично я не сильно по нему тоскую. Да и не Горбачев распустил Союз в декабре 1991-го — скорее те, кто мечтал о его кресле в Кремле. Да и стоит ли всерьез сожалеть об ушедшем «советском лагере». Что мы с ним потеряли по большому счету?
Чувство неловкости, если не сказать стыда, за руководство своей страны было первым, что покинуло советских телезрителей уже весной 1985-го, когда Михаил Горбачев только занял пост главы партии и государства. Многие предшественники Михаила Сергеевича на посту генсека, особенно в последние годы своего правления, не отличались ни крепостью здоровья, ни ясностью ума, ни внятностью речи.
Никогда не забуду своего впечатления от речи Черненко на похоронах Андропова. Лидером моей страны стал немощный старик, кашляющий и запинающийся буквально на каждом слове.
Никто его не знал, никто не голосовал за него на выборах, просто кто-то за закрытыми дверями решил, что он теперь главный.
Пришедший на смену старцам Горбачев для начала выглядел просто человеком. Молодой — 54 года для политбюро считались возрастом юноши. Здоровый, без следов партийных попоек на лице, с членораздельной беглой речью, говорящий понятные и здравые вещи, не боящийся прямого общения с людьми на улице, образованный, с живыми глазами и жестикуляцией южанина. К тому же чувство юмора Михаила Сергеевича выдавало в нем веселого и легкого человека, без коварной изощренности Сталина, самодурства Хрущева и пошлости Брежнева.
«Слишком неожиданно нормальный человек», — сказала о Горбачеве Франсуаза Саган. Пожалуй, ее женскому взгляду стоит доверять.
Дальше — больше.
Вслед за чувством неловкости за руководство постепенно ушел и страх.
Советский человек научился выживать в условиях дефицита и даже голода, мог спокойно носить не свой размер одежды и обуви, не боялся жить «не на одну зарплату», прикарманивая все, что плохо лежит, а плохо лежало почти все... И все же двух вещей боялся каждый — новой войны и отклонения от линии партии.
В начале 80-х годов прошлого века ни один даже самый большой идиот не позволил бы себе шуток по поводу «радиоактивного пепла».
Подлетное время американских ракет из Европы составляло считаные минуты, простых знаний арифметики вполне хватало, чтобы понять: добежать до бомбоубежища вряд ли получится. Да если даже и добежишь… Что такое ядерный апокалипсис, прекрасно понимали не то что телеведущие — каждый школьник.
Но вот Горбачев встретился с Рейганом. Лидеры двух враждующих сверхдержав пожали друг другу руки, впервые за годы. Женева, Рейкьявик, Вашингтон. Еще пара лет, и кортеж американского президента пронесся по Ленинскому проспекту в Москве. Советско-американские телемосты, послы народной дипломатии, Катя Лычева, Саманта Смит, обмены для школьников и студентов двух стран — новая реальность наступала стремительно.
Советская камера смотрит в мир уже другим взглядом. В нем все больше трезвости и миролюбия. Сначала СССР объявил о программе разоружения, прекратил ядерные испытания, потом вывел войска из Афганистана. Из нашей камеры начали выпускать — кого по гранту, кого насовсем. А потом и вовсе пала Берлинская стена.
Культовый рок-певец просил полковника Васина оставить бессмысленную войну и вернуться домой — его простым словам подпевали миллионы тех, кто только вступил в призывной возраст. Неужели пронесло и мы будем жить? Инструктаж на уроках начальной военной подготовки можно было не слушать — ядерная зима отменяется. Горбачев договорился.
Вы когда-нибудь ощущали, как отступает страх? Этим сладостным чувством пропитана вся моя вторая половина 1980-х.
Каждый месяц, если не каждый день отпускало все больше и больше. Никогда не забуду этого главного, самого сильного кайфа своей юности.
Боязнь «не понять линию партии» рассосалась практически сама собой. То есть просто поначалу линия партии стала такая, что оказалось можно и даже нужно каждому иметь свою точку зрения. И не бояться спорить. Плюс старинное русское слово «гласность» — своей волей Горбачев вернул его в массовый лексикон. И началось.
Вы читали Солженицына? Нет, не в самиздате, снова в «Новом мире». А Сахарова слушали? Не в пересказе сквозь глушилки по радио «Свобода», а с трибуны съезда депутатов в Кремле. Да, и «Чонкина» Войновича в «Юности» переплетать не надо — скоро отдельной книжкой издадут. Не знаете, чем Булгаков-философ отличается от Булгакова-писателя? Так сходите в новую университетскую книжную лавку. Ну и на ночь глядя, конечно, программа «Взгляд» с убойными сюжетами про все на свете — родина новой свободной тележурналистики.
Маркс и Ленин все еще обязательны для конспектирования в школе, но их учение уже далеко не всесильно, тем более не все обязаны считать его верным. Отмена пресловутой 6-й статьи Конституции «о руководящей и направляющей роли партии» кажется маловероятной еще в 1989-м и довольно буднично проходит решением одного из съездов в начале 1990-го.
«Генеральная линия партии» в считаные годы растворяется в спорах демократов и упертых сталинистов, западников и почвенников, анархистов и троцкистов. Даже монархисты берутся невесть откуда, сразу с портретами Николая II.
Михаил Сергеевич призывал всех искать консенсус. И консенсус довольно быстро нашли — в названии уже позабытого документального фильма Станислава Говорухина «Так жить нельзя». С одной важной оговоркой — никто тогда не терял надежды на перемены к лучшему.
Чувства обреченности и неизменности колеи — вот чего еще лишила нас эпоха Горбачева.
Жизнь в СССР эпохи «застоя» была похожа на движение по коридору, как говорила моя мама. Каждый шел по заранее отмеренному пути. Анкетные данные, включая «пятый пункт», комсомольская характеристика, дедушка-генерал или прабабушка-лишенка — все это могло сделать одного карьерным дипломатом, а может, даже прикрепленным к столовой на Грановского, другого — невыездным выпускником МИИТа со ставкой 120 рублей в месяц.
Старшие учили младших получать «полезные» профессии — врача, например, как советовала Евгения Гинзбург своему сыну Василию Аксенову. В лагере может пригодиться. Инженером опять же быть честнее и безопаснее, чем историком — меньше бреда про партийные съезды, больше точности в математических расчетах. Ну а работяге Афоне вообще все как с гуся вода. Он же гегемон. Даже если напьется и завалит работу, коллектив возьмет «на поруки», а «трешку» за ремонт крана инженерова теща сама сует — даром что интеллигенция.
Так жили и умирали поколения советских людей. Другой такой страны не зная, читая о другом мире только в книжках. Перестройка вывела нас из этого коридора. Кто-то, конечно, потерял исключительную номенклатурную привилегию покупать шотландский виски в дьюти-фри. Но зато для скольких в итоге это стало рутиной!
Сколько моих сверстников выбрали новую для своей семьи профессию в гуманитарных науках. Сколько новых дисциплин появилось. Немарксистская философия, социология, политология, культурология, социальная антропология… Спасибо все той же гласности и отмене монополии марксизма-ленинизма на истину.
Сколько людей смогли вырваться из нищеты и заскорузлости советского быта, разбогатеть просто потому, что стало можно заниматься бизнесом и зарабатывать. Спасибо законам о кооперации и индивидуальном предпринимательстве.
Еще одна дорогая для меня потеря времен перестройки — с ослаблением, а потом и ликвидацией советской цензуры,
с отказом от лжи коммунистической пропаганды исчезла обязательная для каждого советского человека необходимость врать и притворяться.
Напрасно некоторые нынешние 20-летние тешат себя грезами, как прекрасно они делали бы карьеру в СССР. По счастью для себя, эти выпускники Селигера и прочих фабрик по промывке мозгов в духе «нашизма» родились уже после перестройки. Разумеется, они не знают, что слово «карьера» в Советском Союзе было фактически запрещенным. Стоило кому-нибудь только заикнуться в свои 19, что он или она «хочет сделать карьеру», одним публичным разбором персонального дела на комсомольском собрании точно бы не обошлось. И уж наверняка пришлось бы забыть о любой карьере.
Нет, мои милые юные патриоты невиданного вами СССР, настоящие советские карьеристы никогда не заявляли о своих намерениях открыто. Каждодневно они клялись в верности интересам коллектива, обещали построить коммунизм, называли себя альтруистами, чуть ли не монахами-францисканцами, жестоко требовали всего того же от окружающих. Так, в ежедневном агрессивном вранье, и можно было сделать неплохую карьеру.
Вот, правда, как говорили некоторые, к концу советской власти в СССР не осталось ничего настоящего, кроме разве что газированной воды в автоматах. Да и то летом. Впрочем, нет, летом бывало еще пиво, «Жигулевское». Иногда даже холодное и без очереди. Правда, исключительно в буфете райкома партии — для самых отпетых лжецов.
Вот мы и дошли до последнего и, вероятно, самого неудачного для перестройки пункта. Начав антиалкогольную кампанию, Горбачев, хотя и безуспешно, пытался лишить советского человека самого глубокого и искреннего в его жизни чувства — утреннего похмелья.
Ограничение на продажу алкоголя в стране, где бутылка, распитая на троих, была не меньшей традицией, чем великая русская литература, стало первым настоящим конфликтом автора перестроечных реформ со своей страной. Едва ли не большая часть народной ненависти, которую позднее испытал и продолжает испытывать Горбачев, связана с неудачной антиалкогольной кампанией периода его правления.
Все что угодно, но бутылку не трожь! Этого ему не простили, предпочтя трезвости извечное похмелье.
Сегодня дети, рожденные во второй половине 1980-х, меняют свой четвертый десяток. По внешнему виду их уже трудно отличить от сверстников в Германии или Америке. Свободное владение иностранными языками и электронными девайсами в сочетании с правильной подкачанностью фигуры делает их едва ли не сверхлюдьми в глазах старых, с детства забитых жизнью советских поколений.
Нет, они еще по большей части не успели сделать своей карьеры, не занимают руководящих постов, не определяют политику и лицо своей страны. Но очень скоро — будут.
Что я могу сделать сегодня, глядя то на происходящее в новостях, то на это набирающее силу поколение? Да просто пожелать здоровья и долгих лет жизни. Михаилу Сергеевичу. Чтобы дожить и увидеть те дни, когда внуки Горбачева доведут начатое им дело до конца, вновь сделав нашу страну открытой переменам, оставив в прошлом все те путы и скрепы, которые упорно мешают нам добиться того, чего мы давно заслужили — стать, наконец, современной и свободной нацией.
Тут главное — не упустить время и не подвести самих себя.
