Цивилизация
Как известно, Сталин отменил День Победы. Ну не вообще, конечно. А как праздник. Сделал его рабочим днем.
— Надо было восстанавливать страну! – сказала на днях моя давняя приятельница, когда я ей об этом напомнил.
Мне понравилось, как вылетели эти слова из ее уст. Легко и быстро. Как косточки черешен.
Даже было лень говорить, что тем же указом от 24 декабря 1947-го он вернул выходной 1 января. То есть 1 января восстанавливать страну уже не надо было. Можно было немного передохнуть. И то правда: холодец, водочка, то да се. Святое дело!
Впрочем, с холодцом тоже могла быть напряженка. Ибо вместе с праздником были отменены и надбавки. В частности, выплаты наградных за ордена и медали, хотя это были небольшие суммы: за орден Ленина — 25 руб., за орден Красной Звезды — 15 руб., за орден Отечественной войны — 15 руб., за медали «За храбрость» и «За боевые заслуги» — 3 руб.
Интересно почему?
Впрочем, вру. Неинтересно. Ибо и так понятно. Люди разболтались. Победили в Великой войне, почувствовали свое право, стали позволять говорить себе лишнее. Увидели Европу. Пусть на танке, с автоматом в руке, но увидели. Ощутили себя героями.
Пришлось поставить их на место.
Не случайно и постановление о Зощенко и Ахматовой вышло в 1946-м. Сперва, как всегда, прижали интеллигенцию.
Анна Ахматова – с присущей ей склонностью к преувеличениям – говорила: «…каждый запомнил 14 августа 1946 года, день Постановления ЦК о журналах «Звезда» и «Ленинград», так же отчетливо, как день объявления войны».
Конечно, это не так. Нельзя было сравнивать страшную дату начала войны с локальным постановлением. Но что-то все-таки в ее словах было. Люди, имеющие отношение к слову, поняли, что мирное время для них кончилось. И были правы.
Но самым позорным, разумеется, было не это.
В 1948—1953 годах политические репрессии в ряде случаев имели, по оценке многих источников, антисемитский характер. И это после всего того, что сделали с евреями нацисты. К этим репрессиям можно отнести и убийство Соломона Михоэлса, и кампанию по борьбе с космополитизмом, и дело Еврейского антифашистского комитета, и дело врачей, и некоторые другие.
Стоит, кстати, вспомнить и еще об одной акции.
В 1947 году НКВД провел операцию по аресту и вывозу в отдаленные районы инвалидов войны, лишившихся в годы войны родных и брошенных на произвол судьбы государством. В первое послевоенное время они десятками проживали на вокзалах, базарах и в других местах большого скопление людей, просили милостыню в солдатских гимнастерках, звенели медалями, матерились, пели песни, выпивали. Сильно, видимо, портили общую картину. Это и решило их судьбу. Большинство из них кончили свою жизнь вдали от посторонних глаз (например, в колонии на острове Валаам или ей подобных).
Эдуард Лимонов в свое время вспоминал про таких «базарных» инвалидов.
— Мужики были невозможные мачо. Грубые, мощные, с выразительными кожаными лицами, как у злых святых в фильме Пазолини «Евангелие от Матфея». Последний инвалид, бывало, гаркнет снизу со своей тележки на подшипниках — и сивухой лицо, как дракон, опалит. Лица у мужиков были у всех, как у постных зэков-насильников. Даже чиновники были лишены лоска, грубая ходячая материя, картошка какая-то тяжелая в штанах и пиджаке.
Теперь эти последние инвалиды, в отличие от картофельных чиновников, доживали свой век на тяжелых тележках в других местах.
Зато дышать стало легче. Жить веселее. И глаза никто не мозолит. И вот сегодня мы подписываем петицию за возврат Волгограду названия Сталинград. (Впрочем, тут у меня нет однозначного мнения: в конце концов, в Париже есть станция метро «Сталинград». Может, и нам стоит вернуть название. Хотя я и принципиальный антисталинист. Не знаю. Просто, к слову пришлось.)
Но вернемся к инвалидам.
«...Недавно боевые мужики —
кому печаль поведают обрубки?
И что сказать сумеют языки,
когда ни ноги не в строю, ни руки?
...Да, Валаам — вторые Соловки.
Они страданий столько повидали! —
Здесь мигом вымирали старики,
которым тридцать стукнуло едва ли...»
Это стихи протоиерея Андрея Логвинова.
Про этих самых безруких и безногих людей, победивших в войне, в сети можно найти еще много свидетельств (не знаю, насколько верных). Говорят, что именно их судьба — так называемых «самоваров» — была особенно незавидна. На Соловках их иногда выносили подышать свежим воздухом и подвешивали на веревках на деревьях. Иногда беспомощных инвалидов забывали, и они замерзали.
И так заканчивали свою жизнь те люди, которые отдали свое здоровье и свою нормальную жизнь ради нас. Ради победы над фашизмом и ради нашей Родины.
Ради того, чтобы нацистская машина смерти перестала работать. Чтобы больше не было Бабьего Яра и Освенцима. Чтобы не было Хатыни и абажуров с человеческой кожей. Чтобы не было евреев в печах и русских рабов. Они, эти люди, бросались на танки, шли в атаку, подрывались на минах, а их забывали на деревьях, как просроченные елочные игрушки.
У Яна Сатуновского (1913–1982), фронтовика, прошедшего всю войну, раненного на ней, принципиального антисталиниста, андеграундного поэта и внутренне свободного человека, были такие стихи, как бы построенные исключительно на сгустившейся пустоте, на отрывистых репликах и призрачной перекличке. И именно этот гулкий диалог впечатляет больше любых других стихов о Великой Отечественной войне. Потому что последняя реплика выводит весь разговор на принципиально другой уровень. Сновидческий и загробный.
* * *
Мама, мама,
когда мы будем дома?
Когда мы увидим
наш дорогой плебейский двор
и услышим
соседей наших разговор:
– Боже, мы так боялись,
мы так бежали,
а вы?
– А мы жили в Андижане,
а вы?
– А мы в Сибири,
а вы?
– А нас убили.
Мама,
так хочется уже быть дома,
чтоб всё, что было, прошло
и чтоб всё было хорошо.
(1941 год)
Так вот. Пусть всё будет хорошо. С Днем Победы вас.
