Цивилизация
Что-то стало побаливать сердце. Ну, не то, чтобы вот так уж болит-болит, но теперь я его чувствую. Иногда не могу лежать на левой стороне. Приходится переворачиваться на правый бок или вообще на спину. «Гордые люди всегда спят на спине», где-то я слышал это в отрочестве, запомнил, но спать на спине не могу: мы не гордые, поэтому переворачиваюсь на живот. А там опять чувствуется сердце. Замкнутый круг.
Интересно, болело ли сердце у Блока? (Он, кстати, родился 28 ноября. Ему 140 лет с рождения.)
Выясняется, что да. Когда умер отец – у Блока с сердцем начались первые проблемы. Приват-доцент Военно-медицинской академии Николай Федорович Чигаев даже ставит ему диагноз: «сильнейшая степень неврастении и, возможно, зачатки ипохондрии».
(Блок с детства был нервным, плохо засыпал, быстро приходил в детское возбуждение, иногда раздражался, бывал и капризен).
Ну а так был вполне здоров. Когда ему было двадцать лет, его мать (вот же она, родительская нервность, неудивительно, что при такой матери Александр Александрович тоже страдал «сильнейшей степенью неврастении») тянет румяного юношу сперва в Бад-Наугейм на воды, а потом, там же, к светилу, Владимиру Михайловичу Кернигу, просит его назначить лечение мальчику. (Хорош мальчик – в Советском Союзе он бы уже отслужил.) Врач то ли троллит мать, то ли раздражен на нее (напрасно потратил время): «Грешно лечить этого молодого человека».
Молодой человек и правда пышет здоровьем. (Но сердце-то, может, и побаливает уже, чувствуется в груди. Хотя бы иногда. К тому же через пять лет – частые простуды, лихорадка, часто поднимается температура. С другой стороны – побаливающее сердце, может, это и невралгия?)
Мне сердце режет каждый звук.
О, если б кончились страданья,
О, если б я от этих мук
Ушел в страну воспоминанья!
Это юношеские стихи, плохие, но, может, действительно резало сердце?
... Вообще удивительно, как лечили нервы тогда, в 1911-м году. Принимать мышьяк и бром. В лекарстве, разумеется, но все равно. Неудивительно, что к постоянным простудам (уверен, что это были не простуды, а ангины, а они тоже, недолеченные, антибиотика-то еще нет, ведут к осложнениям на сердце; у меня тоже сердце после перенесенного ковида стало тянуть и чувствоваться), добавилась еще и «меланхолия». «Дни невыразимой тоски и страшных сумерек» (меланхолия, она всегда на закате делается), «бездонная тоска», плохой сон.
Когда же Блок уезжает в деревню, болезнь как рукой снимает. Порубит дрова – сердце и не болит. (Это и я всем говорю: ходите по одиннадцать километров в день, и все будет хорошо. Хотя вот я хожу и побольше, но сердце ночью тянет. Какая-то брешь в наших с врачами рекомендациях.) С другой стороны, то, что после рубки дров у Блока не болело сердце, говорит, что никаких органических поражений сердечно-сосудистой системы у него не было.
Но настоящее сердце вернулось к Блоку в двадцатом году. Блок жаловался на боль в ногах, одышку, ощущал сердце внутри, сильно уставал, поднимаясь всего на второй этаж (правда, там и этаж о-го-го).
Врачи заговорили о болезни Блока в 1921 году. Он и внешне сильно изменился. Все помнят эти записки Корнея Чуковского: «Передо мною сидел не Блок, а какой-то другой человек, совсем другой, даже отдаленно не похожий на Блока. Жесткий, обглоданный, с пустыми глазами, как будто паутиной покрытый. Даже волосы, даже уши стали другими».
Чуковский, не видевший Блока некоторое время, даже вскрикнул, когда увидел его. То есть получается, болезнь развивалась стремительно. (Уши почему-то особенно тревожат в этой дневниковой заметке. Что там было не так с ушами?)
В постреволюционном Петрограде у Блока врачи находят «увеличение сердца влево на палец и вправо на 1 ½, шум нерезкий на верхушке и во 2-м межреберном промежутке справа, температура 39».
Земное сердце стынет вновь,
Но стужу я встречаю грудью.
Храню я к людям на безлюдьи
Неразделенную любовь.
Это еще в четырнадцатом году написано, и, видимо, к людям любви уже совсем не осталось.
«Сейчас у меня ни души, ни тела нет, я болен, как не был никогда еще: жар не прекращался и всё всегда болит… уже вторые сутки – сердечный припадок… я две ночи почти не спал, температура то ниже, то выше 38. Принимаю массу лекарств, некоторые немного помогают. Встаю с постели редко, больше сижу там, лежать нельзя из-за сердца». (26-28 мая 1921 года.)
Потом как будто бы наступит облегчение: Блок будет говорить, что доктор склеил ему сердце. Он даже попытается работать, разбирать архив. Но вот прошли две недели, и все равно Блоку становится хуже.
Собрался консилиум.
Воспаление внутренней оболочки сердца. И психастения (все-таки дотянулись детские диагнозы).
То есть Блок умер не от голода, как часто пишут. И не от сифилиса мозга, как сплетничал Чуковский. Блок умер от сердца. (Это только на картинке Энрике Симоне Ломбардо «Анатомия сердца», или второе известное название «У нее было сердце», где седовласый профессор стоит с вынутым сердцем рядом с анатомированной мертвой красавицей, раскинувшейся в живописной позе на прозекторском столе, все выглядит так красиво. На самом деле в смерти Блока не было ничего красивого.)
Опять собрались врачи. Эрнест Августович Гизе и Александр Пекелис, еще кто-то.
«Все предпринимавшиеся меры лечебного характера не достигали цели, а в последнее время больной стал отказываться от приема лекарств, терял аппетит, быстро худел, заметно таял и угасал и при все нарастающих явлениях сердечной слабости тихо скончался». Случилось это 7 августа 1921 года в 10 часов 30 минут.
... Насколько я понял, Блок чувствовал иногда озноб со своим сердцем?
Вот и меня немного морозит.
Жалуюсь тут таксисту, что, кажется, у меня больное сердце, а люди такие неблагодарные скоты, что, узнав об этом, не устраивают мне консилиум, как Блоку.
Может, я тоже хочу, чтоб Эрнест Августович Гизе и Александр Пекелис хмурили брови над моим изголовьем.
– Ну ничего, – говорю мстительно. – Они еще поймут, что им надо было делать. Тогда и попляшут. Все они одинаковы!
А таксист говорит: – Простите их. Людям каждому свое надо. Кому смеяться надо, кому поплакать. Люди разные.
Я говорю: – А вы кем раньше работали?
– Бывший опер.
В белом венчике из роз – впереди Иисус Христос.
