Цивилизация
Отметив праздник Победы, телевизионные программы снова взялись за любимую тему: враждебный мир и Россия в кольце врагов. Приятным разнообразием в этом согласном хоре выглядит трансляция на Первом канале британского сериала «Война и мир».
Хорошее дело: союз русской классики и модного метода телевизионных адаптаций BBC. Тут, конечно, тоже не обошлось без обид. Нашлись такие зрители, которых оскорбило и то, какими англичане изобразили русских дворян, во-первых, и русскую классику, во-вторых. Плохо изобразили, не почтительно.
Особенно уязвили некоторых свинки у порога дома графа Ростова.
Потому что они сразу прочитали это как оскорбление – намекают, дескать, что русские в грязи жили, среди свиней. А у британских авторов и в мыслях этого не было: прочитали в источниках, что до пожара 1812 года Москва состояла из усадеб, где рядом с основным домом всегда стояли службы, сады, огороды, и каждая семья жила своим хозяйством, как в деревне, и решили это различие с Петербургом наглядно отразить.
К тому же свинки, к которым дружелюбно, как к родным, обращается Пьер Безухов, еще раз показывают близкую английскому сердцу мысль — хорошие люди нежны с животными. Потом в сериале Николая Ростов будет жалеть убитого Грачика, а Наташа радоваться, что не застала травлю волка…
Конечно, каждый народ интересует, как он выглядит со стороны. Россия не исключение, но уж очень разнятся ее официальный образ, самопрезентация и тот, что складывается в представлении иностранцев.
Я очень хорошо помню, как принимали советских людей в Америке сразу после перестройки.
Это было столкновение двух наивных представлений. Американцы, услышав о рухнувшем коммунистическом режиме, воспринимали нас, как сейчас беженцев из Сирии – пострадавшими. Собирали вещи, продукты (я помню американское какао и сухое молоко, которое выдавали многодетным семьям по талонам, подруга со мной, однодетной, делилась). Присылали гуманитарную помощь, помните? Потому что им казалось, что окруженные штыками, мы, несчастные, томились в неволе.
А мы ждали не жалости, а равноправного партнерства, и даже более того – многие искренне считали возможным выйти в мир со своими правилами, и пусть другие им подчиняются.
Поскольку в массовом сознании европейцев и американцев после железного занавеса мало что знали о тех русских, что не красные агрессоры, ожили дореволюционные стереотипы.
Хороших, освобожденных от красного террора русских представляли себе в виде чеховских трех сестер или тургеневских барышень
Сплошь высокодуховными любителями Чайковского и Достоевского, возвышенными идеалистами с «русской душой». Но в Америку в первую очередь ринулись не столько филологи и художники, сколько тертые хищники криминального мира, в советские застойные годы научившиеся преодолевать любые препятствия на пути к деньгам, а уж законы и вовсе в грош не ставившие. У западной публики случился очередной когнитивный диссонанс: представляли бедных страдающих русских, а получили вненациональных бандитов, русскую мафию.
Самое сильное впечатление окрашивает восприятие.
Ждали сограждан Бродского и Барышникова, а увидели в лучшем случае ухудшенный вариант Остапа Бендера, о котором как раз и не читали.
Моя мама, будучи молодой актрисой, поехала работать в Рижский театр русской драмы. Было это в 1961 году, прослужила она там девять лет, уехав в Москву в 1970-м. Сейчас кажется — золотые годы после ХХ съезда: оттепель, дух свободы, границы еще закрыты, но Латвия — советская модельная Европа, средневековые крыши, бульвар Райниса, маленькие букетики цветов, сизые волны Балтийского моря… Романтика, мечта, идеалы советской интеллигенции.
А как, спрашиваю, тогда относились в Латвии к русским? «Плохо относились», — отвечает мама. То есть, к русскому театру вообще-то хорошо. Потому что для латышских актеров русский театр был своего рода Меккой (несмотря на то, что в 1938 году труппа латышского театра в Москве была расстреляна полностью). Но интеллигенция латышская в Русскую драму тогда охотно ходила. Залы были полны, в репертуаре «Таня» Арбузова, «Хочу быть честным» Войновича, мюзикл «Вестсайдская история», Кама Гинкас ставит «Традиционный сбор» Розова. И никакого выражения неприязни в публике не замечалось.
Но в жизни латыши сталкивались не с литературными героями Розова и Войновича, а с военнослужащими и членами их семей
А также хлынувшими с беднейших псковских, смоленских земель рабочими, то есть, как тогда говорили в Москве, лимитчиками. Эти люди приезжали в латышские города, привозили свои обычаи, сильно контрастирующие с тем, что было принято у местного населения.
А в Латвии, ставшей советской только в 1940 году, были еще сильны воспоминания о прежней буржуазной жизни, о которой приезжие из России только читали в книгах (если читали).
Самым известным тогда был ресторан «Рига» — с давней историей и отличной репутацией. И официантами там работали только мужчины, двухметровые красавцы-блондины, гордящиеся своей выправкой и классом обслуживания, которых местные русские между собой «шутливо»называли гестаповцами.
Как-то в компании приехавших из Москвы гостей оказалась там и моя мама, рассказавшая потом про бытовую сценку. Подвыпивший клиент по московской привычке, то есть по-простому, считай по-дружески, обращается к официанту на «ты»: принеси-ка нам, мил человек, водочки. И ведь ничего плохого не имеет при этом в виду. А официант ему сдержанно цедит: «Мы с ВАМИ кукурузу на одном поле не сажали!».
Оба очень недовольны.
Официант — тем, что гость грубо нарушает правила респектабельного поведения, которыми ресторан очень дорожит. Официанту претит грубость, панибратство, он слышит в этом «ты» — лакейство и холопство. Сразу и развязность русских купцов и навязанное братство советских товарищей.
Московский гость чувствует, что его поставили на место, продемонстрировали холодное превосходство в обстановке, которая и так его, непривычного, подавляет своей отчужденной роскошью, белыми крахмальными салфетками, серебром столовых приборов, и этими «гестаповцами» в черных фраках, с ледяной вежливостью подающих меню. Он чувствует, что его отстранили, унизили, оскорбив заодно и лидера страны, про которого, кукурузника клятого, он на кухне сам готов анекдоты рассказывать (что в нем хорошего, к тому же и Крым своей Украине за так отдал), но который в этой обстановке вроде бы как свой против того, чужого.
Уступавшие в области искусства, на поле бытовой культуры латыши оказывались сильнее и изощрение русских.
Всем известны истории про то, как жены советских офицеров, приехавшие в Латвию сразу после войны, от восторга перед невиданными швейными изделиями появлялись в театре или других торжественно публичных местах в пеньюарах, ошибочно принятых за нарядные вечерние платья. А ведь я сейчас только про культурные различия, про депортацию латышей в Сибирь и прочие особенности тогдашней геополитики – ни слова!
<3>Я сама встречала в детстве в латышских домах покровительственно-снисходительное отношение к себе, как ребенку-дикарю, робеющему перед сложностями сервировки. Та простота быта, в которой жила Россия спустя 50 лет после революции, сильно контрастировала с сохранившимися с буржуазных времен бытовыми ритуалами интеллигентных домов Латвии.
На бытовые различия страна победившего социализма не обращала внимания, в советских фильмах между русскими, грузинами или узбеками не было никакой разницы , ну разве что смешно имитировали акцент (а ведь смешно же, не правда ли). Эта не замечаемая тогда русскими великодержавность – мы же всех принимаем, будь ты даже черный ребенок, только будь как мы – ужасно напрягала людей иной культуры.
Росло взаимное раздражение по самым ничтожным поводам, накапливалось количество разночтений
Помню, как русские презирали латышей за скаредность: «подача пижонская, а есть нечего», а латыши русских – за неразумность, за расточительное изобилие праздничного стола, накрытого щедро, но без изящества.
Мне кажется, что различать эти нюансы должно искусство, его дело — распутывать тонкие мотки бытовых привычек и психологических сложностей, настраивая и отлаживая систему перевода с одной культуры на другую, занимаясь поиском общих ценностей.
Но этой задачей ни в счастливо оттепельные шестидесятые, ни в застойные семидесятые советское искусство не задавалось, оно ловко обходило сложные узлы противоречий, стремясь к нивелированию всех и всяческих различий.
Сегодня в международном культурном пространстве именно это – основной тренд. Особенности бытовой национальной культуры становятся товаром, следовательно, упаковываются для общего употребления. В России же до сих пор нет самопрезентации собственной оригинальности, ее естественные черты прячутся за маску из матрешек, хохломы и гжели.
Разве что режиссер Жора Крыжовников попытался осознать в своих комедиях, как сегодняшняя Россия сама себя представляет. Ну что тут скажешь. «Горько».
