Цивилизация
Когда я пошла в школу (в далеких уже 60-х годах прошлого столетия), мне там рассказали о прекрасном будущем, которое ждет всех нас через 20 лет, когда под мудрым руководством коммунистической партии у нас будет построен коммунизм. Из обещанных благ я тогда особенно ждала бесплатного проезда в транспорте, именно эта проблема меня, семилетнюю, почему-то беспокоила в первую очередь, хотя казалось бы: три копейки – трамвай, четыре – троллейбус, пять – метро и автобус. Кстати, именно это мое желание как раз исполнилось: не в 1980 году, конечно, а попозже, но будучи московским пенсионером, я теперь езжу по городу бесплатно. Так наши мечты иной раз воплощаются, хотя и не совсем тогда и не совсем так, как мы думали.
Но в 1961 году советские народные массы, жившие в интервале от «очень плохо» до «стало немного лучше», втихую ругали партию за то, что там обсуждают всякие глупости, типа культа личности Сталина (его как раз вынесли из мавзолея), вместо того, чтобы озаботиться отсутствием мяса и молока, а также в отдельных местах и хлеба, в продаже. Поэтому обещанное через 20 лет прекрасное будущее, где всех ждут бесплатное образование, медицина, жилье, транспорт и 35-часовая рабочая неделя, казалось нереально оптимистичным практически всем (кроме таких доверчивых граждан, как младшие школьники). Ну и правильно не верили, как оказалось.
Сегодня перед нами тоже рисуют образ будущего, которое больше пугает, чем манит. И вот тут интересно: если в области плюшек люди по-прежнему хотят быть просто полностью обеспеченными в своих базовых потребностях, то страхи сильно изменились.
Чего мы больше всего боялись в 60-е годы (помимо пропущенной очереди в ЖЭКе за мукой)? Ядерной войны. Начнет ее, конечно, Америка, которая, как мы знали, уже однажды сбросила бомбы на беззащитные японские города Хиросиму и Нагасаки (разбудите среди ночи любого моего сверстника, и он вам отчеканит эти названия даже при полной деменции). А вот чем нас пугают сегодня? Глобализацией и экспансией европейских (западных, так как по этой версии все европейское давно делается в США) ценностей, проникновение которых в российское общество может сделать наше государство беззащитным, подчиненным, разрушить нашу самобытность. Я сейчас не буду подробно останавливаться на оттенках и обсуждать, насколько самобытна российская культура и в чем ее особость. Это для другого раза. Хочу только обратить ваше внимание на одну важную черту этой позиции – в ней доминирует страх быть слабым, оказаться жертвой агрессии. Слабым быть плохо, хорошо быть – сильным, вот основа этой логики.
Но что сегодня явно и весьма недвусмысленно демонстрирует то самое «западное» общество и его «новая этика»? В 2018 году американские профессора Брэдли Кэмпбелл и Джейсон Мэннинг в книге «Возвышение культуры жертвы: мини-агрессии, безопасные пространства и новые культурные войны» предложили слишком очевидно генерализованный, но потому и эффектный дискурс: они разделили историю мировой культуры (очевидно, европейской) на три фазы: культуру чести, культуру достоинства и культуру жертвы.
Первая фаза – архаизированная, рожденная в эпоху, когда все воевали против всех: любая обида должна быть наказана с максимальной жестокостью, поскольку только упреждающая демонстрация силы способна оградить человека и его семью от агрессии других. Честь важнее жизни. В те дикие времена, когда законы не работали, жизнь имела низкую цену, а героизм – высокую, хуже всего было считаться трусом: за потерей репутации воина следовало немедленное нападение врагов.
Вторая фаза начинается в момент стабилизации городской среды, в которой имущество и жизнь охраняют суды и законы. Суть доброго имени в это время – разумность, надежность, честность. Даже воинские добродетели меняются – отступление может быть признано частью полезной тактики, возникает идея войны малыми силами, стратегия лучше доблести.
Третья фаза – собственно культура жертвы, рассматривается авторами как регресс: ответственность и разум предшествующей эпохи сменяется культом угнетенного, тиранией слабости, что вызвано отчуждением человека от всех форм ответственности и перенесением этой ответственности на контролирующие организации, то есть, в сущности, – разгулом государственного бюрократизма. Жалоба оказывается лучшим способом для выживания, а идентификация с группой обиженных – лучшей защитой. Коммунистические идеи с их критикой любых привилегий стали основой для возгонки этой культуры.
Очевидно, что авторы книги – люди праволиберальных взглядов, поэтому они выбирают модель контролируемого капитализма как оптимальную. К тому же она обеспечивает поддержку всех тех, кого в принципе не радует радикальная перемена привычных взглядов и установок, хотя в целом они и выступают за смягчение нравов и общественный контроль за агрессией.
Но вернемся к российскому культурному пространству и установившимся в нем привычкам. Очевидно, что комплекс навыков из арсенала культуры чести у нас до сих пор наиболее употребим. Наша оригинальность в том и состоит, что фазу достоинства мы проскочили, почти не заметив, хотя кое-какие робкие попытки в XIX столетии у нас делались, но следов почти не оставили. Законность, разумность, респектабельность – все это для России ценности низшего порядка, а вот воинская доблесть, отвага, сила, демонстрация агрессии до сих пор ментально важней прочих. Женщина в России в первую очередь мать, а мужчина – воин. Все это говорит об определенном уровне развития, но мы сейчас не об этом, а о том, что столкновение двух типов ценностей, минуя среднее звено, в нашей стране приобретает особую пикантность: насильник, воспринимаемый как герой, напрямую, сразу противопоставляется жертве, права которой доминируют сегодня на Западе.
Жертвой у нас быть стыдно, да и небезопасно, потому что государство в нашем случае, сохраняя право на насилие, поддерживает не слабость, а силу, ибо само ощущает себя на общем мировом пространстве как горский клан – в ситуации, когда следует постоянно демонстрировать силу, играть мускулами и грозить мечом.
Признать себя жертвой в международной политике было бы для государства и полезно, и оно, в общем-то, этим тоже занимается, постоянно жалуясь и обижаясь на остальные страны. Но уж внутри власть должна сохранять позу агрессии и силы, чтобы граждане не наглели.
По отношению к гражданам государство ведет себя как родитель с неразумными детьми, грозит им за непослушание, поощряет за исполнительность и больше всего следит за тем, чтобы народ не расслоился на какие-то отдельные группы с, не дай господь, отдельными интересами. Сильным надо быть государству и его органам, но подданные должны оставаться слабыми и несамостоятельными. В этой уникальной парадигме мы сейчас и растопырились. Это интересная ситуация для наблюдателя, но кажется, не слишком эффективная в долгосрочной перспективе – неудобно.
Утешает одно: моменты перехода всегда возбуждают у населения опасения и надежды, но и те и другие, как правило, сбываются редко. Однако изменения идут постоянно, просто не все они нам сразу заметны. Но это и позволяет нам сохранять умеренный оптимизм.
