Цивилизация
Москвичи и гости столицы навалились и помяли свежепостроенный парк «Зарядье: 10 тысяч одних растений то ли унесено, то ли уничтожено. Людям дарили праздник, новое место для релаксации, современное и экологичное, а они… Варвары, гунны, скифы, где, в какой стране такое возможно? Что за ужасный народ...
А вспомните, с чего началось царствование Николая Второго, закончившееся столь трагическим образом?
С подарков народу, с торжественных церемоний и публичных шествий, с кружек, украшенных вензелями. За ними и ломанулась толпа, подавив при этом много тысяч собратьев.
В толпе людская масса бессмысленна и беспощадна. И сегодня, как и в старые времена, собирается народ за зрелищем, поскольку хлеба пока хватает, а зрелищ много не бывает.
Почему парк «Зарядье» — в теории рассчитанный на экологически сознательных горожан, свободно прогуливающихся по уложенным зеленым дерном холмам – оказался немедленно, через несколько дней после открытия, под угрозой уничтожения? Потому что он с самого начала был заявлен как аттракцион. Не функциональное пространство для перемещения людских потоков, как бульвары, не место прогулок и отдыха, как парк Горького, а диковина дивная, нечто особенное, такой тип зрелища, который бесплатно и для всех, как телевидение. Вот все телезрители туда и отправились, а на всех рассчитано не было.
Наше постсоветское сознание охотно оперирует этим словом: «все». Все голосуют за Путина, все хотят стабильности, все посмотрели шоу Малахова, все посмеялись шутке Урганта, все сходили в парк «Зарядье».
Вся Москва говорит, вся страна поддерживает, все осуждают… Не уютно нам по отдельности, мы — вместе, дружная семья, целая страна!
В 2012 году на улицы вышла не вся Москва и не вся страна. Вышло меньшинство. Сколько было участников повторяющихся шествий, прогулок, митингов, никто точно не знает, потому что для одних очень было важно – чтобы много, для других – чтобы мало.
Я сама выходила, и мои друзья и родственники выходили, и знакомые выходили, и были мы в тех рядах все свои – социально-близкие: офисные хомячки, мелкие предприниматели, творческая, извините за выражение, интеллигенция.
У нас были мирные намерения, мы несли в руках белые цветочки, которые потом заменили на белые ленточки: мы не хотим насилия, мы за диалог. Да, были там и небольшие группы представителей мелких политических движений, скандирующих свои лозунги, были митинги, выступали разные ораторы, но их особо не слушали, это были марши не за лидеров, и не за вождей. Люди выходили на улицы, чтобы просто продемонстрировать – нам противно, когда нас держат за лохов, подтасовывают результаты, устраивают выборную карусель. Приезжали многие из регионов, я потом в других городах часто встречала тех, кто тогда рванул в Москву – чтобы выразить свой протест.
Люди хотели диалога, хотели, чтобы их услышали.
Но власть (а власть ведь у нас не персонифицирована, не известно, кто именно какие принимает решения, кто вырабатывает программу, поэтому говорим всегда – она, власть, Софья Власьевна, материнская доминанта) не захотела услышать меньшинство. Власть испугалась, что протестующих будет много, и они станут силой ее менять. Власть хотела договориться с лидерами – у нас же привыкли считать, что за каждым движением стоят организаторы,«кукловоды».
Это же преподносят, как аксиому на кафедрах обществоведения: социальные группы возглавляют лидеры. Но те, что были на виду, оказались обычными журналистами, ну или активистами — за ними не было никаких структур, конкретных сил. Влияния у них было – ноль. Те, кто выходил на трибуны – от Удальцова до Собчак — могли быть узнаваемыми лицами, но не политическими руководителями. С ними нельзя было ничем размениваться.
А договариваться напрямую с группами населения у нашей власти нет ни привычки, ни умения, общаться она хочет только с предводителями, дескать, кто у вас тут главный? Надо перетереть. Главных же не было, при всем уважении к Немцову.
Тогда тонкий социальный слой протестующих не был услышан. Мало того, власть в ответ придумала стратегию – задавить меньшинство большинством. Взять числом. Тем более, что большинству легко было дать начальников: вертикаль у нас спонтанно возникает на любом уровне, а тут ее к тому же специально строили, от муниципальных к федеральным, все начальники на местах.
Хорошо помню, как тогда вокруг Лужников стояли автобусы с населением, охотно и бодро – почему бы и нет — отправившихся на Поклонную гору, чтобы демонстрировать там сплоченность и единство. Вот тогда именно большинство стало главным объектом заботы и усилий власти.
Но что же такое это Большинство, этот массовый зритель и массовый пользователь, что дает рейтинги телешоу и доли мыльным сериалам, поглощает тиражи бульварных романов, глотатель рекламных буклетов и желтых страниц газет, публикующих телепрограмы и сплетни о телезвездах? Из кого оно состоит?
Большинство – именно так, кстати, назвали ток-шоу на НТВ — больше не является субъектом политики или истории, оно не имеет презентации, его измеряют и зондируют, но его невозможно описать.
Большинство не мыслит, но оно тревожится, волнуется.
Суть молчаливого большинства описывает французский мыслитель Жан Бодрийар: «Народ оказался публикой. Моделью восприятия политической сферы служит восприятие матча, художественного или мультипликационного фильма. Точно так же, как зрелищем на домашнем телеэкране, население заворожено и постоянными колебаниями своего собственного мнения, о которых оно узнает из ежедневных газетных публикаций результатов зондажа. И ничто из этого не рождает никакой ответственности. Сознательными участниками политического или исторического процесса массы не становятся ни на минуту».
Именно нашествию публики, не обузданной никакими культурными ритуалами, подвергается сегодня российское общественное пространство. Оно заполняется пассивными зрителями, которые подвержены спонтанным эмоциям, но не чувствительны к содержательности.
Масса, в отличие от народа, это утратившая структуру социальная среда, бесформенное нечто, разрушительное не только для политического дискурса, но и для любого позитивного действия. Масса – в силу своей пассивной природы — необратимо стремится к распаду, она готова заполнить собой любые формы, но заполняя, неминуемо их разрушает, обращает в ничто.
С меньшинством можно что-то сделать. Его можно структурировать, выявить интересы социальных групп, согласовать их, столкнуть, и из их конфликта может родиться энергия. Меньшинство не однородно, в нем различимы разные силы, хотя бы декоративные, анархисты и националисты, либералы и социалисты, ортодоксы и модернисты, они могут комбинироваться в разнообразные сочетания, и даже способны договариваться по отдельным вопросам.
Но с молчаливым большинством невозможно ни договориться, ни поспорить, ни размежеваться, большинство – как табун испуганных лошадей, только затаптывает почву.
Их деструктивная мощь несопоставима с агрессией социально-неудобных субъектов, от нее нет спасения.
Удивительная нам дарована была рифма. Парк «Зарядье», сделанный на месте старинной прихожей Москвы, оказался затоптан толпой. Я там была, и видела, как толпа бредет по нему медленно, неотвратимо, с механической постепенностью, от толпы невозможно оторваться, между группами нет дистанции, нельзя найти пустое место: везде идут и идут граждане России и сопредельных стран, идут и смотрят.
Как котики на льдине, располагаются на ступенях амфитеатра, их столь же много, и они столь же неподвижны и загадочны.
Эти люди, вполне обычные и возможно, очень милые по отдельности, вместе — и есть то самое большинство, угрозу которого я чувствую всем телом. Приезжие и гости столицы, приезжие из самой столицы, раскинувшейся посреди пяти морей, от моря уже и до моря, это совсем не те посетители, на которых рассчитывали архитекторы и создатели этого пространства, прекраснодушно полагавшие, что горожане будут живописными группами располагаться посреди куртин и клумб.
Орда телезрителей, выпорхнувшая из квартир и заполонившая пространство, отлично смотревшееся на условных макетах, потребляет обещанные впечатления жадно, неразборчиво и без устали. От них нет спасения.
Этот визуальный знак, социальная метафора, отзвук другого шоу, спектакля на Ходынке, мрачный привет от начала новой эры массмедиа, годовщину начала которой мы сейчас отмечаем.
И множится эхо, отдаваясь в питерском крестном шествии, в исступленном торжестве Поклонской, в печально тревожном маскараде фальшивых «минирований» российских городов. Еще раза вспомню Бодрийара: «Молчаливое большинство — это не сущность и не социологическая реальность, это тень, отбрасываемая властью, разверзнувшаяся перед ней бездна, поглощающая ее форма».
