Цивилизация
Два мужика толкуют у кабака: «Вишь ты, вон какое колесо! Что ты думаешь, доедет то колесо, если б случилось, в Москву или не доедет?» – Доедет… — А в Казань-то, я думаю, не доедет? – В Казань не доедет». А вот – еще. Поэтичней. «Не так ли и ты, Русь, несешься? …Куда ж несешься ты? Дай ответ. Не дает ответа». Почему? Спешит? Не хочет? Не знает? Не видит цели? Образа будущего? Может и так. А кто видит-то?
Говорят, начинать текст с цитат не надо. Но я ж не просто так. А потому что уже вон и Гоголь, сочиняя «Мертвые души», говорит об образе будущего. Хоть малой брички, хоть всей Руси. И не он один. В чем ее предназначение?
Как подробно и обоснованно описать страну, в которой хотелось бы жить в обозримом грядущем? Этот вопрос давно волнует многих россиян.
Петру Чаадаеву «кажется, что Россия предназначена только к тому, чтобы показать миру как не надо жить и чего не надо делать», «история ее мрачна, а будущее сомнительно». Однако ж и он признает: «будущее зависит от нас». А Чернышевский советует, что делать чтоб было как во сне его героини. Братья Стругацкие будущее вышучивают. А нынешние пророки и прогнозисты (поди разбери – кто из них кто) вещают всерьез.
«Образ будущего» в России тема мерцающая. То звучит, то стихает. Меж тем, это – инструмент. Говорят: метод развития структур неограниченной степени сложности. То есть бизнес.
Скажем, если у фирмы сложности с развитием, она зовет специалистов, и те строят у ее сотрудников общее видение ее желательного будущего вплоть до роли на рынке, продуктов и прибылей, а также лично их функций и компенсаций за отличную работу.
Это про большие деньги. Про лидерство. В 1989 году штатовский бизнес-гуру Уоррен Беннис пишет: «Менеджер смотрит на конец бюджетного года, лидер – на горизонт». И из «горизонта» вырастает образ будущего как инструмент развития. Его подхватывают тренинговые компании и летят продавать методики. И я своими глазами вижу, как в середину-финал 90-х ряд компаний идет, припевая, как мантру: «образ будущего», «образ будущего»… Меж тем, зреет вопрос: если под этот образ строгают фирмы и организации, то почему – не страны и нации? Ведь порой их обороты и бюджеты сравнимы. В 90-х я писал об этом в России. Но тема не пошла.
А тут вдруг бац – и замерцала. Какими мы хотим быть? И какими хотим, чтобы были село, город, регион и страна, где нам посчастливилось жить? Это не про «Футурошок» Тоффлера. Не про тренды. А про мечты людей, и готовность их реализовать. Про проектное мышление, им не очень присущее. Ведь всё – включая меня – придется менять. А это страшно.
Может, взять за образец эпизоды прошлого и вставить в завтра? И вот уж комсомол иные вспоминают. И советские формы ведения хозяйства. И сословия. И крепостное право. И соборность. И царя-гороха.
И снова страшно. Только – другим. Им говорят: наше будущее – консолидация! А они: а кто за нее, чем и сколько заплатит? Рентабелен ли проект?
В канун Дня народного единства ВЦИОМ выяснил: 54 процента россиян считают, что единства в стране нет. А есть социальное расслоение богатых и бедных, начальства и подчиненных, хозяев и работников.
И кто готов платить за внедрение в умы общей картины, на которой они все хотели бы видеть себя? Если 9 процентов граждан с доходом 45 тыс. рублей и более в месяц, – по данным Фонда «Общественное мнение» (ФОМ), – не видят в своем будущем партии «Единая Россия»? Вычтите из этой группы тонкий слой начальства, и увидите: остались специалисты того качества, что позволяет им иметь собственное мнение. Как с ними быть? Пусть уезжают? Или станете их мнение менять?
А это борьба. За собственное мнение – то есть, за интеллектуальную свободу. А от нее и до гражданских свобод рукой подать. Да, это борьба сильных со слабыми. Слабыми почти всеми ресурсами, кроме энергии, видения цели и умения действовать.
9 процентов – мало? ВЦИОМ пишет: в августе 2019 войны с соседями боялись около 8 процентов. С США – 16,43. Теперь вспомним, как и кого ими пугают, и оценим эффективность трат на пропаганду.
Люди боятся войны. Боятся за здоровье близких. За будущее детей и внуков. Боятся роста цен и нищеты; нападения извне; массовой безработицы; своей беззащитности перед властями. 7 процентов россиян боятся массового голода.
Общественное ТВ России в апреле 2019 года опросило граждан от Камчатки до Калининграда. И получило схожий результат. Боятся роста цен на товары первой необходимости, на ЖКХ и медицину. Ухода за черту бедности, безработицы и болезней. Некомпетентности и произвола чиновников, «фантазий депутатов» и новых законов. Боятся за детей и страну.
Итак: война, здоровье (свое и близких), бедность, безработица, утрата трудоспособности – вот главные факторы русского страха. И все они взаимозависимы.
Хозяйственный кризис порождает бедность. Бедность губит здоровье множества людей. Но и то, и другое, и все прочее перечисленное им гарантируют война, гражданские, межнациональные и религиозные конфликты. То есть – дела политиков.
Политик Никколо Макиавелли и философ Барух Спиноза считали страх одной из двух главных политических эмоций (вторая – надежда). Об этом напомнил в своем докладе на Немцов-форуме в Варшаве социолог, профессор Московской высшей школы социальных и экономических наук Григорий Юдин. «Страх был и будет всегда. При этом его истоки не схожи в обществах разного типа. Например, и в тоталитарной системе, и в авторитарном обществе люди боятся власти. Но по разным причинам».
В тоталитарной системе власть максимально политизирует человека. Требует его соучастия и идеологической приверженности. Отказ или сопротивление вызывает репрессию. Авторитарная власть, напротив, человека максимальную деполитизирует. Хочет видеть граждан зрителями-статистами. Ее принцип: политика – не для вас. Попытки участия в ней глупы и смешны, ведут к хаосу и дезорганизации.
В тоталитарной системе доминирует страх перед репрессиями за оппозиционность. В авторитарной – перед хаосом, беспорядком и своей комичностью. Он разделяет людей, помогает формировать их страх друг перед другом: мол, все кругом враги. А единственный защитник – власть.
Но боится и сама власть. Своей смены. Прихода других сил и новых групп интересов. И стремится передать этот страх людям. Внедрить невыносимо острый ужас перед хаосом, разрухой, голодом и кровью, сопутствующим революции. При удаче это парализует гражданскую солидарность и планомерную политическую работу.
«При этом, – считает Юдин, – ситуация меняется. Все больше россиян перестает бояться. При этом не доверяя абстрактным идеям и отвлеченным девизам. Это значит, что можно преодолеть страх и включить людей в политику через кампании, имеющие ясные и решаемые задачи».
Глава «Политической экспертной группы» Константин Калачев подчеркивает несхожесть взглядов тех, кто хочет перемен: «одни выступают за монархию… другие за советскую власть, третьи за либеральную демократию западного образца».
Все это так. Но в отличие от первой политической эмоции – страха, здесь доминирует вторая – надежда. И кто сказал, что переход от нее к организованной и целенаправленной деятельности невозможен?
Да, для этого предстоит сделать, как говорят методологи, шаг развития – от пассивного ожидания к проектированию и планированию; управлению человеческими и оргресурсами; постановке задач и их решению. Этот шаг разные общества делали много раз. Сможет ли сделать российское?
