Для чего мы пишем кровью на песке

Новости о Второй мировой войне все еще могут быть актуальными. Даже если это не святой день нашей победы. Вот только победили ли мы эту войну в себе? Сейчас, спустя 74 года после ее конца.

В России практически все СМИ наперебой сообщили о том, как в Харькове украинские националисты разрушили памятник маршалу Георгию Жукову. Гораздо меньше говорили о том, что мэр Харькова Геннадий по стечению обстоятельств Адольфович Кернес публично осудил выходку националистов и пообещал восстановить памятник. И совсем мало внимания российские масс-медиа уделили куда более важной свежей новости, касающейся Второй мировой войны — первой публикации в России фотографий советского оригинала Договора о ненападении между сталинским СССР и гитлеровской Германией, подписанного 80 лет назад, 23 августа 1939 года. А также секретного протокола к этому договору.

Сканы документа, который известен в истории как «пакт Молотова-Риббентропа» по фамилиям глав внешнеполитических ведомств двух стран, подписавших его, размещены на сайте фонда «Историческая память». Очень важно, что эти сканы совершенно официально предоставил Историко-документальный департамент МИД РФ. Это не происки «оппозиционных блогеров». Причем важнейший документ эпохи будет использован в историческом сборнике «Антигитлеровская коалиция 1939 — формула провала». Хотелось бы, чтобы сам сборник тоже получился честным, а не конъюнктурно-пропагандистским.

Как ни странно, украинские националисты своей отвратительной выходкой по отношению к памятнику маршалу Жукову в Харькове и российский МИД своим честным и правильным шагом публикации ключевого политического документа для понимания причин начала Второй мировой войны с диаметрально противоположных сторон невольно обозначили одну очень важную для России проблему. При всем моем бесконечном уважении к акции «Бессмертный полк» и безусловном преклонении перед подвигом советских людей я с горечью вынужден констатировать, что память о великой победе в России совершенно вытеснила память о самой войне. О том, кого и при каких обстоятельствах мы победили. В результате память о победе в нашей стране все больше начинает походить на пропаганду войны, хотя должна быть пропагандой высшей ценности мира.

Реальная живая память о той войне уходит вместе с ее участниками.

Наше дело как их благодарных потомков — найти и опознать останки тех, кто еще не найден и не опознан. Похоронить с подобающими почестями. И помнить, помнить, помнить о своих героях Второй мировой так долго, насколько хватит памяти сменяющих друг друга поколений.

Но главным проявлением чудовищного забвения реальной памяти о Второй мировой войне в России стали стикеры «Можем повторить» и похабная картинка с половым актом в исполнении серпа с молотом (герба СССР) сверху и фашистской свастики (арийской эмблемы гитлеровской Германии) — снизу. Люди, которые придумали эти картинки, и те, кто с явной радостью и гордостью вешает их себе на автомобили (причем часто на иномарки, в том числе на германские, вместе с еще одним диким стикером — «Трофей из Берлина»), не отдают себе отчет в том, насколько кощунственно поступают. С точки зрения элементарных представлений о памяти, совести, добре и зле, здравом смысле.

Официальная советская историография по понятным причинам сознательно начала отделять Великую Отечественную войну — ту, что началась в 1941-м, «22 июня, ровно в четыре часа» с вероломного нападения на СССР гитлеровских полчищ, от Второй мировой.

Той, частью которой была советско-финская война, начавшаяся 30 ноября 1939 года, где СССР был явным агрессором. От той войны, что началась 1 сентября 1939 года. В нее Сталин и Гитлер благодаря тому самому пакту Молотова-Риббентропа вступали как юридические союзники, задумавшие силой поделить Европу между собой.

Самую страшную войну в истории человечества начала далеко не одна гитлеровская Германия — это надо знать и помнить. Попустительство Европы, попытки Сталина перехитрить Гитлера — все это были факторы, приведшие человечество к самой разрушительной рукотворной катастрофе в нашей истории. К гибели десятков миллионов людей. К сотням миллионов нерожденных детей.

Не все так просто и однозначно было и внутри Великой Отечественной войны, и в ее восприятии теми, кто, в отличие от нас, там был. В нашей школе преподавал один учитель истории — умнейший, интеллигентнейший человек. Тонкий и деликатный. Очень тихий. Практически никогда не повышал голоса. 9 мая всегда надевал ордена или орденские планки, при том, что был человеком какой-то запредельной, эталонной скромности. На уровне монашеского смирения. Хотя никакой религиозности в нем не проглядывалось — впрочем, какая в советские времена могла быть показная религиозность у школьного учителя?

Вместо правой руки у него был пустой рукав. Любопытные бестактные мальчишки поинтересовались: где, мол, вы, учитель руку потеряли. Он спокойно ответил, что в Великую Отечественную, при форсировании Днепра.

Слово за слово, начал рассказывать дальше — без позы, без воодушевления. Ученики спросили, он честно удовлетворял их любопытство. Учитель истории рассказывал детям часть великой истории, участником которой он был. (Все без исключения фронтовики, с которыми мне довелось разговаривать, не испытывали ни малейшего желания рассказывать о войне и уж тем более кичиться каким-то своими подвигами или даже самим фактом участия). Вдруг речь как-то случайно зашла о маршале Жукове. Тут я первый и последний раз видел нашего учителя откровенно разъяренным. Он вышел из себя. Голос дрожал. Жукова он ненавидел искренне и люто. Считал злым, бездушным человеком, неоправданно отправлявшим сотни тысяч солдат на верную гибель. Днепр, сказал нам наш учитель, мы форсировали просто по мосту из своих трупов. И виноват в этом, по его мнению, лично маршал Жуков.

Я не сомневаюсь, что снос бюста Жукова в Харькове моему учителю бы не понравился. Но сомневаюсь, что он был бы рад самому факту установки такого бюста. Мягко говоря, неоднозначное отношение к маршалу Жукову я встречал у многих фронтовиков. И тут даже нет вопроса, правы ли они — за свое право думать о любом полководце Великой Отечественной что угодно эти люди заплатили собственной кровью. Если бы не они, мы с вами не ходили бы сейчас с их портретами на «Бессмертный полк».

Я читал и перечитывал мемуары советских маршалов о Второй Мировой войне, в том числе и маршала Жукова. Хотя эти мемуары подвергались в СССР жестокой цензуре, в них все равно осталось много важных и ценных деталей. И о сложных — вплоть до откровенной взаимной нелюбви — отношениях крупных советских военачальников друг с другом. И о совместных учениях вермахта с Красной армией незадолго до начала Второй мировой (об этом писал в своих воспоминаниях маршал Семен Тимошенко). И о причинах наших жестоких поражений в начале Великой Отечественной.
Но главное, что сквозило и в этих мемуарах маршалов, на груди которых не помещались все их ордена, и в обычных рассказах обычных фронтовиков, которые я слышал — это категорическое, однозначное, не подлежащее сомнению нежелание, чтобы такое случилось когда-нибудь еще.

Нет ничего более лживого, противоестественного, абсурдного по отношению к памяти о Второй мировой войне и ее важнейшей для нас части — Великой Отечественной, чем лозунг «Можем повторить».

«Мы должны сделать все, чтобы это никогда не повторилось», отвечают нам наши павшие герои. «Ах, война, что ты сделала, подлая»… «Враги сожгли родную хату, сгубили всю его семью, куда ж идти теперь солдату, кому нести печаль свою?» «Для чего мы пишем кровью на песке, наши письма не нужны природе», говорят нам главные песни о войне. Все эти строки написаны теми, кто либо воевал, либо пережил войну лично.

Память о той войне — прежде всего боль невосполнимых утрат и понимание нашей личной и коллективной ответственности за предотвращение любых попыток устроить нечто подобное. И уже потом — собственно праздник победы. Те, кого мы вспоминаем, отдавали жизни за мирное небо над головой, а не за новые бойни. Такую страшную цену за победу наши отцы и деды заплатили именно для того, чтобы их детям, внукам, правнукам не пришлось платить ее еще раз.