Деды

А ведь некоторые из них даже и до нынешнего дня живы, эти мастодонты, семейство вымерших, эти глыбы, эти девяностолетние деды, герои и боги того поколения, родившиеся с 1920 по 1925 год.

Я знаю пару таких дедов. Про одного из них снимала фильм.

Мы слово глупое, безответственное рядом с ним побаивались сказать — думали, щас пальнет.

Но так можно составить и неверное представление о военном поколении. Дожили-то боги бессмертные... Но боги-то не бессмертные полегли...

Не раз удивлялась редкой выносливости, жилистости этих дедов. И свободе, да. Такой они были природной крепкой закваски — ничто не брало.

Не раз слышала от ветеранов истории про то, что кругом трупы, а я один из всех живой. Почему? Да и родной мой дед, прошедший всю войну в пехоте, дважды раненный, но выживший, трофеев не принесший, но вернувшийся, говорил: «Смерть минует тех, кто ничего не боится». Так он объяснял для себя эту странность, с которой столкнулся на фронте.

Сталин боялся людей военного поколения, потому что у этих людей был потенциал самоорганизации: война научила.

Они даже с уголовниками могли самостоятельно разобраться. Это довольно точно показано в фильме «Холодное лето 53-го». И сам-то праздник 9 Мая при Сталине был под запретом. В общем-то, это было неформальное движение в те годы. Сталин людей военного поколения опасался. Ему нужно было полностью атомизированное общество, в котором даже внутри одной семьи друг другу не доверяют. Бесконечные общественные действа, демонстрации и прочая коллективная чушь — то была не солидарность! Это было переживание массы, в которой единица — ноль, единица — пшик. Масса как раз предполагает атомизацию. Солидарность требует высокой организации.

Грандиозное событие наших дедов, по сравнению с которым все остальное — мелочь, завершится в мае 1945 года, и все, ты никому не нужен, и запрут тебя в самой что ни на есть душной стране и велят быть всем довольным.

«Никому не нужен» — это очень нежно сказано. Дед вспоминал, как выглядела пивная рядом с «Аэропортом» в конце 1940-х: у пивной всегда были только безногие и безрукие ветераны, они спивались и умирали очень быстро. А кто не успевал умереть, тех высылали прочь из Москвы, чтоб не оскорбляли своим видом чувств победившей страны.

Был такой генерал Драгунский во время ВОВ. Честный и бесстрашный генерал, который берег солдат (большая редкость) и даже закрыл собой солдата, у него навсегда осталось страшное увечье после той истории. А после войны в мирной жизни оказался карьеристом. Возглавил антисионистский комитет, говорил с трибуны ложь. Долго думала, как объяснить «казус генерала Драгунского».

Как можно быть таким героем, когда на кону жизнь и смерть, и таким малодушным, когда на кону должность!

Но «казус Драгунского» нельзя объяснить иначе, а только тем, что сменилось время. Так перерождались герои прежней эпохи.

То, что случилось с военным поколением, кстати, уже было в истории. И даже это чувство удивления перед масштабом отцов и суетностью детей уже было. Они уже описаны однажды одним гением: богатыри — не вы, плохая им досталась доля и так далее... И ломал самодержец (что Николай Первый, что Сталин) судьбы своих солдат и маршалов после войны так же круто: хрусть — судьба.

Генерал Ермолов, «законсервированный в банку» (определение Тынянова) полководец наполеоновских войн, умирая, требовал от врача: «Да понимаешь ли ты, мой друг, что я жить хочу! Жить хочу!» И врач, сдавленный его рукой, упал в обморок. За битого — двух небитых дают! Жизнь Ермолова рифмуется с жизнью Жукова, тоже «законсервированного в банку» после войны. Но про Жукова — молчок! Столько про него знаем, что не в праздничный день будь помянуто.

Судьбы богатырей наполеоновских войн XIX века и богатырей гитлеровской войны века XX схожи, как ни странно. И те и другие были в Европе — при особых обстоятельствах, правда. Европа в обоих случаях была в неглиже. И при Наполеоне, и уж точно при Гитлере — ну, не в форме... А все же что-то свободное, что-то цивилизованное русские солдаты увидели... А Николай Первый хотя и был по сравнению со Сталиным версией лайт, но гайки умел закручивать фирменно... И военное поколение обоих столетий пострадало.

Им на войне было плохо, но хорошо. Было ужасно, но у них был смысл. У них была цель — как тут не позавидуешь.

Спросили, а Окуджава — военное поколение или поколение шестидесятников? Вот!

Военное поколение передало эстафету внутренней свободы. Военное поколение больше повлияло на оттепельное, чем сама оттепель.

Есть поколение шестидесятников, есть поколение эпохи хиппи, есть поколение битников, есть даже поколение студенческих волнений 1968 года. Время имеет разные творческие псевдонимы. И у каждого поколения свой портрет. Свой литератор, описавший его. Своя субкультура.

Про поколение шестидесятников мы знаем, что они такое. Что их сформировала оттепель, романтический туман революции. Аресты отцов. Несправедливость. Глухота паучья. Страх войны. Трофеи. Что-то европейское. Наконец, ХХ съезд партии и оттепель. Такой рецепт. И даже не оттепель. Их сформировал перепад температур. Со сталинских ледяных через полутеплые хрущевские до брежневских безтемпературных.

Их родители сели в 1930-х, ползком вращали землю на Запад в 1940-х, и вот на них, юных, повлияло хрущевское время, они захотели петь, свистеть, говорить, шалить, а было уже невозможно — обрушилась немота. И тогда они пошли жечь костры и петь под гитару о чем-то благодушном и душещипательном, выродившись в КСП. Мы о них многое знаем. Видимо, оттого, что у шестидесятников были свои поэты, изучатели и даже свой Станислав Рассадин (который и придумал термин)...

Поколение шестидесятников сподобилось быть описанным, осмысленным, получившим свое имя в истории. А военное поколение — почему-то нет. Мы не можем сформулировать, кто они, что они, за что они, каковы приметы поколения.

Говорят, нынешние двадцатилетние не понимают военные песни, не могут проникнуться. Не вдохновляют они их... Странно, да? Что, даже пусть ярость благородная, идет война народная? От которой все нутро переворачивается и хочется прям сейчас под ружье. Ее даже хеви-метал-исполнители из Macbeth перепевали — такой сумасшедшей энергетики песня. И даже в 1990-е годы, когда у всех чесались руки облить какой-нибудь бякой все, что ценилось в советское время, и пошла волна отрицания, и каждого советского автора объявили плагиатором, даже тогда авторство музыки Александрова не подвергалось сомнению.

И песни, и деды остались. Но остались в том времени…

Деды ничего не боятся. А чего бояться? Позади Война. Впереди Смерть. Перед этими двумя дамами, которых они вечные кавалеры, нельзя терять достоинство.

Наш дед, герой документального фильма, уникальный. Съемки переносил гораздо лучше нас. Ему 91 год. Широкого чувства и широкого жеста человек. Невесту чужую накануне ее свадьбы — отбить, потому что Единственная! Генерала-мародера — на месте расстрелять (хотя сам ты лейтенант)! Кто подло обозвал — того палкой! А фашистского офицера — лечить, как родного, хотя того через две недели расстреляют.

Мы задали два вопроса, два, которые я вместе с ответами в последний момент из фильма вырезала, потому что они характеризовали не его, а громадную пропасть между нами. Первый вопрос: «Как вы обходились без женщин? Ребята-то молодые...» Второй вопрос: «Что бы вы сказали, если бы ваш внук откосил от армии?»

Он никак не мог понять, о чем мы его спрашиваем. Никак. А когда понял... Если бы мы оставили в фильме его реакцию, то это был бы портрет нашего поколения, а не его. И зритель бы слишком крепко задумался об этой разнице.