Цивилизация
Случись решающие минские переговоры неделей позже, можно было бы эффектно закольцевать. Ровно 12 месяцев назад, перед 20 февраля, все началось — кульминация «майдана» и смена власти в Киеве. А вот результат — завершение боевых действий, подведение итогов революции в больших международных декорациях с участием мировых грандов. Ни дать ни взять Великая французская революция, от падения Бастилии до Венского конгресса. Только там продолжалось более четверти века, а тут все уместилось в год. Время сжалось, XXI век как-никак.
Впрочем, масштабы событий тогда и сейчас соотносятся друг с другом примерно так же, как имперская Вена 200 лет назад и сегодняшний Минск.
И главное, место событий — Украина, где из века в век сменяются одни и те же типажи, а история идет по кругу, бесконечно повторяясь в виде то жуткой трагедии, то карикатурного фарса.
Это не значит, что Минск-2 обречен. Шанс на остановку (замораживание, прекращение) собственно вооруженного конфликта в Донбассе есть. Слишком много издержек несет всем вовлеченным продолжение войны. Однако украинская драма точно не закончится, а круги от нее продолжат расходиться по европейской политике, провоцируя новые кризисы.
И Минск-2015 не станет ни Веной-1815, ни Ялтой-1945 в том смысле, что никакого нового порядка, правил игры он не создал. Да и не мог.
Почти год назад, когда в ответ на киевское политическое цунами Москва молниеносно помогла населению Крыма самоопределиться, многие восприняли этот шаг как заявку на ревизию мироустройства. Отказ считать незыблемыми границы, возникшие после распада СССР, по своей значимости выходил за рамки постсоветского пространства.
Лейтмотивом года в российской дискуссии стала тема несправедливости того, что происходило в мире за четверть века. Отчасти потому, что с конца «холодной войны» Москву, как правило, ставили перед фактом, в лучшем случае проведя консультации для проформы. Отчасти — из-за полемического задора, который заставляет публично поднимать вопрос об основополагающих событиях и фактах недавней истории. Идея усомниться в легитимности объединения Германии, озарившая отечественных законодателей и эхом прозвучавшая в речи Сергея Лаврова на Мюнхенской конференции, из этой категории.
Требование новых правил игры, возможно, принесло бы России очки, если бы ему изначально придали глобальное измерение.
Есть много стран и народов, считающих существующий на планете порядок вещей порочным и несправедливым. Большинство из них принадлежат к тому, что раньше называлось «третьим миром», — развивающиеся и постколониальные страны. Многие из них уже весьма оперились и недовольны дискриминацией со стороны грандов, которые не собираются отказываться от доминирующего положения. России с ее имперским сознанием, конечно, непросто ставить себя в ряд с бывшими колониями. Однако накопившаяся у значительной части человечества усталость от безальтернативности Запада открывает возможности. Пусть даже никакой иной идеологии Москва сейчас предложить не может, но разумно поданный антигегемонистский пафос найдет отклик.
Россия, однако, говоря о новых правилах игры, на деле имеет в виду правила не глобальные, всеобъемлющие, а те, которые регулируют ее отношения с Западом.
Дух «холодной войны», о котором все сейчас говорят, проявляется именно в этом — зацикленности на отношениях, которые определяли мировую систему 30 лет назад, но сейчас составляют ее если и не периферийную, то точно не основную часть.
Битва за Украину, изменившая всю нашу жизнь за прошедший год, в мировом контексте представляет собой локальный эпизод, за которым большинство человечества наблюдает как за чем-то глубоко посторонним.
И если первый акт, крымский, вызвал любопытство многих (а что, если Россия вправду собралась бросить вызов устоям?), то по мере увязания в никому не понятном конфликте в Донбассе интерес начал быстро убывать.
Итоги Минска укладываются в общую линию России, хотя конечный успех, естественно, не гарантирован. Параметры возможного решения были ясны с самого начала, еще с апреля, когда дымящийся Донбасс запылал. Тот факт, что понадобились тысячи жизней и тотальные разрушения, чтобы принять очевидное, свидетельствует только о том, что человеческая натура не меняется, какая бы эпоха ни стояла на дворе.
Россия добивалась трансформации Украины, превращения ее в государство, само устройство которого ограничивало бы принятие определенных решений, прежде всего о членстве в НАТО. В минских договоренностях это намечено — конституционная реформа с приданием территориям (как минимум ДНР и ЛНР) полномочий, которые превращают их во встроенный предохранитель. Все остальное, в общем, технические детали (хоть и крайне существенные), которые должны облегчить и сгладить движение к этой цели.
Используя популярную ялтинскую аналогию, а буквально в эти дни отмечается 70-летие той самой конференции, Ялта получилась (точнее, пока запланирована) в миниатюре. Хорошая иллюстрация того, как сократились амбиции России по сравнению с периодом сверхдержавы.
Вместо раздела Европы, благодаря которому СССР получил искомую буферную зону безопасности на востоке континента, что-то вроде раздела Украины — в мягкой форме, но тоже с прицелом на буфер с восточной стороны.
Если намеченное реализуется, цель можно считать достигнутой, хотя подсчет цены и рентабельности проекта лучше оставить на потом. Россия решит собственную задачу, самостоятельно сформулированную и самой себе поставленную, доказав Западу, что вдоль ее границ пролегает-таки магическая красная линия.
К глобальным правилам игры это не имеет отношения. Минск не является ни моделью, ни прецедентом.
Наиболее близкая параллель — Дейтонское соглашение о Боснии, о котором не раз вспоминали. Войну оно прекратило, эффективной государственности не создало. Украинский случай, конечно, намного масштабнее, соответственно, вероятность неконтролируемых срывов в противостояние и кризис гораздо выше, чем в Боснии, которая тихо тлеет под надзором ЕС.
Война на Украине не изменила мир. Глобальные процессы будут идти своим чередом, все больше приобретая азиатский вкус, приправленный ближневосточными специями. Вареники там ни к чему. Ни новой Вены, ни новой Ялты не будет, прежде всего потому, что такого рода фундаментальные сделки должны касаться по-настоящему центральных тем мировой политики.
Таковым сейчас в первую очередь является то, что связано с Китаем, а китайцы в принципе мыслят иначе, не в категориях тех сфер влияния, к которым традиционно привыкли европейцы. Последним на самом деле куда легче договариваться с Россией, исторически намного более близкой.
Старому Свету — всему, включая тех, кто входит в ЕС, и тех, кто не входит и никогда не войдет, как Россия, — остается бесконечно выяснять отношения внутри себя. Как и 200 лет назад, впрочем. С той разницей, что на полях под Лейпцигом и Ватерлоо чертили геополитическую архитектуру Европы (что тогда было равноценно миру), а что сейчас рисуют в районе Мариуполя и Дебальцево, понять невозможно.
