Цивилизация
Анекдот поздних советских лет. Встречаются киевлянин и чернобылец на том свете. Киевлянин спрашивает: «Ты от чего умер?» — «От радиации». — «А я от информации».
Когда 35 лет назад взорвался реактор на Чернобыльской АЭС, родной КГБ сконцентрировался на любимой работе — блокировке и сокрытии информации от страны и мира. И чем успешнее он это делал, тем ниже падал в глазах всего мира престиж Советского Союза, ибо все уже понимали, что в СССР произошла ядерная катастрофа.
«Домашняя» аудитория, привыкшая к тому, что катастрофа — это норма, пользовалась сарафанным радио, а когда высшее руководство стало дозированно сообщать о том, что ситуация под контролем, немедленно расшифровала это так, что положение совсем аховое и никакого контроля нет, все совсем серьезно.
Катастрофа произошла в ночь на субботу, 26 апреля, и я сам хорошо помню, что в воскресенье по Москве уже ходили слухи, что в Чернобыле что-то случилось. Власти же в это время «не обладали всей полнотой» информации и готовились отмечать Первомай — в том числе в уже радиационно опасном Киеве. Реактор горел, ответственные лица ругались друг с другом, обсуждая, нужна ли эвакуация местных жителей, пожарные совершали свои первые подвиги, стоившие большинству из них быстрой смерти от лучевой болезни. Свои дозы получали и большие начальники — не жалевшие по советской традиции людей, но и не жалевшие себя.
Герои-пожарные в ожидании смерти обсуждали в московской больнице, не была ли это диверсия: опять же советский человек был так воспитан. Рассматривал такую версию и КГБ — так они привыкли. Тогда, как и сейчас, боролись с информационными «фейками» — 35 лет назад о ядерной катастрофе, сейчас — о катастрофе пандемической: рефлексы власти дремали три с половиной десятилетия, но пробудились по тревоге.
Система, чье управление было построено, как заметил один из участников событий, «на пустопорожних призывах и выговорах», стимулировала нижестоящих только к тому, чтобы «избежать паники и ответственности» перед вышестоящими. Потому и недооценивали сначала масштаб катастрофы, потому и затянули с эвакуацией людей, потому — чтобы избежать уже паники в масштабе Союза и мира — вынудили киевское руководство провести первомайскую демонстрацию на высоком уровне и на высоком радиационном фоне: высшее начальство заставили выйти на праздник с детьми и внуками, чтобы показать всем, будто никакой опасности не существует.
Унаследованная от Сталина наркомовская размашистость и грубоватая готовность закрывать амбразуру телами соотечественников (но и своими тоже) в наглядно-плакатной форме проявилась в поведении двух легендарных персонажей — 83-летнего ядерщика, президента Академии наук СССР Анатолия Александрова и 88-летнего министра Минсредмаша Ефима Славского. Министр шел тогда на рекорд: к тому времени он почти три десятка лет возглавлял главное и самое секретное советское ведомство, ответственное за ядерное оружие — государство в государстве, министерство среднего машиностроения. Они убеждали Михаила Горбачева в том, что ничего сверхсерьезного не произошло, вспоминали, как побеждали дозы радиации «оприходованной» водкой, а Славский грохотал, обращаясь к коллегам, которые формально ему не были подчинены (Чернобыльская АЭС находилась в зоне ответственности Минэнерго): «Одной лишь своей задницей закрою ваш реактор».
Задницей не очень получалось: засыпали реактор песком с вертолетов и заливали свинцом, чтобы он не взорвался снова, решали сложнейшую инженерную задачу — прорывали, заливали и замораживали подреакторное пространство, чтобы реактор туда не провалился и не заразил сначала грунтовые воды, потом Днепр, потом весь мировой океан.
Происходило именно то, что в пропаганде называлось «подвигом народа». И на этот раз это был не штамп: пожарные, шахтеры, мобилизованные медики, в том числе студенты, без средств защиты, солдаты, в том числе призывники, инженеры, физики, управленцы радели не за государство — за страну.
Впрочем, по словам одного из очевидцев, «безумие и преступление» мобилизационного управления, бросавшего на реактор множество живых людей без всякой защиты от радиации, оказывалось вынужденным подвигом. Работу этой мобилизационной машины, ужас ядерного Армагеддона и информационной блокады, борьбу с их последствиями безжалостно и детально, до последнего графитового обломка, описал в своей книге «Чернобыль. История ядерной катастрофы» гарвардский историк Сергей Плохий. Если бы информация не скрывалась — причем от самих себя, из желания не верить до последнего в плохое — можно было быстрее принять разумные управленческие решения. Эвакуировать и спасти больше людей. Сохранить престиж страны, а не обвинять Запад, его элиты и СМИ в антисоветской пропаганде, чем, кстати, в те дни грешил даже Михаил Горбачев. Это были органические пороки советской системы. Как и стремление «гнать план», строить ядерные объекты (как и любые другие) неоправданно быстро, к датам и в соответствии с нереализуемыми обязательствами, меньше всего заботясь о безопасности.
Опять же в соответствии с советскими управленческими традициями виновными были назначены стрелочники — руководители станции, притом что и суду, и Политбюро стало ясно: в свое время было принято катастрофическое решение — выбор при строительстве АЭС в пользу реактора РБМК (реактор большой мощности канальный), оказавшегося небезопасным. Академик Валерий Легасов, человек, который раскрыл миру правду и сделал это — против советских традиций — чересчур добросовестно и подробно, стал изгоем в своей же среде. Он сделал свою работу, но вместо благодарности получил сигналы от руководства страны о том, что вынес из красного угла образцовой советской избы слишком много радиоактивного сора. Спустя два года после чернобыльской аварии Легасов покончил собой.
Впрочем, наказали и культовых мастодонтов-ядерщиков, которые не были готовы признать свою ошибку в выборе модели реакторов и утверждавших, что их можно размещать на Красной площади и под постелью молодоженов – они не опаснее самовара. Горбачев сильно осерчал на них, и дав возможность Славскому начать работы по сооружению саркофага над реактором, отправил на пенсию и его, и Александрова.
Сергей Плохий показывает именно механику разрушения Советского Союза. Потому что Чернобыль стал одной из причин морального развала самих основ советского мышления и управления, где достижения, как с РБМК, оборачивались провалами. Сваливание ответственности на соседа, информационная недостаточность, отношение к людям как к расходному материалу, выполнение плана ценой халтуры.
Советский режим оказался не только радиационно, но и морально токсичным. Чернобыль разрушил фундамент системы — режим секретности. В сущности, именно со взрыва началась эпоха гласности. И эта гласность была вынужденная, потому что катастрофа не могла считаться исключительно внутренним делом СССР — отравленным мог оказаться весь мир. И уже невозможно было избавиться от токсичных последствий по рецептам Славского и Александрова: «А после выпьем по рюмке, и все пройдет».
«Этот перелом, — пишет Сергей Плохий, — имел решающее значение для развития советских средств массовой информации, советско-американских отношений и грядущего крушения СССР. Советский Союз доживал свои последние годы. Плохих новостей будет хоть отбавляй, а после Чернобыля советский режим уже не сможет скрывать их от собственного народа и от внешнего мира».
Военная ориентация советской экономики подрывала Советский Союз, но она подорвала и атомную энергетику. Как отмечает Плохий, «непосредственной причиной Чернобыльской аварии стал сбой во время испытаний турбогенератора. Но на более глубоком уровне катастрофа была обусловлена сочетанием крупных недостатков советской политической системы и советской атомной отрасли. Одним из таких недостатков было военное происхождение атомной энергетики. В основе конструкции реакторов, использовавшихся на Чернобыльской АЭС, лежала технология наработки оружейного плутония для атомных бомб».
«Использование таких реакторов особенно рьяно продвигали руководители советского военно-промышленного комплекса, впоследствии снявшие с себя всякую ответственность за аварию, — продолжает историк. — Другой недостаток заключался в нарушении техники безопасности персоналом, который уверовал в миф о безопасности атомной энергетики и привык действовать по принципу «сделаем во что бы то ни стало». Тем же принципом руководствовалось советское государство, когда отчаянно пыталось сравняться с Западом в экономической и военной сферах».
От взрыва проснулось и гражданское общество. Экологическое движение стало первым толчком к формированию «неформальных» организаций. А национальные движения были одновременно и экологическими — так произошло, в частности, на Украине и в Литве. Плохий называет это явление «эконационализмом» — многие в те годы заняли позицию, согласно которой небезопасную атомную энергетику развивали за счет Украины. «Хай живе КПСС на Чернобыльской АЭС» — этот иронический слоган вел прямиком к отделению от Советского Союза.
Морально и материально обессиленный режим оказался близок к моральному и материальному банкротству. А ведь в то время еще не были выведены войска из Афганистана. И эта бессмысленная война ковалась по тем же советским рецептам контрэффективности — хотели укрепить свое южное подбрюшье, но ценой жизней советских мальчиков сделали его гораздо менее безопасным. Травмировали не одно поколение — не только детей, но и их родителей, и потеряли доверие миллионов. Невероятно, но факт: в то время еще рассматривались мегаломанические проекты поворота сибирских рек и строительства гигантских нефтехимических комплексов; на это не было ни сил, ни ресурсов (не говоря уже о здравом смысле), а планы строились…
Впрочем, история учит только тех, кто хотел бы учиться на ее уроках. Сегодня у нас идет неравное сражение с плохими экономическими, демографическими, медицинскими показателями и новостями, за правду наказывают, как за «фейки», руководители обманывают самих себя, возрождаются мифы об эффективности советской системы, административного регулирования, планирования и мобилизации масс на затыкание дыр и амбразур. Между тем, Чернобыль стал наглядной демонстрацией того, как неэффективны такого рода системы. Самообман неизбежно приводит к катастрофе. Этому и учит реликтовое излучение нашей собственной истории. Важно только иногда применять правильные дозиметры, чтобы не провалиться в токсичное подреакторное пространство советского прошлого.
