Цивилизация
В недавнем интервью журналу The Economist президент Франции Эммануэль Макрон заявил о «смерти мозга» («la mort cerebrale») НАТО, что спровоцировало мощную волну одобрения представителей российского политического класса — от Марии Захаровой до Натальи Поклонской. И это одобрение — следствие невнимательного чтения.
Поучительный урок: иной раз важно продвинуться в изучении оригинала дальше твита, заголовка, подписи к фото и изложения обрывков текста государственным агентством.
Разумеется, Макрон совершенно не собирался подыгрывать российской стороне, хотя действительно в последние месяцы сознательно проводит линию на «новую политику в отношении России» с оговоркой — sans naivete (без простодушия). В той части беседы, где речь идет о Североатлантическом альянсе, президент Франции толкует об иных материях — о разладе с Соединенными Штатами, проблемах с Турцией — членом НАТО. Именно эти обстоятельства стимулируют главу французского государства к тому, чтобы спровоцировать дискуссию о «военном суверенитете» Европы.
«Военный суверенитет», с его точки зрения, — всего лишь часть плана обновления европейского проекта. Проекта, возможно, самого успешного в новейшей истории: несмотря на все очевидные проблемы, никто пока не отменял ни единства Европы, ни фундаментальных ценностей, ни единой валюты, ни экономического процветания большинства стран Евросоюза.
Оборотной стороной этого и являются миграционные волны — бегут ведь не туда, где плохо, а туда, где хорошо.
Однако Макрон прав в том, что сегодняшняя Европа «потеряла нить своей истории», забыла о том, что она не только рынок, но и прежде всего политический проект и сообщество. В сущности — сильно расслабилась.
Интересно, что 31 год назад о риске европейской расслабленности в Париже, на французском языке, на конференции с симптоматичным названием «О культурной идентичности Европы» говорил выдающийся философ Мераб Мамардашвили: «У Европы нет возраста, она всегда в состоянии рождения. Именно так и следует рассматривать ее ответственность в отношении себя самой».
Не знаю, читали советники Макрона Мамардашвили, но французский президент по сути дела повторил его мысли тридцатилетней давности, когда только надвигалась эйфория «конца истории». Мамардашвили говорил: «Может наблюдаться усталость и некоторое забвение своих истоков. Здесь таится опасность для Европы. Усталость от тяжелого исторического труда ради поддержания усилий, ради возобновления в каждый исторический момент того, что как бы висит в воздухе».
«Усилие» — в принципе одно из ключевых понятий философии Мамардашвили. Если угодно, гражданской философии, потому что он все время твердил о необходимости «усилия» человека для того, чтобы остаться человеком. Но то же самое касается обществ и сообществ.
Наверное, в прагматическом смысле это выглядит так: рыночная экономика работает, урбанизированный образ жизни самовоспроизводит повседневный либерализм — казалось бы, этого достаточно. Но подъем популизма — и левого, и правого, несмотря на то, что в этом исторически нет вообще ничего нового — показывает, что без приложения усилий, совсем не бюрократических, а если угодно, мировоззренческих, можно многое потерять.
Мировоззрение — это язык. Если трактовать сегодняшнюю ситуацию в терминах Мамардашвили, Европа потеряла правильный язык, на котором объясняет саму себя: «Как бы я определил эту ответственность (Европы. — А.К.)? Уже неоднократно говорилось: опасность представляет современное варварство. А варвар, как известно, — это человек без языка».
В интервью Макрона разглядели лишь эпатаж и не просто пророссийскую, а пропутинскую позицию (он говорил о «праве не быть врагами врагов наших друзей») и не прочитали нескольких важных мыслей.
Президент говорил о риске маргинализации Европы в ситуации возникновения своего рода G2 — США и Китая. Вызов для Европы — усиление авторитаризма на Востоке в лице России и Турции. Два европейских кризиса видны на компасе: «север-юг» — проблемы экономические, «запад-восток» — проблемы миграционные. Основной потерпевший, с точки зрения Макрона, — европейские средние классы.
В отличие от США, Европу от России не отделяет океан. Логика «соседства» требует, с точки зрения президента Франции, обновления подхода к России и даже права не следовать каждой американской санкционной волне. Разумеется, этими высказываниями, как заметил кто-то, он не усиливает евроатлантическое единство, а лишь усугубляет раскол, но и здесь все сложнее. Ведь вроде бы это Трамп — друг России, а не европейские лидеры. А Трампа Макрон критикует, называя его первым американским президентом, который не разделяет европейские ценности (что некоторая натяжка — Ричард Никсон, например, повернулся к Европе только благодаря сверхусилиям Генри Киссинджера). В общем, «все сложно», как написала одна девушка в графе «семейное положение»…
Эммануэль Макрон предположил, что в России, стране, где сокращается и стареет население, где происходит милитаризация и чей ВВП крайне невелик по сравнению с западными грандами, где реванш берет идеология опоры на собственные силы, рывок за счет этих самых собственных сил невозможен. Евразийский путь тоже заказан: это направление оккупировано Китаем. Вряд ли политика Путина сводится к тому, чтобы стать вассалом Китая, рассуждал Макрон.
А значит, «новая политика» Франции по отношению к России строится на предположении, что единственный возможный путь развития восточного соседа лежит на европейском направлении.
Строго говоря, несмотря на все многодесятилетние, я бы сказал, превентивные похороны либерализма и западных ценностей, становящиеся с годами вполне официальными, модернизация России все равно остается синонимом вестернизации.
Это очевидно еще со времен Екатерины Великой, при которой «Философия истории» француза Вольтера в Петербурге в 1756 году разошлась столь молниеносно, как «Капитал в XXI веке» француза Пикетти в России в 2016-м. (А кто не стоял в очереди на выставку «Москва-Париж» в 1981 году, тот не знает, что такое очередь.) Боровшийся с западными влияниями и поворачивавший Россию на Восток граф Сергей Семенович Уваров не только писал по-французски («православие-самодержавие-народность» — лишь неуклюжий перевод на русский с галльского наречия), но и думал на этом языке. А русская мысль, в том числе и мысль некоторых российских государей, неизменно металась между востоком и западом, желанием реформ и страха перед ними. Например, от идеи отмены крепостного права и попыток ее законодательного оформления до практической реализации прошли десятилетия.
Словом, похищенную у России Европу надо вернуть на место.
Правда, на этом заканчивается теоретическая часть и начинаются практические вопросы. Даже у Сталина и Хрущева был Илья Эренбург, агент влияния СССР, который в большей степени здесь оказывался агентом влияния французской культуры, вводя французскую живопись, поэзию и прозу в культурный оборот Советского Союза и тем самым приоткрывая железный занавес. Сейчас ни с той, ни с другой стороны нет моральных авторитетов, которые могли бы наводить неформальные мосты. Максимум, что произошло — это несколько банальная по содержанию дискуссия публичного интеллектуала Бернара Анри-Леви и забытого в России, но не забытого на Западе «евразийца» Александра Дугина. Да и то происходила она в Амстердаме.
Наверное, первое испытание попыток rapprochement, сближения (одно из французских слов, которое стало интернациональным и часто употребляемым сегодня, заменяющим другое французско-интернациональное, из времен первой холодной войны — détente, разрядка) — это украинский, донбасский сюжет, возвращение хотя бы нормандского формата. Макрон не надеется на reset, перезапуск отношений с Россией, как это было во времена Медведева и Обамы, но обозначает вектор движения и добрую волю.
Макрон протягивает руку. Как бы только эта протянутая рука не повисла в воздухе.
