Великое и ужасное: почему мы боимся своего государства

Российские граждане, насмотревшись телевизора, всерьез стали боятся. Но не супостатов, о которых взахлеб, хотя и по инерции, твердит официальная пропаганда, а родного государства.

Сначала государству прощали отдельные недостатки в менеджменте, вороватость и неадекватность в правоприменительных практиках за то, что оно сделало Россию great again. Однако после пяти лет непрерывного падения реальных доходов некоторые группы населения начало озарять: а ведь неспособность построить нормальные отношения с внешним миром ради улучшения внутриэкономической ситуации — это тоже плохой менеджмент.

Военные победы и прочая барабанная дробь перестали поднимать рейтинги власти после пенсионной реформы, с которой государство, отменившее до этого накопительные пенсии, опоздало минимум лет на 15. Такие реформы проводят в тучные годы, а не в эпоху безысходной депрессии.

И тогда россияне стали бояться собственного государства: привычная неэффективность и неповоротливость сменяются суетливой лихостью и оперативной жестокостью в ситуациях, когда надо кого-нибудь посадить за «экстремизм», то есть за хождение по улицам в выходной день, а внезапность внешнеполитических кульбитов несколько противоречит общепризнанной и внушенной нации еще в советские временам догме «Лишь бы не было войны».

И вот на смену чувству гордости за то, что нас все боятся, приходят разнообразные тревоги и страхи.

Главный из них — страх большой войны — за два года, с октября 2017-го по июль 2019-го, по данным Левада-центра, вырос на 14 п.п., с 37 до 51 процента.

На 16 процентных пунктов, с 11 до 27%, вырос страх «произвола властей, беззакония». По сути, государство превратило внешнюю политику в продолжение войны иными средствами и в технологию, которая может спровоцировать горячую фазу гибридных войн, ведущихся Россией на разных фронтах — и это не успокаивает, а тревожит россиян.

Внутренняя политика, призванная оградить молчаливое большинство от чуждых влияний, все чаще оценивается людьми как беспредел, причем по отношению к собственным гражданам.

«Московское дело» лишь подтвердило эти страхи. И сильно повлияло на то, что называется «тревогами». Только что опубликованные результаты августовского опроса Левада-центра о тревогах россиян показывают, что «грубость и жестокость сотрудников полиции» из малозначащей проблемы становится чем-то весьма заметным: рост за год с 7% до двузначных 11 — это довольно серьезно. Тем более, что речь идет не о сугубо московском, а о всероссийском опросе. Значит, летняя «московская сага» все-таки была замечена страной.

А вот тревоги социально-экономического характера не растут. К ним россияне привыкли, ведь состояние последних лет описывается поговоркой «не жили хорошо, нечего и начинать». А вот общественно-политическая тревожность, проблемы второго, не экономического ряда, нарастают. Говоря по-марксистски, политическая надстройка берет верх над экономическим базисом.

Растет обеспокоенность коррупцией (8 п.п. за год; скачок после многолетнего ровного ряда цифр). Последние три года плавно растет тревога по поводу «засилья, произвола чиновников». «Выстрелило» до двузначных цифр беспокойство за невозможность добиться правды в суде: а как иначе, если внешняя среда регулярно поставляет новости из зала суда, которые совершенно не вдохновляют, причем не только бизнесменов, но и обычных граждан. Политизированность судов тоже не остается незамеченной.

Вдруг выросла тревога по поводу слабости государственной власти — с 9 до 15%. На первый взгляд, это мнение кажется парадоксальным, ведь та самая государственная власть, как бодибилдер на подиуме, все время демонстрирует невероятных размеров мускулы.

Государство у нас везде — и в экономике, и в политике, и в душах, и в смартфонах, и в постелях россиян. И вдруг — слабое.

Но исследования по поводу представлений о роли государства, которые мы в Московском центре Карнеги проводили совместно с Левада-центром, показывают, что когда люди говорят от слабости государственных структур, они имеют в виду одновременно их неэффективность в доставке сервисов и обанкротившуюся социальную функцию. Государство в обмен на безусловную политическую лояльность обещало кормить и социально обслуживать. Существенная часть общества и стала вести себя в соответствии с этим патерналистским каноном: кормите нас, раз обещали.

Однако корма не только не задают (хотя доля социальных выплат в структуре доходов россиян достигла уже советских масштабов), но и отнимают привычные социальные бенефиции вроде раннего пенсионного возраста. Вот такое государство респонденты и считают слабым.

Граждане оценивают государство как желательного работодателя, но только потому, что дирижизм в экономической политике не создает рабочих мест в частном секторе. Опросы показывают, что респонденты хотели бы большего государственного регулирования, однако под регулированием они понимают не только дистрибутивную роль государства (справедливое перераспределение), но и эффективность сервисов.

Государство, между тем, если судить по иерархии страхов и тревог, оценивается не просто как неэффективное и коррумпированное, готовое обмануть, но и как… страшное. Государство если что и производит успешно, то страхи и «произвол». Хотели запугать внешней угрозой — и, наконец, по-настоящему напугали: люди поверили в возможность войны. Продажа угроз, конечно, входит в логику действий любых силовых структур: они получают в обмен на страшилки обильное бюджетное финансирование, то есть — деньги налогоплательщиков. Но моральное состояние общества становится чрезвычайно тяжелым.

Есть еще одна тревога, которая служит безукоризненным измерителем ухудшения общественных настроений. Это рост ксенофобии. За последние годы средний россиянин привык ненавидеть США, Евросоюз и их «сателлитов», что несколько отвлекло его от разных этнических групп, пребывающих в России. Но ненависть к Западу рутинизировалась и ослабла: трудно уже говорить, что «никогда мы так плохо не жили, как при Обаме».

Обамы-то нет. Зато есть «чужой» — он отнимает рабочие места, зарплаты и вообще во всем виноват. Не может же быть так, чтобы никто не был виноват.

И вот вдруг тревога под названием «наплыв мигрантов» дает за год почти двукратный скачок в 8 п.п.: с 10 до 18 процентов.

Симптоматично, что именно в последний год никакого наплыва мигрантов нет, наоборот, он ослаб, в том числе в силу непривлекательности российского рынка труда и рестриктивного миграционного законодательства. А людям кажется, что эта проблема обостряется: другой августовский опрос Левада-центра показал рост числа сторонников ужесточения миграционной политики и мнений, согласно которым мигранты живут богаче, чем «я и моя семья» (44 процента), а «я и мои родственники» готовы выполнять работу, которой заняты мигранты (64 процента). Это совершенно не подтверждается ситуацией на рынке труда.

Такие вот массовые «миражи» и свидетельствуют о том, что с настроением, зарплатой, работой у массового человека в России не все в порядке.

Общественные настроения балансируют в опасной зоне: если жизнь представляется фильмом ужасов, только без попкорна и с эффектом присутствия, дальнейший рост фрустрации, недоверия, агрессивности неизбежен. Этого государство и хотело. Только оно не думало о том, что эта самая фрустрация начнет вдруг перекинется с условного «Обамы» на родную власть.