Цивилизация
30 лет назад этот текст обсуждался неистово и обеспокоенно. Два ставших известными в перестройку политолога Андраник Мигранян и Игорь Клямкин в беседе с Георгием Целмсом, обозревателем «Литературной газеты», тираж которой в 1989-м достигал ошеломляющих, немыслимых ныне шести с половиной миллионов экземпляров, обсуждали необходимость авторитаризма для… перехода к демократии. Огромный по сегодняшним меркам текст назывался «Нужна железная рука?»
В то время сам вопрос звучал диковато и провокационно: в феврале были выведены советские войска из Афганистана, в марте прошли выборы на Съезд народных депутатов, многих кандидатов от «партии власти» прокатили, в конце мая начался многодневный марафон «транзисторной демократии» — вся страна, прильнув к радиоприемникам, слушала прямую трансляцию первого Съезда; из каждого угла слышались надтреснутый и решительный голос Андрея Сахарова, казенная штампованная речь защитников строя, увещевания Михаила Горбачева.
А ожидания были еще более высокими: и в самом деле, по определению заокеанского профессора со странной фамилией, похожей на Фудзияму — Фукуямы — наступал «конец истории».
Что и подтвердилось в том же году: спустя неделю после громкой публикации в «Литературке» через Эстонию, Латвию, Литву протянулась многокилометровая балтийская цепь — в знак солидарности оккупированных народов и по случаю полувекового юбилея Пакта Молотова-Риббентропа. В ноябре 1989-го символическим образом рухнула Берлинская стена и началась самая красивая из «бархатных революций» — чехословацкая. За лозунг «За вашу и нашу свободу» уже невозможно было посадить в тюрьму.
Вот потому-то степень провокативности публикации в любимой газете советских продвинутых классов оказалась совершенно неслыханной. Эффект был настолько мощным, что даже сейчас я помню, как читал этот газетный материал: вышел в обеденный перерыв с работы и отправился в скверик на Старой площади (нет-нет, работал я не в ЦК, но прямо напротив, в Верховном суде РСФСР), чтобы спокойно, усевшись на скамейку, прочитать объемный газетный материал.
Честно говоря, в этом споре я был на стороне интервьюера, чьи профессионально короткие реплики и вопросы, вежливый, но твердый скептицизм показались гораздо убедительнее великоречивых и противоречивых рассуждений о том, что к путь к рынку и демократии лежит исключительно через диктатуру.
Та публикация стала нашим, советским «Концом истории», только с ровно противоположным смыслом.
Спустя всего несколько лет этот интервьюер станет моим любимым начальником и коллегой, а затем и другом, которого больше года назад мы похоронили — бескомпромиссный, живой, с вечной вонючей сигаретой, торчащей из раздерганной седой бороды, одноклассник гэкачеписта Бориса Пуго, Георгий Михайлович Целмс, звезда перестроечной «Литературки».
Когда интервьюируемые говорили, что демократия мешает перестройке продвигаться вперед, Целмс в некотором изумлении уточнял: «А разве демократия не цель и не средство перестройки?» Когда ученые мужи рассуждали о том, что только авторитарный правитель способен реформировать экономику, интервьюер интересовался: «Разве недавние трагические события в Китае (жестокий разгон демонстрантов-студентов на площади Тяньаньмэнь с помощью танков с сотнями человеческих жертв в июне того же, 1989 года. – А.К.) не показывают нам, как опасно реформировать экономику, ничего не меняя в политической системе?».
Интервьюируемые углублялись в мировую историю, доказывая, что нигде и никогда не происходило прямого перехода от тоталитаризма к демократии. И почему-то забывали о послевоенной истории. Ну, да, везде был переходный период. Но мостиком к демократическим переменам в Германии и Италии в конце 1940-х, и в 1970-е Испании вовсе не был авторитаризм, тем более мучительно затяжной. Исторические штудии показались интервьюеру неточными. Он напомнил своим коллегам, что перестройка происходит не в минувшие века, и не в традиционном, а сильно урбанизированном современном обществе, давно вступившем в эпоху НТР, не говоря уже о всеобщей грамотности населения.
Однако интервьюируемые стояли на своем: «Переход от дотоварной экономики к товарной, к рынку никогда и нигде, ни у одного народа не осуществлялся параллельно с демократизацией»; «При авторитарном режиме общество расслаивается и вызревают различные интересы. И в тот момент, когда носители их готовы кинуться друг на друга, чтобы перегрызть глотку, «сильная рука» не допускает этого. Так постоянно создаются условия для гармонизации интересов, а значит, для демократических реформ. Прыжок через исторический этап еще никому не удавался»; «…можно идти… через демократическую диктатуру»; «…сформировать Комитет национального спасения… Да, я в настоящий момент за диктатуру, за диктатора… главе такого комитета нужно вручить реальную программу спасения и ограничить срок его полномочий».
Диктатор, став диктатором, логично возражает Целмс, «наплюет на все ваши программы и ограничения». Но хождения по кругу продолжаются: необходимо, говорят эксперты, «усиление власти лидера-реформатора. Демократизация, как мы уже не раз говорили, вовсе не способствует реформам»; «Когда массы подключаются к решению серьезных вопросов, они их зачастую решают себе во вред».
И Хрущев, и Косыгин, возражает интервьюер, «пытались реформировать экономику, ничего не меняя в политической системе. Да и первые годы нынешней перестройки показали: экономреформа не идет. Ее блокирует архаичная политическая система».
«Экономреформа» действительно не шла. Сравнительно радикальная программа преобразований, написанная Евгением Ясиным и Григорием Явлинским, сотрудниками возглавляемой Леонидом Абалкиным Комиссии по экономической реформе, была отвергнута в конце того же 1989 года. Отто Лацис и Егор Гайдар написали алармистскую записку по поводу растущего дефицита бюджета и безответственной финансовой политики, которую удалось передать Михаилу Горбачеву, и он к этому отнесся вполне серьезно.
План по превращению Горби в просвещенного автократа, железной рукой осуществляющего экономические реформы был реанимирован, когда стало понятно, что власть партии слабеет, а значит, надо реконфигурировать власть самого Горбачева: в марте 1990-го он был избран третьим Съездом народных депутатов (без всенародного голосования) президентом СССР.
Разные группы экономистов писали программу за программой, включая амбициозный план «первых ста дней президента». Но никакой радикальной реформы не состоялось. Экономика последовательно разваливалась.
А потом, после вооруженных столкновений в Вильнюсе января 1991-го, уже было не до экономики. Многие тогда назвали Горбачева диктатором, но только не в том смысле, который вкладывали в это понятие Мигранян и Клямкин, спорившие с Целмсом, а во вполне прямолинейном – политическом.
Комитет национального спасения, о котором толковал в августе 1989 года Мигранян, был создан под названием ГКЧП спустя ровно два года – в августе 1991-го. Авторитаризм «на пути к демократии» провалился несколько раз и покончил с иллюзиями о возможности сохранения Союза.
Для проведения реформы в России Борис Ельцин получил от Съезда народных депутатов РСФСР особые полномочия и возможность на время (ровно как в том тексте в «Литературке») совмещать посты президента и премьера. В скором времени возникла ситуация фактического двоевластия – противостояния правительства и Верховного совета.
Потом много чего происходило уже в истории России, а не СССР. Но миф о русском Пиночете не умирал. Призрак авторитарной модернизации возникал то в программе Грефа 2000 года, то в программах Института современного развития в годы президентства Дмитрия Медведева, то приходил в образе «Стратегии-2020», написанной для возвращавшегося Владимира Путина, то в технократических одеждах программы Алексея Кудрина.
Попутно возникали и проникали в общественный дискурс рассуждения о том, что народ к демократии не готов, пошла нарезать круги по салонам и дискуссионным клубам «суверенная демократия», закончившая свой путь на рассуждениях о «глубинном народе».
Постоянно твердили все то же, что и в 1989-м – путь к процветанию идет через «твердую руку», он очень долгий, быстро ничего не бывает.
Жизнь десятилетиями опровергала тезисы-1989, а они стали чуть ли не официальной идеологией. Железная рука оказалась железным протезом, не поспевавшим за невидимой рукой рынка. Уже десятки государств перешли к демократии без всякого авторитаризма, продемонстрировали успехи рыночных реформ. Некоторые даже успели качнуться обратно в сторону «нелиберальных демократий», разрушив все и всяческие теории и модели, поставив впросак ученых, экспертов и политиков. А в России все мечтали и мечтают об авторитарной модернизации с помощью автократической энергии и государственных интервенций в экономике, о постепенном улучшении системы изнутри, без политики.
И всякий раз ничего не получается. Внедрение либерализма без демократии, как и предупреждал в 1989 году интервьюер из «Литературной газеты», приводит к тому, что либерализм исчезает, а демократия не возникает.
Эти тридцать лет мы ходили по кругу, так и не выпроставшись из границ той нашумевшей дискуссии 1989 года.
