Равняйсь! Вольно!

Есть вещи столь же прекрасные, сколь и трудноуловимые. Та же красота. «Почему ее обожествляют люди?» — задавал вопрос поэт. Но даже если забыть об альтернативе «сосуд она, в котором пустота, или огонь, мерцающий в сосуде» и сосредоточиться на красоте телесной – то и тут возникают бесконечные споры между сторонниками Мерлин Монро и Софи Лорен. К числу таких прекрасных неопределенностей относится и «равенство», а также его антипод — «неравенство».

А если как следует подумать об истине? Что она такое? Как доказать, что это – правда, а вон то – ложь? «Доказательство, — писал выдающийся математик Владимир Успенский, — это всего лишь рассуждение, которое убеждает меня настолько, что я с его помощью готов убеждать других». То есть все дело в ловкой риторике и эмоциональном напоре.

Может быть, вы вдруг вспомните, что «практика – критерий истины»? Смотря что за практика. Например, в XIV веке считалось истиной, что сытый человек легче голодного, а живой – мертвого. А в 1930-е годы в СССР колхозный строй считался истиной в самой последней инстанции. Некоторые советские писатели считали, что Сталин обессмертил себя именно изобретением колхозов – нового этапа в развитии сельского хозяйства.

Впрочем, не так важно, кто изобрел колхозы и кто их внедрял – важно, что трагическую лживость этой истины страна вкусила через два поколения, когда на грандиозный продовольственный кризис 1970-х наложилась нефтяная катастрофа 1980-х. Не на что стало покупать хлеб, и страна рухнула.

Вместе со страной испарилась истина о самом прогрессивном и могущественном общественном строе, при котором нам всем посчастливилось жить.

Итак, что же такое равенство?

Полное равенство людей возможно только перед Богом. Отсюда – понятное желание иметь праведного судию не только на небесах, но и на земле. Собственно, поэтому и возникла идея равенства как равенства перед законом (перед сувереном, перед безличным государственным аппаратом, перед судом и полицией и т.п.). Это требование кажется справедливым в рамках тысячелетней традиции обменов и воздаяний – но вот здесь, наверное, надо бы остановиться, и другого равенства не требовать.

Да, общество и государство способно более или менее надежно гарантировать приемлемый уровень равенства граждан перед законом. Почему только «более или менее», а не «наверняка»? Почему «приемлемый», а не «абсолютный»? Потому что общество состоит не только из институций, но – прежде всего – из разнообразнейших социальных связей: от гендерных до денежных, от возрастных до соседских, цеховых, земляческих, этнических, и каких только хотите.

Нет просто людей – граждан, подданных, обывателей, налогоплательщиков. Есть женщины, девочки и старушки, есть мужчины, мальчики и старики, есть физики и историки, есть коми и есть мокша, есть брюнеты и блондины, здоровяки и хрупкие.

Уже поэтому их судьбы складываются по-разному. Даже при социализме, который сегодня многие считают потерянным раем равенства.

В те годы, дальние, глухие – физиков отправляли в шарашки, изобретать новейшее оружие, а историков – на Соловки. Кто посильнее – тех на общие работы, хилых – сразу в расход. Но если хилый при этом умен и услужлив – его на хлеборезку.

Но не надо про грустное. Сейчас не любят про репрессии. Мне недавно сказали с некоторым даже раздражением: «Ну не надоело ли вам, говоря о великом проекте социализма, все время топтаться на этих 2-5 процентах пострадавших? Давайте говорить о тех, кто выжил и даже процвел!».

Давайте. Хотя, конечно, если в двухсотмиллионной стране «пострадали», то есть погибли, 2-5 процентов, то есть от 4 до 10 миллионов человек, сам разговор о равенстве становится несколько ущербным. Но ладно. Простим нашим современникам их эгоистичный оптимизм.

Поговорим о тех, кто не только не пострадал в ходе установления всеобщего равенства, не просто выжил, но и процвел (в рамках дозволенного). Тут та же картина.

Сильный и способный становится олимпийским чемпионом или народным артистом, а рядовой человек смотрит на него в телевизоре, если заработал себе на телевизор. Сын генерала легче делает военную карьеру, чем сын майора. А сын генерала армии – легче, чем сын генерал-лейтенанта.

Представитель диаспоры или землячества скорее поможет «своему», чем «чужому» - пускай при прочих равных, но тем не менее.

При социализме в Москве жилось несравнимо лучше, чем на периферии – продуктовое и промтоварное снабжение, театры и кино, музеи и парки, вода горячая и центральное отопление. Академик жил с женой в пятикомнатной квартире, а рабочая семья – в одной комнате в бараке, водоразборная колонка во дворе.

Формальное равноправие женщин было соблюдено (голосовали, разводились, не царский режим!) – но процент женщин, занятых на престижной работе, уменьшался в зависимости от уровня этой работы. Женщин с высшим образованием в целом было больше, чем мужчин. Женщин врачей и учителей было более 60% — но чем выше, тем меньше женщин на руководящих постах. А на Олимпе советской власти, то есть в Политбюро ЦК КПСС, побывала только одна Екатерина Фурцева, да и то очень ненадолго.

Равенство при советской власти было социальным мифом. Наряду с мифами о перевыполнении пятилеток, о грандиозных успехах в строительстве железных дорог (на деле их ежегодно вводилось примерно втрое меньше, чем при проклятом царском режиме).

Однако убежденность в вопиющем, ужасающем, беспрецедентном экономическом неравенстве в постсоветской России – это тоже миф.

Причем не только социальный, но и социологический. Почувствуйте разницу. Социальный миф – это недовольство настоящим, поиск идеалов в прошлом (точнее, в мифологии прошлого). А вот социологический миф – это конструирование, выстраивание цифр, позволяющее добиться искомого ужаса и кошмара.

Сразу оговорюсь: я отнюдь не являюсь фанфаристом нынешней политической и экономической системы. Это если очень мягко выражаться. Тем не менее я полагаю, что с уверенностью говорить о социально-экономическом неравенстве в России – очень трудно. Но не потому, что его нет. Ого! Еще как есть! Просто мы не можем точно сказать, каково оно.

Ни выборочное обследование домохозяйств, ни налоговая статистика не могут дать близкую к реальности картину. Не говоря уже о наших бытовых наблюдениях.Мы часто путаем, например, «богатство» и «доходы».

В дачном поселке, где я жил в юности, была целая категория пожилых дам, которых называли «нищими миллионершами». Это были, как правило, вдовы давно забытых деятелей искусства. Они получали крохотные пенсии, но владели огромными дачами на больших земельных участках. Даже в советское время это было серьезное богатство. Вокруг этих дам коршунами кружились разного рода граждане, которые могли заплатить гигантские, по тем временам, суммы – так что эти пожилые дамы могли бы жить еще долгие годы, ни в чем себе не отказывая. Но они не хотели расставаться со своим богатством, и, сидя на нем, экономили буквально на хлебе и сахаре, или задешево сдавали комнаты на лето дачникам, чтобы заплатить налог на недвижимость. Вот вопрос: бедные они или богатые? По доходам – безусловно бедные. По активам – настоящие богачки.

Это, конечно, исключительный случай. Но вот момент куда более массовый – доходы с огородов, или доходы от неучтенной занятости (то, что профессор Кордонский называет «гаражной экономикой»). Если не знать этой части нашего городского и сельского бытия, можно лишь удивляться, как люди не умирают с голоду.

Позволю себе длинную цитату из статьи членкора РАН Ростислава Капелюшникова: «Экономическое неравенство – это не физический объект, к которому можно подойти с линейкой, померить длину, ширину и высоту, и перемножить, чтобы получить величину объема… В нагрузку к фрагментам объективной информации мы всегда получаем громадный «мешок» с множеством условностей, допущений, предположений, досчетов, перерасчетов, корректировок, передатировок, взвешиваний, экстраполяций. Поменяйте содержимое «мешка», и вы получите совершенно другую картину: большое неравенство превратится в маленькое, а маленькое – в большое. Кочующие из публикации в публикацию шокирующие цифры в большей или меньшей мере представляют собой продукт творчества самих «счетчиков»… Статистика неравенства до сих пор остается серой зоной».

Далее автор пишет, что, по одним подсчетам (группа популярного экономиста Пикетти, автора бестселлера «Капитал в XXI веке»), в Соединенных Штатах царит какое-то невероятное, ужасающее – от себя добавлю, просто древнеегипетское неравенство. Но, по другим подсчетам, все значительно спокойнее. Более того. Если согласно Пикетти, США является страной с самым высоким неравенством среди развитых стран, то согласно известному статистку Эрли – все наоборот. После учета всех трансфертов и налогов коэффициент Джини (показатель неравенства) сокращается вдвое – с 0,45 до 0,23, и США превращаются в страну с самым низким неравенством среди всех развитых стран. Столь же паникерски сторонники Пикетти оценивают и ситуацию в России, и, главное, неравенство на глобальном уровне. (Р.И.Капелюшников, «Экономическое неравенство – вселенское зло?» ВШЭ, препринт WP3/2019/01).

Мне очевидна не только политическая, но и чисто денежная ангажированность борцов с глобальным неравенством или с неравенством в таких экономически мощных странах, как США.

В конечном счете речь идет о финансировании крупных программ помощи бедным странам или бедным социальным слоям – и на этом очень хорошо зарабатывают люди, которые планируют и реализуют такие программы.

В смысле неравенства в России, как мне кажется, есть три проблемы.

Во-первых, неравенство как таковое. Оно существует, и оно не только экономическое. Есть опасное «неравенство в доступе» - к медицине, культуре, образованию, правосудию, политической деятельности, даже к религии. Адепты мощных многолюдных конфессий оказываются «более равными» по сравнению с адептами более редких верований, на которые иногда навешивается клеймо «сект».

Во-вторых, это дефицит знания о неравенстве, о реальном соотношении и структуре нуждаемости и богатства в России. Один советский поэт в 1982 году сказал: «Мы не знаем страны, в которой живем» (Юрий Андропов). Вольно или невольно он перефразировал другого поэта, который за полсотни лет до этого написал: «Мы живем, под собою не чуя страны» (Осип Мандельштам). Увы, как жили, не зная, так и не знаем, живя.

Третья проблема не менее серьезна, хотя относится к сфере чистой духовности, в отличие от двух первых – государственной и научной. Это – доставшаяся нам в наследство от СССР идеализация равенства (которая заразила не только постсоветских людей, но и западных левых либералов).

Меж тем как проклятое, жестокое, несправедливое неравенство – на сегодняшний день есть единственный стимул прогресса – и личности, и общества, и государства. Примерно так же, как страх смерти заставляет нас любить жизнь и бороться за то, чтобы она стала лучше.

Нет ничего невозможного. Может быть, в будущем люди придумают и построят мир всеобщего полнейшего равенства, благоденствия и бессмертия. Но это будет какой-то совсем другой мир.