Тесная страна

Вот представим себе: построили дом, большой, многоэтажный. Строили с энтузиазмом, но неумело. Пренебрегая законами и правилами строительства. Возводя слишком толстые стены при слишком мелком фундаменте, ставя тяжелые внутренние перегородки на слишком слабые перекрытия.

Дом простоял довольно долгое время, а потом все-таки рухнул.

Потому что в последние перед обрушением годы его сильно перегрузили: заселили новых жильцов, пробили новые двери, поставили новый лифт, новую систему отопления, и все это — совсем без учета его прочностных, как говорится, характеристик.

Дом рухнул. Кто-то из жильцов погиб, кого-то покалечило, кто-то остался без крова и без имущества, нажитого за много лет.

Катастрофа? Да, конечно. Беда, трагедия, ужас и кошмар.

Но все-таки хочется спросить: когда эта катастрофа произошла? Неужели только тогда, когда внезапные трещины вдруг неостановимо поползли по стенам, и переломились балки перекрытий? Или когда дом стали ремонтировать, не задумываясь о том, выдержат ли старые конструкции тяжесть новых улучшений? Или когда дом начали небрежно строить по негодному проекту?

Катастрофа — дело длинное. Для того чтобы катастрофа разразилась, нужно создать ее базовые предпосылки.

А потом вдобавок что-нибудь такое сотворить, чтобы она стала абсолютно неизбежной. Грохнет-рухнет-раздавит — потом. Но без первых двух пунктов катастрофы не будет. Поэтому виноват в катастрофе не тот самый последний человек с дрелью, от работы которого рухнула первая стена, увлекшая остальные стены и перекрытия, а те энтузиасты, которые так халтурно и безответственно сработали много лет назад.

Сказанное относится и к геополитическим катастрофам.

Был ли такой катастрофой распад Советского Союза? Разумеется, да. Это была катастрофа для многих тысяч погибших в межэтнических конфликтах и для миллионов людей, лишившихся привычного образа жизни. А также для нахлебников СССР во всех концах планеты и даже, представьте себе, для мировой системы капитализма.

Важная оговорка: мне все-таки кажется, что число людей, получивших от распада СССР хоть малюсенькую, но выгоду, а также тех, чья жизнь практически не изменилась, — это число значительно (может быть, даже в два или три раза) превышает число жертв и пострадавших. Но судите сами: если в результате крушения авиалайнера 10 человек погибли, 40 ранены, а 100 отделались испугом — от этого катастрофа не перестает быть катастрофой.

Однако базовые предпосылки нашей геополитической катастрофы сложились очень давно. Задолго до рождения главных мифологических виновников распада СССР — Горбачева, Ельцина, саудовского нефтяного министра и неопределенного круга масонов.

Крупнейшая геополитическая катастрофа ХХ века началась с воссоздания рухнувшей в 1918 году Российской империи.

Когда возникшие на ее месте новые независимые государства (когда дипломатией и обманом, а когда прямой военной силой) были вновь включены в советскую империю.

Катастрофа начинается с утраты шанса. При постройке нелепого и плохо сконструированного дома, обреченного рухнуть, был шанс не торопиться, сделать хороший проект и строить качественно. При воссоздании империи был шанс хотя бы задуматься: а зачем это развлечение российскому пролетариату, именем которого делалось все хорошее и все дурное в наших краях в ХХ веке? Зачем российскому пролетариату взваливать на себя «бремя белого человека» и, проклиная свою долю «старшего брата», из последних сил «кормить окраины» (обратите внимание на кавычки!)? Но об этом чуть позже.

А сейчас позвольте немного погоревать об упущенном шансе.

Если бы не эта насильственная и бездарная реконструкция империи, на наших просторах было бы уже более десятка (а может, и все 15) разнообразных, но уже окончательно сложившихся государств, со своими собственными политическими, социальными и культурными традициями. На постимперском пространстве возникла бы конкуренция политических институтов, которая сама по себе служит если не абсолютно достаточной, то вполне надежной прививкой от масштабных тоталитарных экспериментов. В 1918–1920 годах большевики были у власти отнюдь не во всех осколках Российской империи. Где-то у руля стояли умеренные социал-демократы, где-то — националисты, где-то — правые.

Наконец, на этом пространстве непременно возникла бы некая интеграционная группировка, некий «общий рынок», общее пространство свободного перемещения товаров, капиталов и, главное, людей — что служит дополнительной защитой от авторитарных тенденций, безальтернативных выборов, антирабочего законодательства, налоговых несправедливостей и прочего, что мешает жить людям и развиваться экономикам.

Чаемая «евразийская интеграция» могла состояться к 1930-м — самое позднее к 1950-м годам.

Что касается Второй мировой войны, то Россия была бы защищена двойным поясом государств. При наличии независимых и дружественных Белоруссии и Украины (дружественных потому, что в данной ситуации в России был бы несколько иной режим) военная безопасность России была бы куда выше.

История 1920-х — это, помимо прочего, история упущенного шанса на позитивное геополитическое развитие российского постимперского пространства.

Ладно. Погоревали. А теперь попробуем понять — почему после революции 1917 года российский пролетариат, выступавший под знаменами независимости «национальных окраин», так быстро и охотно напялил на себя имперскую мантию?

Я нарочно говорю не о коммунистических вождях, а именно о народе (ну не о народе вообще, а о сознательных рабочих, о главной опоре большевиков-революционеров. Хотя, кажется, и русская интеллигенция была не против, а русского крестьянина никто не спрашивал). Почему же народ радостно устремился по своей старинной колее?

Эта колея — бегство. Перемещение себя в пространстве как средство решения всевозможных проблем. Нет, я не грешу на подсечно-огневое земледелие (хотя этот древнейший, но неистребимый стереотип до сих пор откликается весенними лесными пожарами). Но не надо закапываться слишком глубоко в прошлое.

Традиция убегания людей — и соответственно, разбегания страны — не такая уж древняя. Не более пятисот лет. С Ивана Грозного.

Когда единственным способом выживания власти стало пространственное расширение с целью захвата ресурсов, а единственным способом спасения человека стало бегство от царя и его бешеного воинства — в Сибирь или на Дон. Люди не могли обустроить свою жизнь в городе или деревне — устроить местное самоуправление, окоротить свирепого помещика, сделать свой клочок земли более плодородным (потому что он не был «своим», вот что главное). Поэтому от сатрапа, от барина, от голода выход был один — убежать далеко-далеко. В Сибирь, в Азию, а то и на Балканы.

Достоевский писал, что русскому человеку нужна Азия как простор, на котором он только и сможет по-настоящему развернуться. В России русскому человеку якобы тесно.

Достоевский писал, что в завоевании Константинополя состоит «правый исход всей тоски русской». Знал ли он, что Азия гораздо теснее России? Что народу там больше и улочки узкие? Наверное, знал, но стремление в Азию и на Балканы было именно избавлением от русской тоски. То есть от тягостного чувства тупика, от невозможности что-то сделать у себя дома. В Азии, однако, азиаты, на Балканах —
турки и болгары, простора нет нигде, но есть надежда на какую-то новую жизнь. Надежда на то, что ты, раб у себя дома, станешь господином — или хотя бы равным — в чужой земле.

Наверное, со времен Грозного, уничтожившего старую феодальную европейскую страну и построившего вместо нее деспотию, и началось это имперское проклятие. С тех пор Россия, по точному замечанию академика Пивоварова, стала развиваться не во времени, а в пространстве. Время стало разметкой пространства. Копаем от забора до обеда. Захватываем столько земли, сколько успеем до заката солнца (это я Льва Толстого вспоминаю, притчу «Много ли человеку земли нужно»). Вместо банальных и кропотливых улучшений на местах нам предлагалось героическое освоение новых земель — начиная с Ермака и заканчивая «дальневосточным гектаром».

Восстановление империи в 1922 году, роковая прелюдия к катастрофе — та же самая матрица, которая и сейчас пробуждает русскую тоску по великой глобальной миссии. Которая порождает фантазии о якобы «пророссийских» Дональде Трампе и Марин Ле Пен. Трамп уже показал, какой он пророссийский. Ле Пен, ежели божьим попущением станет президентом Франции, тоже не замедлит вынуть камень из-за пазухи. Потому что у нее (как и у всех наших друзей и симпатизантов) есть собственная повестка дня.

Но люди все повторяют и повторяют этот бред. Ищут заступников России за тысячи верст от своего дома, от разбитого асфальта, закрытой школы, нищей больницы.

Люди, однако, не виноваты. Они не виноваты в том, что им веками приходилось спасаться бегством, фантазировать о благодатных дальних краях, искать исход русской тоски в створе Босфора, создавать «союз нерушимый».

Зощенко писал, что «жизнь устроена проще, обидней и не для интеллигентов». Верно. Но она устроена и не для широких народных масс. Жизнь устроена для элиты, а также для хорошо организованных решительных вооруженных людей. Поэтому опричники Ивана Грозного смогли повернуть весь ход русской истории — да так, что сам Петр не смог развернуться обратно в Европу.

Так о чем эта колонка, дорогие читатели?

Эта колонка — об ответственности властной элиты. Особенно когда в ее распоряжении — решительные, хорошо организованные вооруженные люди. Не надо ставить страну с ног на голову во имя решения сиюминутных эгоистических задач. Потому что в итоге непременно наступает геополитическая катастрофа.