Цивилизация
На сайте «Православное Закамье» вышла статья Александра Щипкова с предложением канонизировать патриарха Сергия Страгородского. Да разве это новость, о чем тут писать! То ли дело, когда о. Всеволод Чаплин зажигает в прямом эфире…
В церковной политике истинный масштаб событий видится не всем и не сразу. Чаплин ныне — частное лицо, а его провокационные реплики всегда производили больше шума, чем реального действия. После его увольнения главным по взаимодействию с обществом стал тот самый Александр Щипков, и действует он совершенно иначе — тихо и планомерно. А важные идеи проще всего обкатывать в как бы частных публикациях в провинциальных СМИ.
Что же такого необычного в предполагаемой канонизации? Имя еще одного иерарха появится в святцах…
Но канонизация — это не справка, выданная умершему, что он свят. Он в ней уже не нуждается в любом случае. Это, скорее, свидетельство для живых.
Именно этот личный опыт ценен и дорог церкви, именно ему она призывает следовать. Поэтому, например, удивительной выглядела такая последовательность событий в начале этого года: сначала был канонизирован архиепископ Серафим Соболев, ярый противник экуменических контактов, а сразу после этого патриарх встретился с Римским папой.
Впрочем, это отдельная история, а мы вернемся к нашей. Понятно, что и канонизированный святой мог ошибаться в каких-то частностях, но если святым провозглашается епископ или даже патриарх, образцом для подражания объявляется не его частная жизнь, а то, как он управлял церковью.
А вот на этот счет к Сергию Страгородскому всегда было много вопросов. Когда в 1917 году было восстановлено патриаршество, патриархом стал Тихон Белавин, но после его смерти (возможно, ускоренной чекистами) в 1925 году избрать преемника уже просто не получилось: часть епископов эмигрировала с белой армией, другая часть сидела по тюрьмам, а немногие оставшиеся на воле не имели никакой возможности спокойно собраться, чтобы обсудить свои дела.
Каноническое церковное управление оказалось, по сути, разрушенным, а советская власть не только репрессировала недовольных священников и епископов — одновременно она искала тех, кто был готов с ней сотрудничать. На это пошел Сергий, тогда митрополит.
В 1927 году он подписал знаменитую декларацию лояльности.
Надо сказать, что ничего такого ужасного в ней не говорилось: репрессии не оправдывались, к строительству коммунизма никто не призывал. Самая знаменитая цитата звучит так: «Мы хотим быть православными и в то же время сознавать Советский Союз нашей гражданской родиной, радости и успехи которой — наши радости и успехи, а неудачи — наши неудачи». Все это можно было понять как признание простого факта: верующие люди, живущие в СССР, желают добра своей родине.
Вот только добро это понималось очень уж по-разному.
Именно в этот момент Сергий, по сути, взял на себя обет молчания о всех злоупотреблениях советской власти.
Невзирая на массовые аресты и расстрелы, он неизменно повторял, что никаких преследований за веру нет и православные советские граждане всем довольны.
Далее оценки расходятся. Одни (прежде всего, белые эмигранты) утверждали, что эта ложь была предательством памяти новомучеников и подчинением безбожной диктатуре. Другие говорили, что ценой страшной лжи была куплена возможность выжить, и не только лично для митрополита Сергия, а для всей церкви. Вполне можно представить себе, что в случае отказа от сотрудничества церковь была бы полностью поставлена вне закона и уничтожена, как позднее сделали коммунисты в Албании.
Наверное, осуждать Сергия вправе только те, кто сам оказался в ситуации подобного выбора и повел себя совсем по-другому. Не запятнать риз было трудно, и можно вспомнить, как некоторые зарубежные русские иерархи, проклиная диктатуру Сталина, писали приветственные письма Гитлеру… Время, как принято о таком говорить, было непростое.
Понять и не осуждать — да, безусловно, можно и нужно. Но канонизировать?!
А ведь дальше — больше. В 1943 году Сталин пригласил к себе немногих уцелевших иерархов и предложил им восстановить канонические церковные структуры, избрав патриарха: им, разумеется, оказался Сергий.
Шла война, русский патриотизм снова стал востребован, простой народ нуждался в утешении, англосаксонские союзники — в подтверждении, что СССР свободная страна, да к тому же немцы открывали церкви на оккупированных территориях, и немыслимо их было закрывать после освобождения. Итак,
русскому православию более тысячи лет, но нынешние структуры РПЦ, равно как и само ее название, восходят к сталинским решениям.
А заодно Сталин выгородил для церковников резервацию в коммунистическом государстве: на ее территории можно было молиться и даже чуточку проповедовать, но при этом оставаться стопроцентно лояльными, публично за все благодарить и прославлять то победы сталинских соколов, то миролюбивую политику партии и правительства, то еще что-нибудь, смотря по обстоятельствам.
«Сергианство» — так называли эту политику ее противники, в основном зарубежные православные, считая ее не просто капитулянством, но прямо-таки ересью. Но в 2007 году состоялось воссоединение двух русских церквей — РПЦ и РПЦЗ, и вопрос о сути сергианской политики и ее роли в истории России был как будто сдан в архив.
Зачем заново ворошить ту давнюю историю, рискуя вызвать неудовольствие зарубежников? Ну, риск не так уж и велик: те зарубежные православные, кто слишком подозрительно относился к московской политике, и так не пошли на воссоединение. А кто пошел, те могут и не заметить очередных московских кульбитов. Они вообще много чего умудряются не замечать там, за рубежом, очарованные призраком возрождающейся великой империи, и чекистов там склонны путать с самодержцами… В конце концов воссоединение состоялось и было пышно отмечено, а если отдельные отщепенцы опять куда-то отпадут, это не повод для паники.
А вот для Москвы смысл в разговорах на эту тему виден немалый.
Страна нуждается в новой идеологии, или по крайней мере нас в этом уверяют. РПЦ может претендовать на роль поставщика такой идеологии.
Раньше тот же Щипков на том же сайте писал, например, о том, что русская интеллигенция пошла против церкви и что теперь ее уже не существует или что церковь с государством специально ссорят недоброжелатели. Чем не полигон для выработки новой «симфонической модели», как в православии принято называть сотрудничество церкви с государством?
История настоящего Сергия Страгородского трагична и страшна, и вряд ли мы когда-нибудь узнаем, что думал и чувствовал он, подписывая пропагандистские заявления и переступая порог сталинского кабинета безо всяких гарантий, что вернется из него в собственный дом. И не дай нам Бог узнать это на собственном опыте.
Но публичный смысл этой канонизации, безусловно, будет в том, что Сергий Страгородский, по словам Щипкова, «оказался тем звеном, которое соединяет воедино историю церкви XX века, церкви до- и послереволюционной». Ключевое звено, главная иллюстрация к тому тезису, что в России есть две национальных святыни: национальная церковь и сильное государство, что они должны тесно меж собой сотрудничать на страх врагам, что так было, есть и будет всегда при любой власти. И этот тезис будет посильнее любых деклараций…
А товарищ Сталин, пожалуй, добавил бы: других святых у меня для вас нет.
