Закодированные

К православной фразеологии сегодня не прибегает только ленивый политик или публицист. Три небольших примера из свежих новостей.

Министр иностранных дел России заявляет, что проблемы с Западом вызваны прежде всего тем, что «новая Россия возвращается к своим традиционным ценностям, коренящимся в православии».

Переселившийся с Украины в Россию священник публикует на патриархийном сайте статью, основной тезис которой звучит так: «Любимая наша держава и – в соответствии с гимном – великая наша страна является носителем культурно-цивилизационного кода, ядро которого – православие».

А новое молодежное движение «Сеть» стремится «освоить власть отца» и «направить его энергию» на свое настоящее и будущее. В последнем случае отец, конечно, имеется в виду сугубо земной, а не небесный, и мы все знаем его анкетные данные, но все равно терминология прямо-таки святоотеческая.

Так что же, мы действительно – особая православная цивилизация? Если бы это было так, Россия, вероятно, стремилась бы примерно туда же, где находятся православные Греция, Кипр, Болгария и Румыния, куда так стремятся не менее православные Сербия, Черногория, Молдова, Украина и Грузия, а именно в Евросоюз. Но ведь вся эта риторика убеждает как раз в противоположном: нам туда не надо, в эту растленную Европу, у нас тут все свое, причем гораздо лучше.

Вот и православие у нас, получается, собственное и только наше – вопреки историческим фактам.

Церковь на Руси не просто была основана византийцами, она всегда ориентировалась на них (отчего и произошел в свое время раскол) и даже называлась до революции Греко-российской церковью. Тут важен и порядок слов: то есть богословие, обряды и традиции по происхождению все греческие, это во-первых, а находится церковь в России, это уже во-вторых.

Конечно, найти собственно российские традиции нетрудно, особенно в том, что касается отношений церкви и государства. У греков бывало всякое, но византийским идеалом оставалось сотрудничество (так называемая симфония) светских и духовных властей.

В России встраивать церковные структуры в собственную вертикаль начал как минимум Иоанн Грозный.

А окончательно государству удалось подчинить их своей воле в петербургско-синодальный период, когда епископами управлял назначенный императором чиновник, а сам император считался «крайним судией церкви», чьи решения в принципе не могут быть оспорены.

Так что если говорить о чисто русских традициях – вот они. Но что такого в них сугубо православного? Не так ли поступал в Англии Генрих VIII, сделавший себя самого главой национальной церкви, когда Римский папа отказался пойти навстречу его брачным устремлениям? Или какой-нибудь языческий император, будь то Октавиан Август (к нему возводил свой род Иоанн Грозный) или Чингисхан (чье распавшееся наследство тот же Иоанн старательно собирал под свой скипетр)?

А если говорить о тех ценностях, которые обычно приводятся под рубрикой «православных», там тоже не будет ничего уникального. Защита святынь, посты и молитвы? Это есть в любой, самой примитивной языческой религии. Первенство общественного над личным, самоотречение человека во благо общества? Нам очень долго объясняли, что в этом и состоит суть коммунизма, который вел с православием напряженную борьбу.

Сейчас, конечно, все перепуталось во многих головах и Сталин оказался чуть ли не благоверным правителем Святой Руси вместе с тем же Иоанном Грозным, но на деле-то было совсем не так.

Если же вспоминать подлинных православных святых, они показывают иные примеры. Это, к примеру, Иоанн Златоуст, бесстрашный проповедник и обличитель пороков императорского двора, не побоявшийся открыто выступить против самой императрицы и окончивший свою жизнь в ссылке. А из русских – митрополит Московский Филипп, чья история рассказана в фильме «Царь», ходатай за невинно осужденных, убитый, насколько мы можем судить, подручными царя Иоанна.

Ну так что же мы все время слышим о православии там, где православного-то, собственно говоря, и нет ничего? Но ведь надо же это все как-то назвать. «Православие» тоже слово, и не хуже прочих.

Видимо, Россия в девяностые устала ощущать себя недо-Западом, обреченным на вечную и безнадежную погоню за Западом настоящим. Вы нас не берете в свой клуб? Говорите, не доросли, не достойны? А не больно-то и хотелось. Сами с усами, чужого нам не надо, а своего не отдадим.

Мы слишком похожи на Запад, чтобы наша незападность была очевидной и равноценной, как происходит с африканскими или азиатскими культурами.

К Китаю или Саудовской Аравии у Запада нет серьезных претензий по части прав человека и прочего западничества не только потому, что эти страны нужны ему как торговые и политические партнеры, но и потому, что они, вне всякого сомнения, Восток, там другие стандарты, другие правила игры. А у нас так не получится, и слава Богу.

Быть недо-Западом обидно, но, если придется стать недо-Китаем, это будет уже смертельно.

И вот в очередной раз говорим: мы равновелики тому и другому. Называется «русское православие», «евразийская держава», «славянская душа» или как-нибудь еще, не в названии дело. С «коммунизмом» не вышло, теперь пробуют на прочность новые слова. И православие тут не вполне святоотеческое, а скорее то, которое идет в неизменном наборе с самодержавием (это понятно про кого) и народностью (мол, не болотные хипстеры, а надежное плечо Уралвагонзавода).

Когда-то, в поздней античности, западная цивилизация заканчивалась к востоку от Рейна и к северу от Дуная. Этот фронтир постепенно сдвигался на восток и на север, сейчас, похоже, он проходит в районе Днепра. Вот и хочется от него заранее отгородиться, отпугнуть его, назваться каким-то особым словечком, чтобы отстали раз и навсегда. Вернемся к корням, загрузим сохраненный файл девятнадцатого века и заново переиграем двадцатый.

Особенно хорошо звучит про этот самый «цивилизационный код». Как в компьютерной программе или в каком-нибудь кодировании от вредных привычек, это все якобы было заложено особыми специалистами и не может быть ни пересмотрено, ни даже просто изучено. Вот код, и все тут, и думать нечего – работает, не трогай, а когда сломается, придут те, кто умеет, и заново наладят. Выгодно правителям, удобно нелюбопытным подчиненным.

Но ведь от фронтира не обязательно прятаться в идеализированном девятнадцатом веке, а еще глупее с ним воевать.

И если уж нет у нас другого глобуса, то лучше становиться мостом, чем линией фронта.

Видеть свою страну уникальной – и видеть ее при этом частью того европейского мира, к которому принадлежат все православные и все славянские страны. Европа ведь тоже не монолит, Швеция мало похожа на Испанию, а Ирландия на Болгарию, и каждая из них по праву настаивает на своей уникальности, но обходятся как-то без цивилизационных кодов.

Вырастет ли когда-нибудь из этого евразийско-имперско-советско-православного винегрета громких фраз и цитат некая новая, стройная идеология и если да, то какими словами она будет называться, мы пока не знаем. Но, пожалуй, можно с уверенностью сказать, что она будет существовать параллельно с тем единственным существительным, к которому может добавляться прилагательное «православное». И слово это – «христианство».

О том, какую роль в политической жизни страны может оно играть, хорошо сказал митрополит Антоний Сурожский – епископ, всецело преданный именно православию и именно русской его разновидности. По сути, именно он принес русское православие в Англию и научил его красоте тамошних жителей, и без того избалованных разнообразием церквей.

Он говорил: «Церковь не может быть принадлежностью какой бы то ни было партии, но она вместе с тем не беспартийна и не надпартийна. Она должна быть голосом совести, просвещенной Божиим светом. В идеальном государстве Церковь должна быть в состоянии говорить любой партии, любому направлению: это – достойно человека и Бога, а это – не достойно человека и Бога. Конечно, это можно делать из двух положений: или из положения силы, или из положения предельной беспомощности. И вот мне кажется, я в этом глубоко убежден, что Церковь … должна быть, если хотите, так же бессильна, как Бог, Который не насилует, Который только призывает и раскрывает красоту и истину вещей».

Но так – надо еще суметь.