Цивилизация
«Кто начал царствовать — Ходынкой, тот кончит — встав на эшафот», — написал Константин Бальмонт в год десятилетия давки, когда на торжествах в честь коронации Николая Второго (в мае 1896 года) погибли, по официальным данным, 1400 человек. До расстрела царской семьи оставалось еще 22 года.
Император тогда хоть и посетил Ходынское поле, будучи встреченным толпой выживших довольно-таки восторженно и даже пением гимна, запланированные на тот день праздничные гуляния не отменил. Последовали торжества в Кремле и затем бал на приеме у французского посла. Скорбеть, то есть, не стал.
Последний император был не оригинален в таком отношении к верноподанным, мы сами лишь относительно недавно научились отменять праздничные мероприятия и объявлять траур в подобных случаях. И то не всегда.
Ходынка была лишь одним из проявлений неадекватности последнего правителя империи стоявшим перед страной задачам. Особенно в годы кризисов.
Впрочем, в канун 100-летия Великой Русской революции, как принято сейчас называть то, что произошло с Россией с февраля по октябрь 1917 года, общество вовлечено в дискуссии не столько об «Уроках Октября» (так называлась известная работа Троцкого) или об «Уроках Февраля», а о том, была ли у царя любовница-балерина, не оскорбляет ли это чувств верующих и откуда ни возьмись понабежавших монархистов, а также о том, как эти чувства поберечь. Да так, чтобы не поставить светское государство прилюдно на колени перед мракобесами и не нарушить его священную монополию на насилие.
Еще сравнительно недавно нет-нет, да и появлялись с разных сторон (то от убежденных коммунистов, то от либералов) предположения, что в год столетия революции в головах обывателей могут возникнуть всякие опасные для нынешней власти ассоциации, спровоцировав некие «неразумные действия». Начитавшись, видимо, страшных прогнозов, демиурги внутренней политики и сами в них, видимо, отчасти поверили. Откуда, создается впечатление, и родилось намерение «торжества» чуток присушить. Чтоб не будоражить лишних мыслей. И тут как раз (не)кстати подвернулась эта самая «Матильда». И произошла подмена повестки.
«Русь слиняла в два дня. Самое большое — в три... Не осталось Царства, не осталось Церкви, не осталось войска и не осталось рабочего класса. Что же осталось-то? Странным образом буквально ничего», — напишет о революции Василий Розанов. Потом примерно то же самое повторилось в 1991 году с Советским Союзом.
И та, и другая «геополитические катастрофы» не были, на самом деле, такой уж полной неожиданностью.
Сползание к ним происходило на глазах у всей нации, на глазах словно обомлевшего от неодолимого рока истории правящего класса, потерявшего способность принимать правильные решения. И в первом, и во втором случаях сползание к катастрофе выражалось, в том числе, в моральной деградации правящей элиты, в потере управляемости страной, в неспособности власти адекватно оценить происходящие процессы. А главное — в отрыве ее от народа, в утрате способности улавливать настроения низов. Когда докладываемые сановниками вдохновляющие показатели высокого «рейтинга доверия» воспринимаются не только как данность навсегда, как неизбывная правда жизни.
Даже накануне февраля, уже после ряда унизительных поражений и на фоне все более катастрофического брожения в верхах и низах император был уверен, что русский народ-богоносец его не оставит своей любовью и уж точно не предаст. И когда царю докладывали, что империя уже практически неуправляема и вот-вот грянет катастрофа, он бездействовал. Как сказали бы сегодня — прокрастинировал.
Председатель Думы Михаил Родзянко, прорвавшись на прием за две недели до Февральской революции, пытался внушить царю, сколь опасно положение со снабжением городов и армии, но был прерван раздраженным: «Меня ждет великий князь Александр Михайлович пить чай».
Ему говорили о необходимости перестановок в правительстве, о том, чтобы убрать не просто непопулярных — бездарных министров. Он не слышал, не хотел слышать. Ему с ними было комфортно.
Он обещал премьеру приехать лично в уже бунтующую Думу, назначить «ответственное правительство» (хотя сама по себе эта идея была не бесспорна, отражая, в том числе, безответственные метания правящего класса, однако ничего другого внятного не предлагалось). Но вместо этого государь-император «линяет» из столицы за пару дней до решающих событий. А ему надо было всего лишь остаться и вызвать верные войска. Которые были.
Николай Второй повел себя, как украинский президент Янукович в феврале 2014. Все-таки все правители-лузеры очень похожи.
Тогдашние политические проблемы Российской Империи были вполне решаемы. Россия была «нищая и бесправная» лишь в агитках большевиков, в руки которых потом и пала «слинявшая» страна.
Хотя ведущей отраслью было сельское хозяйство (Россия была на первом месте в мире по экспорту зерна), Российская Империя была пятой по объему промышленного производства, сразу после Франции. А по темпам роста промпроизводства (при среднегодовом приросте ВВП в 6-6,5% в начале ХХ века) она была первой, будучи способной выбиться в безусловные мировые лидеры уже к 1930-м годам.
Индустриализация началась в стране в начале ХХ века, еще до Ленина и Сталина. По уровню реальных доходов российские сельскохозяйственные и промышленные работники могли сравниться с западноевропейскими (надо учитывать и более низкие цены на продовольствие в России). Уровень преступности в России был ниже, чем в Англии или Франции. Притом что число полицейских (это к вопросу о «полицейском государстве») было в России в 1913 году в семь раз меньше на душу населения, чем в Англии, и в пять раз меньше, чем во Франции. И, кстати, в стране фактически было свободное владение огнестрельным оружием.
Законы о социальном страховании и защите труда рабочих, принятые после революции 1905-07 годов, были одними из самых прогрессивных в мире. Всеобщее бесплатное образование было введено в 1908 году, уровень грамотности (примерно 25% в начале ХХ века) стал неуклонно расти и достиг бы «советских» показателей без сталинской «культурной революции» гораздо раньше. Уже к 1920 году почти 90% молодежи были грамотными. А по уровню женского образования Россия опережала страны Западной Европы. Все это не было заслугой пришедших к власти большевиков.
И Ленин, и второй вождь революции Троцкий признавали, что если бы Столыпинские реформы были доведены до конца, «русский пролетариат ни в коем случае не смог бы прийти к власти в 1917 году (это Троцкий напишет уже в изгнании). Но Столыпин был затравлен царскими клевретами, Николай не встал на защиту едва ли не самого успешного своего премьера. Ему не нужен был рядом с собой столь яркий человек. Ни один рядом с ним политически не выжил.
По объективным показателям, никакого «системного кризиса» в России еще за пару лет до краха не было. И даже карточная система и запрет на свободную продажу спиртного, введенные в годы войны, не были «смертельными ударами». Эта была распространенная практика во многих странах в то время.
Это был классический случай, когда государство сгнило именно с головы. Примерно то же самое происходило и с Советским Союзом, распад/крах которого вовсе не был железно предопределен еще за несколько лет до его кончины.
Правящей элите надо было «всего лишь проснуться» и начать действовать адекватно моменту. Но она, включая Горбачева, оказалась неспособна действовать именно адекватно, оторвавшись от жизни, времени и страны.
Зимой 1916-17 годов, когда дело уже шло к катастрофе, все дневниковые записи императора были о том, как он встал, позавтракал, погулял, пил чай, молился, смотрел кино и т.д. Вот из его письма царице Александре Федоровне. 23 февраля написано! «Мне очень не хватает получасового пасьянса каждый вечер. В свободное время я здесь опять примусь за домино» (это он уже в Ставке в Могилеве).
Он так и не принял ни одного спасительного для страны решения. Да и вообще никакого, кроме как об отречении.
Протоиерей Сергей Булгаков напишет потом в «Христианском социализме»: «Агония царского самодержавия продолжалась все царствование Николая Второго, которое все было сплошным самоубийством самодержавия…Революция была совершена самим царем… через Ялту, Порт-Артур, Цусиму, чрез бесчисленные зигзаги своей политики и последний маразм войны…. В нем не было злой воли, но была государственная бездарность и особенно страшная в монархе черта — прирожденное безволие».
Как, спрашивается, могли до поры до времени сочетаться бездарность правителя и стремительное развитие страны? А вот так и могли.
Поскольку запрос на адекватность власти резко возрастает не в благополучные, «сытые» годы, когда мы уж как-нибудь сами, а в пору кризисов. Плюс неуклонное отчуждение власти от народа имеет накопленный кумулятивный эффект.
Вот эти бы уроки 1917-го обсуждать сегодня, а не «амурные похождения» царя.
Канонизация царской семьи, стоит напомнить, произошла под давлением Русской Зарубежной Церкви (она канонизировала Николая в 1981 году). Это было одним из главных ее условий для объединения с РПЦ. А объединиться хотелось, в этом виделась «глобализация» страны. Происходило это совершенно в ином политическом контексте постсоветской России. За этим явно не стояло намерения власти, включая президента Ельцина (канонизация начала готовиться при нем, хотя формально состоялась в августе 2000 года), всерьез пересмотреть более привычное для тех, кто учился в советской школе, прозвище Николая — «Кровавый».
Да и всех Романовых скопом не забытый тогда еще Ленин (работа «Очередные задачи Советской власти») называл не иначе как идиотами, благодаря которым и стала возможна неожиданная для него самого русская революция.
Кстати, о чуть было не состоявшемся третьем «распаде империи» (после 1991 года), в октябре 1993 года. В эти дни — очередная годовщина того во многом забытого противостояния Ельцина с Верховным Советом.
Российское общественное мнение, которому пытаются некоторые навязать трепетность по отношению к страстотерпцу Николаю Второму, профукавшему огромную страну, находившуюся на подъеме, по большей части проклинает Горбачева за то, что тот так же профукал СССР.
Не уважает большинство и Бориса Ельцина. В том числе за то, что тот, пойдя на нарушение целого ряда законов, издал свой знаменитый Указ № 1400 21 сентября 1993 года о роспуске Верховного Совета, а затем расстрелял его из танков 3-4 октября за неподчинение. Притом, что начиная с конца 1992 года, исполнительная власть наломала немало дров, проявив завидную недоговороспособность в диалоге с оппонентами (впрочем, и те были «хороши» по этой же части).
Однако можно ли сказать про Ельцина образца 1993 года, что он «утратил связь с народом»? Вряд ли. Не только потому, что пошел на референдум в апреле 1993 года, рискнул и формально выиграл его. Но и потому, что, идя на формальные нарушения законов и даже Конституции (как постановил Конституционный суд под председательством бессменного Валерия Зорькина), он исходил из того, что опирается на имеющийся в обществе запрос на соответствующие действия. В 1917 году власть осталась глуха ко всем таким запросам.
И если уж продолжать проводить ассоциации, разве те действия Ельцина не спасли страну максимум от гражданской войны, а минимум от полураспада и хаоса, куда она могла скатиться в случае прихода к власти Хасбулатова с Руцким (можно ли их сравнивать с Родзянко и Милюковым — хороший вопрос). Которые, помимо всего прочего, играя в собственные игры, немало, как мне кажется, способствовали разжиганию первой чеченской войны.
Разве те действия Ельцина не были попыткой пресечь не только новый ГКЧП, но и «русский Майдан»? Только с другой идейной окраской, нежели украинский.
Но нас теперь некоторые пытаются убедить в том, что «святой» — и не потому, что был зверски убит, а именно по совокупности своих деяний — у нас Николай Второй. Косвенно оправдывая и даже прославляя тем самым бездействие власти в ситуациях, когда решается судьба страны. Неужели это не видят те, кто стоит за дурной кампанией против какой-то там «Матильды», подменяя ею гораздо более содержательную повестку, приличествующую 100 летнему юбилею победившей почти на 80 лет русской смуты. Или видят, но используют в своих целях, как «коллективный Распутин»?
Один из уроков, объединяющей события 1917, 1991 и 1993 годов, наверное, в том, что власть постоянно должна держать «руку на пульсе» и не утрачивать связь с народом, улавливая общественные запросы и направляя формирование таких запросов в сторону прогресса, а не архаики и реакции.
Но также урок и в том, что страшна даже не сама по себе революция — а нам все время внушают, что революции не должны более повторяться в нашей стране — а бездействие правящего класса и правителей перед лицом революционной угрозы и вызовами времени. Притом, что одно лишь предотвращение революций вряд ли может быть самодостаточным смыслом общественного бытия.
