Цивилизация
Мы, полевые интервьюеры, много ездим по России. Разговариваем, записываем, расспрашиваем о том, о сем — о разном. По пути встречаешь много неблагополучия, горя, переживаний о себе, о значимых близких. В ряду испытаний, потрясений — потеря жилья, бездомность — одно из самых сильных, убийственных. Человек зачастую лишается не только крова, но и работы, семьи, близких людей. Он буквально стирается из реестра российских граждан, не существует. И в опросы такие люди не попадают, как правило, исключены они из общероссийских и региональных выборок. Встречи с ними случайны, проходят на полях интервьюерской работы. Этим летом проводили опрос в Мичуринске, небольшом городке центральной России.
— Вы здесь милостыню собираете? — обращаюсь к молодому, но изрядно потрепанному мужчине.
— Да.
— А живете где?
— Где придется. Сегодня здесь был, — обводит руками кладбище и прилегающий двор небольшого храма. — Вчера у больницы на стройке. Позавчера у знакомых.
— Хорошо, что знакомые привечают.
— Привечают. Да знают меня здесь все.
— А вообще много людей в Мичуринске, у кого дома нет?
— Много, но особо я не знаю.
— Почему? Сами из Мичуринска?
— Сам мичуринец и с улицы Мичурина.
— О, так это же вон там,— показываю рукой на элитную застройку. — Это же поле чудес ваше.
— Ну это потом стало полем чудес. А раньше там цветы выращивали. Цветоводы там занимались от ВНИИСа (Всероссийский институт садоводства им. Мичурина). А потом ВНИИС землю продал, и выросли совсем другие цветы.
— Шикарные цветы, надо сказать.
В малых городах бездомные свои. Их знают. Одни стыдятся, избегают. Другие подкармливают, дают небольшую денежку, поношенную одежду. Бездомные как пометы текущего безвременья, предельной точки неустройства, неблагополучия. В столицу, крупные города, транспортные узлы, напротив, бездомные стягиваются со всей России.
Причины разные, порой самые немыслимые для обыденных представлений рядового мирянина, но все они объединены стремлением к выживанию, возможностью прокормиться, обогреться, помыться. Что Москва, что Мичуринск — беды и судьбы бездомных очень схожи.
— У меня мать во ВНИИСе работала. Она была корректором в издательской группе. Хоть люди и ученые, но иной раз так напишут, что ничего не поймешь. Приходилось исправлять очень много.
— А вы сами где-то учились?
— Да. Я сначала учился в 20 училище, железнодорожном. Слесарь-электрик по ремонту тепловозов. На завод не взяли. 1996 год. Заводы встали практически. Мне дали направление в Воронеж. Но куда поедешь? Мать уже на пенсию вышла, больная. Надо ее как-то содержать было.
— А отец?
— Отец ушел от нас, когда мне четыре года было. У него своя семья.
— А мама-то не вышла больше замуж? — Мотает головой.
— Не складывалось?
— Не складывалось, а когда сложилось, тот человек, дядя Юра. Я его полюбил, но не судьба. Тоже был очень болен, умер он.
— А у вас здоровье то нормальное было?
— Да не ахти.
— Инвалидность?
— Нет, но болезный был. Постоянные простуды. А вот теперь, как дома не стало…
Биографии бездомных людей, как правило, мало интересуют людей домных. Мы чураемся их как чумы, проказы, не можем вынести обыденности неблагополучия, беспросветности в его преодолении. Проще не копать глубоко, остановиться на внешнем виде, кинуть мелочь, отвернуться и уйти. И детей увести от грязи, заразы и горя.
— А что с домом случилось?
— Сестренка помогла мне. Продала. Забрала к себе мать, потому что мать после второго инсульта совсем уже не вставала. Ну и пожаловалась, мол денег на лекарства не хватает, туда-сюда. Племянник мой любимый, Максим, жениться собрался, денег нет. Давай, говорит, продадим квартиру, а я тебе куплю или комнату в общежитии, или домик. Я говорю, ну купи мне домик. Сначала сняла мне комнату на год, а потом про меня забыла.
— А вы не работали нигде?
— Раньше работал. У нас своя бригада была. Работали по отделке внутренней: гипсокартон, подвесные потолки, шпаклевка, покраска.
— А сейчас у вас есть, где помыться, постирать белье?
— С ребятами в котельных договариваюсь.
— Когда последний раз мылись.
— Последний раз недели полторы назад.
— Чаще не получается, да?
— В больнице договорился со знакомыми медсестрами, они меня провели, там отмыли. Я у них второй раз уже лежу. Сначала одну лапу обкромсали, потом вторую.
— А что с лапами?
— Обморозил.
— В смысле обкромсали.
— Ополовинили. Это в ботинках все на месте. А так вот, смотрите. Вот поэтому с бадиком, с палочкой хожу.
В Москве разгорелся скандал с активистами Савеловского района, выступившими против строительства прачечной для бездомных в жилом районе: «Помогать бомжам нужно, но не под нашими окнами». «Бомжи — это криминал, вонь и грязь». «Им место на промзоне, подальше от нормальных людей». Вспыхнувшая агрессия распаленных активизмом борцов за справедливость не удивляет. Разные есть люди, разные встречаются психические состояния. Удивляет позиция экспертов и комментирующих журналистов, увидевших в конфликте покушение на частную собственность, право на дискриминацию бесправных. Грубость, хамство, невежество и черствость теперь определяются в качестве гражданского самосознания и активной жизненной позиции.
И здесь не может быть рациональных аргументов, призывов образумиться, постараться увидеть чужую беду. Бесполезно.
Люди, говорящие языком заключенных, защищающие права на создание зоны безопасности для себя и своих детей, навряд ли способны увидеть человека, задать вопрос, узнать причины и помочь. Хотя бы словом, хотя бы сочувствием.
— А почему бадик?
— Не знаю, старики называют бадик, так и я по-старинке, как они. Бадик и бадик.
— А каких-нибудь служб благотворительных нет в Мичуринске, которые с бездомными работают?
— Да, вроде как есть, но не хочется туда обращаться.
— А почему?
— Просто, не знаю, как объяснить. Я там уже не так свободен.
— А так свободу любите?
— А кто ее не любит?
— Некоторые, похоже, не очень.
Разговор невольно всплыл в памяти именно в эти сентябрьские дни. Спокойный, неторопливый пересказ своей жизни человека без жилья настолько далек от истерики нынешних активистов, что хочется сказать только одно: «Помолчите хотя бы немного и послушайте людей, лишенных крова. Дайте, наконец, им голос. Не унижайте себя и своих детей столь бесчеловечным, немилосердным поведением».
Автор — заведующий лабораторией методологии социальных исследований ИнСАП РАНХиГС.
