Цивилизация
Шейн Харрис. Кибервойна. АНФ. 2016
После того как китайским спецслужбам удалось получить секретные параметры новейшего американского истребителя, взломав компьютеры подрядных компаний, военным пришлось нанимать на работу опытных хакеров, чтобы они заранее моделировали и исключали подобные утечки.
Так когда-то пираты переходили на службу в Британский королевский флот.
При президенте Обаме кибервойска выделились в отдельную армейскую структуру. На основе сотен интервью, часто анонимных, известный специалист по электронной слежке и шпионажу в США рассказывает, как у войны появился еще один фронт — киберпространство, в котором сплелись интересы хакеров, ЦРУ, АНБ, военных и спецслужб всего мира.
В какой университет надо поступить, чтобы стать образцовым киберсолдатом? Харрис приводит истории людей, организаций, групп, целых разведывательных подразделений.
Слежка за мобильными телефонами повстанцев в Ираке. Нейтрализация «хактивистов», мечтающих обрушить транснациональные корпорации. «Гугл», внезапно обнаруживший, что за ним следят. Нарушение работы центрифуг, обогащающих уран на иранском военном заводе.
«Кибервойна» сочетает интригу документальной истории про шпионов с хакерским пафосом новых технологий и бесконечного дрейфа в виртуальных волнах. Любой компьютер можно заразить программой-шпионом или перехватить канал связи, чтобы скачивать передаваемую информацию. Во всяком программном обеспечении найдется лазейка. Сетевые черви, которые сами себя воспроизводят, просто спят и ждут своего часа…
Такое чтение идеально провоцирует паранойю у любого пользователя, имеющего свою страницу в сети.
Книга пропитана киберпатриотизмом, но соблюдается важнейший американский принцип: спецслужбы и вообще власти постоянно критикуются как недостаточно эффективные, нерасторопные и чаще думающие о своих, нежели национальных, интересах.
Джаред Даймонд. Мир позавчера. АСТ. 2016
Даймонд — биолог-эволюционист, которого прославила книга «Ружья, микробы и сталь» об основных преимуществах в исторической конкуренции цивилизаций. На этот раз он сравнивает мир аборигенов и современное общество (WEIRD: западное, образованное, индустриальное, богатое, демократическое), чтобы ответить на вопрос: от чего мы отказались правильно, а что забыли зря?
Для этого он берет важнейшие сферы двух укладов: тип и уровень питания — война — торговля — отношения между поколениями — главные риски мирной жизни — верования — языковое разнообразие.
В основе его наблюдений опыт горцев Новой Гвинеи, прошедших за три поколения путь от каменных топоров до кредитных карт и авиасообщения.
Традиционный мир аборигенов не знает инсультов, рака, ожирения, гипертонии и диабета, но и продолжительность жизни там вдвое меньше.
Там нет государства и тюрем, но и передвижение крайне ограниченно, чужак вне зоны своего племени погибает почти наверняка. Укрупнение племен приводит к обожествлению вождя и первичной системе налогов, прообразу будущего государства. А окончательно государство рождается из необходимости регулярных войн. У «товаров» нет фиксированной стоимости, а есть лишь ожидание равноценного ответного дара. Улаживание споров там имеет целью восстановление прежнего положения вещей, тогда как цель нашего суда — определить и наказать виновных.
Как выглядит в традиционном обществе воспитание и взросление? Как используется религия в утешении, снятии тревоги, оправдании войны и легитимации власти? Что служит прообразом первых денег? Как в условиях коллективного владения землей и всеми главными ресурсами разрешается конфликт между племенами?
Для повышения качества нашей жизни Даймонд предлагает взять многое из жизни аборигенов. Сохранять языковое разнообразие, уменьшить потребление соли, снизить уровень конкуренции и стресса, позже отнимать детей от груди и т.п.
Джон Куиггин. Зомби-экономика. Издательский дом Высшей школы экономики. 2016
Почему невозможен вечный экономический рост? Можно ли, хотя бы отчасти, укротить «деловые циклы» в экономике и обезопасить себя от спада? Что такое «кумовской капитализм азиатского типа»? Чему учит «школа соленой воды» и есть ли лекарство от спекулятивной лихорадки?
Известный австралийский экономист написал книгу о зомби-идеях (выражение Пола Кругмана).
Под «зомби» он понимает экономические идеи свободного (никем не контролируемого) рынка.
Окончательно «мертвыми», то есть неприемлемыми, их сделал последний мировой кризис, однако они продолжают жить во многих головах просто потому, что кому-то вновь выгодно надувать спекулятивные пузыри. Лопнув, пузыри вызовут новый шок миллионов людей, волну безработицы, банкротств и т.п.
Система из спекулятивных или вообще фиктивных инвестиций позволяла как отдельным домохозяйствам, так и целым странам жить не по средствам. Нужна была идеология, которая оправдает такое положение как правильное и устойчивое.
Вот три кита этой идеологии: «великое смягчение», то есть стабильность мировой экономики начиная примерно с 1985 года, «просачивание благ сверху вниз», то есть то, что выгодно богатым, выгодно и всем остальным, «культ приватизации», то есть любая функция, выполняемая правительством, может с большей эффективностью выполняться частными фирмами.
Куиггин рассматривает историю возникновения подобных идей, их триумф, провал, полное банкротство и наиболее вероятную альтернативу. Экономика для него — это прежде всего борьба сценариев и их амбициозных стратегов.
Спасение от зомби он видит в возвращении к Кейнсу (еще Рузвельт использовал его теорию для выхода из Великой депрессии) с его пафосом стимулирования спроса, смешанной экономики и регулярного вмешательства государства в рыночную стихию.
Виктор Мазин. Лакан в кино. Сеанс. 2016
Кино как увлекательный способ объяснять философию психоанализа. Ведь стоит нам произнести слово «я», и мы уже смотрим на себя со стороны глазами воображаемого Другого, универсального зрителя, ждущего нашей игры. Истина наших желаний воплощается в фантазиях, которые пытается угадать и перенести на экран кино. Мазин — известнейший петербургский психоаналитик, переводчик, куратор — показывает, как смотреть любой фильм глазами Лакана и Фрейда.
Что находится за пределами нашего фантазма в «Темном городе»? Как выглядит проект Просвещения в фильмах о Франкенштейне?
Почему невроз — это всегда бунт против Закона, а перверсия — это всегда подчинение Власти?
Основатель одной из самых известных психоаналитических школ Лакан дружил с режиссером Бунюэлем и часто показывал его фильмы своим ученикам, чтобы растолковать разницу между паранойей и шизофренией. Эдипов комплекс экранизирован у Хичкока, «автоматизм повторения» — у Ренуара, а истерические симптомы — у Кроненберга. «Расёмон» Курасавы — это история о «нормальности» как вечно ускользающем от нас призраке. Цели моралиста и сутенера совпадают у Феллини. Нарциссизм и агрессия создают комедии Чаплина.
Вуайеризм, страсть к подглядыванию, приводит миллионы людей в кинотеатры. Кино позволяет быть свидетелем насилия и одновременно ощущать себя в полной безопасности, переживать чужие отношения как свои собственные фантазмы. Фрейд и Аристотель, Гваттари и Платон, сюрреалисты, британская контркультура и японская «новая волна» как повод поговорить о фетишизме, игре зеркал, экономике желаний и раздвоении личности.
Хосе Ортега-и-Гассет. Размышления о Дон Кихоте. Grundrisse. 2016
Первая книга самого известного испанского философа XX века, вышедшая в 1914 году (за несколько недель до начала Первой мировой войны), в переводе выдающегося социолога культуры Бориса Дубина и главного российского испаниста Александра Матвеева.
В «Размышлениях» заложена основа будущей «философской антропологии» Ортеги и задан ее главный вопрос:
почему к любой истине ведут намеки и иносказания, а не прямые утверждения?
Задача философа — «додумывать» вещи до их предельного смыслового совершенства. Главное препятствие на этом пути — наша ненависть к отдельным явлениям и темам, и поэтому работа философа — это опыт любви к миру. Любовь как расширение личности через понимание незаменимости того, что любишь. Философ не верит в любовь к другу или к своему знамени без усилия понять врага и знамя противника.
Сражение с врагом, которого понимаешь, — вот черта любой сильной души. Понимание другого — главный моральный долг.
Дон Кихот, которого Ортега сравнивает с Христом, — ключ к национальному характеру испанцев. Сервантес, вступая в воображаемый диалог с Гёте и Флобером, Кантом и Ницше, вскрывает латинские и эллинские корни европейской литературы и философии, проясняет отношения между эпосом прошлого и романом нового времени, обнажает связи средневековой традиции с романтическим бунтом против правил и комическим театром.
Искусство как преображение и преодоление «тяжелого сна жизни» и героизм как воля к приключению. В своей уютной манере неторопливого и уверенного в себе проповедника, размышляющего вслух, Ортега углубляется в теорию литературных жанров, критикует самодовольных материалистов и призывает к поэтизации обыденной жизни, которую он сравнивает с золотой аурой простых предметов на картинах Рембрандта.
