Цивилизация
— В Лиссабоне фаду звучит, как у нас говорят, «из каждого утюга». Окна домов, такси, уличные киоски… Это удивительно.
— Что же удивительного, фаду — это голос моей страны.
— Но 30 лет назад этот голос был очень тихим, особенно по сравнению с эпохой правления Антониу Салазара, когда фаду было таким же международным символом Португалии, как портвейн.
— Эта музыка всегда была народной: она родилась на улицах Лиссабона, в кварталах, населенных городской беднотой. Это был очень мощный объединяющий фактор, штука довольно опасная для любой авторитарной власти. Кто его знает, до чего они там договорятся, эти люди, собирающиеся в тавернах? Не читают ли «нежелательные» поэты крамольные стихи? Не подстрекают ли народ к бунту?
— А что, действительно читали и подстрекали?
— Само понятие фаду предполагает абсолютную свободу. Когда ты поешь о том, что видишь и чувствуешь, картинка не может быть пасторальной. Потому что
люди видели не только любовь и рассвет над океаном. Они также видели бедность, горе, войну…
Мы, португальцы, по большей части фаталисты, мы очень ценим традиции, перемены нас пугают. Спроси португальца — все равно о чем — «почему так, а не иначе», и скорее всего, ты услышишь в ответ «потому что так всегда было». Но это не значит, что мы ничего не видим. Так вот, возвращаясь к фаду: это ни в коем случае не была музыка революции. Но, как у нас говорят, кошка, которую укусила змея, боится веревки: люди не должны объединяться иначе как для поддержки существующей власти.
— И фаду запретили?
— Запретить было невозможно.
Государство попыталось использовать фаду в своих интересах: всячески поддерживало жанр, сделало его, выражаясь сегодняшним языком, официальным брендом.
И лицом этого бренда стала Амалия Родригеш. За что сразу после «революции гвоздик» заплатила довольно высокую цену. Ей припомнили все, даже то, чего никогда не было. Говорили, что она купалась в роскоши, когда страна нищенствовала и молодые парни гибли в бессмысленных колониальных войнах. Ее называли любимицей, а то и любовницей Салазара, говорили, что он ее создал…
— Что отчасти правда.
— Ничего подобного. Не Салазар дал Амалии голос, внешность, поэтический дар. И смелость, потому что она часто пользовалась своей известностью для того, чтобы помогать тем, кого режим не очень-то жаловал.
Она была щедрой, смелой и очень доброй женщиной. И очень жаль, что люди, кричавшие на ее концертах «фашистка», забыли об этом.
Амалия была нашей единственной гордостью, когда нам нечем было гордиться, единственной радостью, когда нам нечему было радоваться. Она очень много сделала для Португалии, и было бы черной неблагодарностью это отрицать.
— Но ведь для всего мира она действительно была официальным голосом салазаровского режима.
— Продолжая эту логическую цепочку, портвейн был официальным напитком салазаровского режима. Вам придет в голову назвать русские народные песни официальным голосом вашей нынешней власти? Отвергая «все народное», ты, как часть народа, отдаешь власти монополию не только на свою культуру, но и на свои корни. После «революции гвоздик» Португалия решила, что единственный путь к обновлению — это отвергнуть все старое. Нам открыли двери в мир, и мы кинулись в эти двери, побросав все, что связывало нас с прежними временами.
Более того, многие решили, что бросить — это недостаточно, надо еще публично потоптаться по этому «старому», громко его осудить и отвергнуть.
Да, режим Салазара — одна из самых темных страниц в истории Португалии, и желание жить иначе абсолютно нормально. Но вместе с водой мы чуть не выплеснули ребенка. На некоторое время фаду было словно вычеркнуто из контекста португальской культуры.
— Подожди, но ведь casa do fado не закрылись! Ты сам начал петь именно там.
— Да, дома фаду существовали, но это была скорее инерция. Медленное угасание. Молодежь — самая активная часть общества — совершенно не интересовалась фаду. Жанр не развивался и из неотъемлемой части португальской культуры начал превращаться в местечковый фольклор, в недорогое развлечение для туристов. Чуть ли не единственным музыкантом, который «бился» в то время за фаду, был Карлуш ду Карму.
— Тогда откуда взялись Мариза и Камане, которые сейчас собирают стадионы? Откуда взялся ты? Почему вдруг целое поколение молодых музыкантов заинтересовалось фаду?
— Мы первое поколение португальцев, рожденное после «революции гвоздик». Мы не жили при Салазаре, и для нас фаду никогда не имело политической окраски. Наверно, в casa do fado, куда я ребенком ходил с родителями, люди обсуждали какие-то острые проблемы, но я этого не понимал. Для меня фаду было как раз той частью жизни, в которой есть дружба, любовь, смех, вино — что угодно, но только не политика.
Я вырос на старых пластинках, которые коллекционировал мой отец. Все, что я знал о фаду, — это прекрасная музыка, это моя музыка. Не Салазара — моя. И когда я слушал Амалию Родригеш, я понимал, что она поет не о Салазаре, она поет обо мне и о моей стране. И это честная музыка, потому что, какой бы режим ни считал Амалию «своим голосом», она ни разу не сфальшивила. Ни в музыке, ни в жизни.
— То есть в каком-то смысле Амалия стала твоим моральным ориентиром?
— Моими моральными ориентирами были и остаются мои родители. Идея искать нравственные ориентиры среди популярных артистов вообще кажется мне очень странной. Хотя бы потому, что единственное, что мы знаем о них наверняка, — это то, что они обладают определенным набором качеств, которые делают их успешными в профессии.
Прежде чем выбирать себе пример для подражания, стоит вспомнить: чаще всего парень с гитарой — это просто парень с гитарой, пусть даже он очень хорошо поет.
— Но ты же не будешь отрицать, что «парень с гитарой» обладает влиянием на умы?
— Конечно нет. Современные средства коммуникации вложили в наши руки оружие, которое может быть очень опасным, — популярность и возможность быть услышанным огромной аудиторией.
Однако правда в том, что людям не нужны советы, они лишь хотят знать, что кто-то известный придерживается тех же убеждений. Иначе нравственными ориентирами становились бы такие личности, как Аристидеш де Соуза Мендеш (португальский дипломат, спасший во время Второй мировой войны более 30 тыс. человек, «праведник мира». — «Газета.Ru») или доктор Мартиньш (легендарный врач, живший в XIX веке и лечивший бедняков, больных туберкулезом. — «Газета.Ru»). Но чтобы следовать их идеалам, требуется самоотречение.
Условный «парень с гитарой» предлагает гораздо более простой путь. Иногда достаточно просто сменить прическу. Или вступить в какую-то политическую партию.
— Ты считаешь, что артист должен быть вне политики?
— Я могу говорить только о себе. Мое участие в политической жизни страны ограничивается выборами, и я безмерно рад такому понятию, как «тайное голосование». У меня есть политические предпочтения, но я не считаю себя вправе навязывать их кому-либо. Для меня это вопрос самосохранения.
— Боишься, что поддержишь «не тех» и получишь неприятности?
— Боюсь, что перестану быть хорошим музыкантом.
Искушение поддержать тот или другой лагерь очень велико. Особенно когда ты на стороне сильного.
Мы не дети и прекрасно понимаем, что дружить с властью значит сильно облегчить себе жизнь. Но есть пара проблем. Первая: играя в эти игры, ты очень быстро забываешь о том, что, собственно, сделало тебя известным. Пропадает необходимость творчески развиваться. Зачем, если тебя и так слушают, какую бы плохую песню ты ни написал? Ведь ты «свой».
И вторая: стоя на сцене под эмблемой какой-то партии и слыша рев толпы, ты думаешь, что эти овации — для тебя. Тогда как на самом деле они для этой эмблемы. Я музыкант. Я предпочитаю, чтобы люди аплодировали моей музыке, а не моему политическому выбору.
— Но почему не поддержать политика, которому ты действительно веришь?
— Политика — это искусство компромисса. Не помню, кто это сказал, но слова правильные. Люди, стремящиеся во власть, просто вынуждены договариваться, торговаться, поступаться какими-то своими принципами. Они деформируются, даже лучшие из них. Я не готов деформироваться вместе с ними, не готов становиться частью их компромиссов. И уж точно я не дам превращать дело моей жизни в инструмент политического влияния.
— Правильно ли я понимаю, что людям публичным лучше вообще воздержаться от проявления гражданской позиции?
— Абсолютно нет. Гражданская позиция остается таковой до тех пор, пока она не привязана к определенной политической силе. Все прочее уже пропаганда. Если меня что-то не устраивает, я пойду на демонстрацию. Я буду протестовать. Но я буду делать это вместе с моими соседями, а не с высоты политической трибуны.
— А тебя правда все устраивает в твоей стране?
— А ты правда думаешь, что я буду ругать мою страну в зарубежной прессе? У нас есть поговорка Roupa suja lava-se em casa — грязное белье стирается дома.
Беседовала Алла Боголепова
*Летние ночи фаду с участием Педру Моутинью пройдут 15 и 16 июня в клубе «Ленинград».
