Немцов был не только бывшим вице-премьером России и активным публичным политиком-оппозиционером. Его убили в непосредственной близости от Кремля, в новый российский праздник «День спецопераций», накануне марша оппозиции. Этого уже вполне достаточно, чтобы считать убийство политическим. Таковым его признал и российский президент, сразу назвав преступление «политической провокацией». Именно «политической», а не просто «провокацией».
Так что даже если следствие склонится к версии, что Немцова убили из ревности или потому что он вовремя не отдал долг, никто, включая его политических врагов, в это скорее всего не поверит.
Не поверит еще и потому, что почти ни одно громкое политическое убийство в России последних 20 лет – Галины Старовойтовой, Анны Политковской, Сергея Юшенкова, Пола Хлебникова – не было доведено до стадии нахождения заказчика. Цепочки найденных (или назначенных следствием, этого общество тоже до конца не знает) исполнителей не проясняли, кто именно захотел совершить конкретное убийство с очевидным политическим подтекстом.
Дело Немцова принципиально отличается от предыдущих тем, что любая политическая выгода этого преступления («выгодно Западу», «выгодно оппозиции», «выгодно Кремлю») — свидетельство серьезного государственного кризиса.
Если правы патриотически настроенные конспирологи и убийство — дело рук «внешних врагов», получается, государство не способно контролировать территорию даже возле Кремля. То есть со всеми МВД, ФСБ, ФСО не может гарантировать безопасность даже тем, кто входит в истеблишмент страны. Тем более наивно рассчитывать на безопасность рядовым гражданам, хотя главная обязанность государства – именно обеспечивать безопасность всех законопослушных граждан, независимо от их взглядов и положения в обществе.
Выходит, те самые «лихие 90-е», которые критиковала нынешняя российская власть и на контрасте с которыми выстраивала свой положительный образ, возвращаются к нам не только дефицитом продуктов и падением доходов, но и нарастающим дефицитом личной безопасности.
Другое конспирологическое предположение, что Немцов мог стать жертвой «борьбы башен», означает, что никакой монолитности российской власти нет, но есть только части властной корпорации, которые ведут свою игру с неизвестными обществу целями, — и это тоже не способствует сильной государственности.
Если же с Немцовым разобрались условные «фанаты Новороссии» или, как предположил Следственный комитет, исламские экстремисты — это едва ли не самый опасный для государства и граждан вариант.
Это значит, что в стране начинается политизированная агрессия, которую государство не контролирует.
Это не гражданская война, когда политический или религиозный раскол приводит к вооруженному противостоянию внутри нации, а обычная повседневная жизнь некоторых латиноамериканских и южноамериканских диктатур, где насилие становится повседневным бытовым фоном. Так можно жить десятилетиями. Нечто подобное происходило в России в 1905–1907 годах, в период между «кровавым воскресеньем» и началом массовых столыпинских репрессий, отчасти сбивших накал политизированного террора. Но не до конца — достаточно вспомнить убийство самого Столыпина в 1911 году. В итоге это не уберегло империю ни от участия в мировой войне, ни от гибели в результате Октябрьской революции.
Как бы кто ни относился к убийству Бориса Немцова, его смерть отчетливо показала, что Россия подошла уже даже не к драматической, а к трагической развилке.
Или нормальная политика в нашей стране окончательно может уйти на «нелегальное» положение, когда начнутся массовые репрессии и низовые попытки сведения счетов с политическими оппонентами.
Или правящий класс все-таки поймет, что только легальный публичный политический процесс может уберечь страну от больших потрясений.
По тому, какую версию изберут доминирующей даже не сами следователи, а те, кто будет озвучивать ход следствия по телевизору, мы скоро поймем, как именно повлияло убийство Бориса Немцова на нашу страну.