Цивилизация
В действительности легитимность шотландского опроса была после долгих переговоров должным образом зафиксирована два года назад в так называемом Эдинбургском соглашении, тогда как крымский референдум был в принципе нелегитимным, поскольку конституция Украины предусматривает проведение референдумов только в общенациональном масштабе.
Беда, однако, в том, что аспект легитимности начинает стремительно утрачивать свою значимость даже в тех странах, где с этим понятием их граждане знакомы намного глубже, нежели тот же Сергей Аксенов, и где оно, казалось бы, давно входит в повседневную государственную практику. Об этой опасной тенденции свидетельствует хотя бы тот факт, что парламент Каталонии вопреки испанской конституции одобрил на этой неделе резолюцию в поддержку проведения в будущем ноябре опроса населения о суверенитете этой автономной области Испании.
Впрочем, в контексте украинского кризиса сам факт референдума в Шотландии или Каталонии вне зависимости от его результата априори воспринимается российскими адептами Новороссии как поощрительный прецедент. Однако чтобы определить качество этого прецедента, потребуется небольшое отступление.
Как известно, Европейский союз согласился заморозить до 31 декабря 2015 года вступление в силу торговой части соглашения об ассоциации между ЕС и Украиной. Это решение было воспринято как некое отступление под давлением Москвы. Европейский комиссар по торговле Карел де Гюхт косвенно согласился с таким выводом, признав, что решение Брюсселя может создать плохой прецедент.
«Но мир и состоит из плохих прецедентов», — обреченно констатировал де Гюхт. И он, пожалуй, прав.
Действительно, при всей своей драматичности даже сам
украинский кризис, вылившийся, по сути, в насильственный территориальный передел в центре Европы, является всего лишь одним из «плохих прецедентов», которые в последнее время угрожают территориальной целостности многих европейских стран.
Тут не только Шотландия с ее референдумом о независимости, тут и итальянская область Венето, вознамерившаяся отделиться от Италии, тут и Фландрия, давно и упорно стремящаяся отделиться от Валлонии, тут и та же Каталония, и Страна Басков, и Бретань, и даже почти забытая Корсика с ее фольклорным сепаратизмом.
Но все эти примеры вмещаются, как в фигурную скобку, в один гигантский «плохой прецедент», который уже давно обрек мировое сообщество на роль Буриданова осла, вечно парализованного необходимостью выбора между двумя взаимоисключающими понятиями — «правом наций (народов) на самоопределение» и «принципом территориальной целостности государств».
Беда, однако, еще и в том, что многочисленные международные документы, в которых неоднократно закреплены эти принципы, страдают расплывчатостью формулировок, что сводит международную практику в этой области к борьбе интерпретаций, а не к следованию букве закона.
Так, например, термин «народ» приобретает разное значение в зависимости от того, кто им оперирует.
Некоторые «национальные меньшинства», объединенные этническим, языковым, культурным и даже религиозным факторами, рассматривают себя как полноценные народы, нации и на этом основании требуют признать их право на самоопределение. С этой точки зрения шотландцы формально имели все основания требовать независимости.
Но жители Венето, являющиеся, по сути, такими же этническими итальянцами, как и все население Италии, с чего они-то вдруг взяли, что имеют полное право отделиться от своей исторической родины?
Тем не менее нужно признать, что и тот и другой «плохие прецеденты» порождены общим фактором, о возможности возникновения которого вряд ли догадывались более полувека назад творцы международного права, заботившиеся о сохранении «национальной идентичности народов» путем самоопределения. Дело в том, что
и шотландскими сепаратистами, и сепаратистами Венето движут соображения сугубо экономического порядка.
Шотландцам хочется получить монопольное право на разработку прибрежных нефтяных месторождений, а жителям Венето надоело, по их словам, кормить депрессивный итальянский Юг. В этом смысле академическим примером социально-экономического эгоизма служит стремление разбогатевших фламандцев отделаться от победневшей Валлонии, чтобы не содержать ее, как они считают, за свой счет. Что-то вроде нашего «Хватит кормить Кавказ!». При этом, заметьте, национальная идентичность фламандцев процветает сегодня так, как если бы Фландрия была независимым государством.
Впрочем, юридическая неразбериха в международном праве приводит к парадоксам, носящим подчас комический характер, который усугубляется традиционным невежеством европейцев в области восточноевропейских реалий.
В марте нынешнего года политические партии Страны Басков, известной своими сепаратистскими настроениями, сочли необходимым вступиться за трансильванских венгров, требовавших автономии в составе Румынии. А на этой неделе футбольные фанаты Бильбао окончательно перепутали божий жар с яичницей, выступив в поддержку «донбасского сепаратизма», видимо, всерьез полагая, что «национальная идентичность» жителей Донбасса находится под такой же угрозой исчезновения, что и идентичность Басконии, где половина населения не знает родного языка.
Известно, правда, что поддержка любых сепаратистских движений стала для басков чем-то вроде национального хобби. Но вот будут ли они солидарны, скажем, с крымскими татарами, если те потребуют для себя автономии в составе теперь уже российского Крыма?
И уж совсем комичным, а скорее трагикомичным является резкий контраст в позиции международного сообщества, оперирующего, казалось бы, одними и теми же юридическими постулатами, по отношению к двум практически идентичным феноменам — Косово и Нагорному Карабаху. Сегодня независимое Косово объявляет о своем намерении ввести санкции против России, а армяне Нагорного Карабаха, имеющие те же основания, что и косовары, претендовать на независимость, обречены оставаться заложниками геополитических и энергетических интриг сильных мира сего.
С другой стороны, понятия «народ», «нация» приобретают иной смысл, когда ими оперируют не «национальные меньшинства», а государства, которые озабочены в первую очередь своей территориальной целостностью. Они предпочитают рассматривать все население своей страны вне зависимости от его этнического состава как «единую нацию», объединенную «правом на землю».
Правда, в этом случае Россия представляет собой исключение, причем двойное. Во-первых, постоянно повторяя, что российское население является единым народом, Кремль столь же прилежно подчеркивает особую роль этнических русских и православия в становлении, существовании и укреплении российского государства.
Во-вторых, и это стало особенно заметно после недавнего возникновения концепции «русского мира», российское государство озабочено не столько сохранением собственной территориальной целостности, которой, кстати, никто не угрожает, сколько расширением своей территории.
В этом смысле
прецедент крымского и новороссийского референдумов тем и плох, что «собиратели земель русских» почти не скрывают своего намерения использовать его при необходимости в качестве универсального modus operandi практически на всем постсоветском пространстве.
Так, президент Казахстана Нурсултан Назарбаев уже неоднократно был предупрежден о том, что любое его сопротивление замыслам Кремля может закончиться референдумом о независимости (или о воссоединении с Россией) в пяти казахстанских регионах, где проживает значительно количество русских. Во всяком случае, патриарх постсоветской политики отдает себе отчет в том, что его преемнику, скорее всего, будут предъявлены более агрессивные требования Москвы смириться с ее политическим доминированием в Евразийском союзе. Те же опасения явно испытывают президенты Белоруссии и Узбекистана.
В то же время законопроект депутата-справоросса Игоря Зотова, предложившего сделать день рождения Путина 7 октября Днем вежливых людей, ставших, по его бесхитростному признанию, «символом Вооруженных сил РФ», может вызвать беспокойство даже в прибалтийских странах, которые с тревогой наблюдают все более явное стремление Запада взять в скобки крымскую проблему и начинают сомневаться в желании НАТО защитить их от возможного появления «вежливых людей» где-нибудь в Латвии или Эстонии.
Разумеется, многие из этих опасений вряд ли имеют под собой реальную основу, но им, к сожалению, способствует унтер-пришибеевский тон, взятый в последнее время Москвой в общении с внешним миром. Например, стоило на днях румынскому премьер-министру заявить о своем намерении осуществить объединение с Молдавией в ближайшие годы, как наше дипломатическое ведомство тут же обвинило «определенные политические круги в Бухаресте» в том, что они «питают аннексионистские планы в отношении соседней суверенной нейтральной страны». В свете последних событий термин «аннексионистский» выглядит по меньшей мере комично.
Но дело даже не в этом.
Вопрос в том, как отреагирует Москва в том случае, если сами молдаване проголосуют за объединение с Румынией на референдуме, легитимность которого ни в чем не будет уступать крымскому?
