Цивилизация
Отношения РПЦ с другими религиями и конфессиями мало заботят российскую публику. Разве что иногда возникают вопросы на злобу дня — к примеру, сейчас многие интересуются, когда патриарх Кирилл встретится с новым папой римским. Между тем эти отношения помогают понять, что происходит сейчас в Русской православной церкви.
Россия, хочет она этого или нет, является частью стремительно глобализирующегося мира. И происходящие в нем процессы не могут обойти ее стороной. Одним из важнейших является рост религиозного плюрализма. Еще совсем недавно для того, чтобы увидеть живого индуса или буддиста, надо было ехать за тридевять земель. Теперь их можно запросто встретить на улицах Москвы и других крупных российских городов. Соседями православных становятся мусульмане, католики, протестанты, а то и вовсе зороастрийцы. Такое соседство не то чтобы подрывает основы веры, но заставляет взглянуть на нее по-новому. Раньше такими вопросами занимались специалисты по сравнительному религиоведению. Теперь на их месте может оказаться любой человек.
Недавно на выставке буддийского искусства к моему коллеге подошла растерянная женщина, назвалась православной и спросила: не угрожает ли буддизм России? Из разговора выяснилось, что ее очень пугает реинкарнация.
Вероятность посмертного превращения в насекомое (привет Кафке) не дает ей спать по ночам. Но и люди с более крепкими нервами не могут оставаться равнодушными, глядя на чужие религиозные обычаи. Скажем, на массовое заклание баранов на Курбан-байрам. Однако чужая вера может не только пугать, но и радовать, когда выясняется, что разные представления о Боге не мешают разделять одно и то же представление о добре и зле.
Так или иначе, стремительный рост плюрализма является одним из главных факторов, определяющих религиозную ситуацию в современном мире. Причем религиозные взгляды на равных соседствуют не только друг с другом, но и с атеистическим мировоззрением, что усиливает напряжение. Один из ведущих социологов религии американец Питер Бергер и вовсе пишет о «плюралистической революции», разразившейся в мире, и вспоминает знаменитую фразу Блеза Паскаля по поводу конфессиональных различий: «То, что полагают истиной по сию сторону Пиренеев, считается заблуждением по другую их сторону». Бергер удачно развивает метафору: в условиях глобализации этот горный хребет переместился в наше сознание, лишая его устойчивости. Не потому ли современный человек так нервозен?
С патриархом мировой социологии трудно не согласиться, но он оставляет открытым вопрос — как следует поступать самим религиям, чтобы решить эту проблему? В принципе, существуют два пути. Первый — вернуть Пиренеи на их законное место, то есть попробовать отгородиться от чужих религий каменной стеной традиции и спрятаться за ней. Второй — вступить в диалог с иноверными и попытаться выявить не только различия (они более или менее на поверхности), но и элементы сходства. Это помогает как разобраться с собственной верой, то есть избавиться от беспокойства, так и ужиться с чужой. Первый путь дружно выбирают завзятые традиционалисты, второй — либералы и даже умеренные консерваторы. При этом первые обвиняют вторых и третьих в вероотступничестве и ереси экуменизма.
Какая тенденция побеждает в РПЦ? Казалось бы, ее начальство активно общается с инославными и иноверными, но на поверку выясняется, что это всего лишь церковная дипломатия, а вовсе не глубокий богословский диалог. На нижних же церковных этажах безраздельно господствует традиционализм самого крайнего толка.
Обычно это объясняют тем, что православие испокон веков довлеет себе, замкнуто по своей природе. Немногочисленные попытки открыться миру, как правило, заканчивались неудачно. Последняя произошла в начале прошлого века и гордо именовалась «русским религиозным возрождением». Среди его деятелей были такие мощные умы, как Николай Бердяев, Сергей Булгаков, Семен Франк. Большинство из них после революции оказались в эмиграции и там приложили немало усилий для налаживания экуменического диалога. После падения коммунизма их наследие было опубликовано на родине, но на современное православие гораздо больше повлияли другие авторы, воспевавшие незыблемость традиции и ее безусловное превосходство над остальными конфессиями. Сейчас о христианской свободе по Бердяеву проще поговорить с итальянским падре или английским пастором, чем с православным священником. А про иноверие с ним лучше и вовсе не заговаривать: выяснится, что в лучшем случае он про него мало знает, а в худшем считает откровенным сатанизмом.
Что происходит, когда человек, вооружившись в церкви такого рода сведениями и упивающийся чувством собственного превосходства, встречается со своим соседом-мусульманином, представить себе несложно. Хорошим отношениям это точно не способствует. Тем паче что и сосед часто оказывается не чужд аналогичным стереотипам. Но случается, что жизнь оказывается сложней навязанных представлений и с соседом устанавливаются нормальные отношения. В этом случае страдают сами представления, а то и те, кто занимается их распространением. Вряд ли вы будете с доверием относиться к пастырю, который внушает вам, что вы соседствуете с сатаной во плоти, а ваш собственный опыт этому явно противоречит.
Еще более серьезные проблемы могут возникнуть в отношениях между верующими и неверующими, если в церкви первым без конца твердят о том, что только истинно православный человек знает, что такое хорошо, а что такое плохо, а атеисту такое знание недоступно. И снова, если ваш личный опыт это опровергает, доверие к церкви падает.
Здравый смысл подсказывает, что от нового плюрализма не спрячешься за Пиренейским хребтом традиции. Особенно если возводить его искусственно.
Современная жизнь в любом случае не оставит от него камня на камне. Опасность состоит в том, что камни эти могут быть использованы для выяснения отношений с соседями.
А предстоятель РПЦ с римским папой рано или поздно встретится. Вот только непонятно, о чем он будет говорить с человеком, который в Великий четверг (в этом году у католиков Пасха на месяц раньше православной) омыл ноги 12 заключенным римской тюрьмы «Казаль дель Мармо», среди которых были не только мусульмане и неверующие, но и, страшно подумать, женщины.
