Цивилизация
Когда ужесточалось законодательство о митингах, обсуждалось главным образом то, как это повлияет на социальную активность «рассерженных горожан» или «сетевых хомячков», то есть тех, чья протестная активность в последние полгода, собственно говоря, вызвала появление и скоропостижное принятие этого закона.
Но вниманием обошли то, как новые нормы аукнутся на протестах работников, о которых мне доводилось писать ранее. В отличие от гражданских протестов, начавшихся в декабре прошлого года, выступления наемных работников происходят постоянно. Ежегодно в стране возникает несколько сотен трудовых протестов. За прошлый год в рамках мониторинга трудовых протестов, который ведется в Центре социально-трудовых прав пятый год, зафиксировано 263 трудовых протеста, а в нынешнем году с января по май уже 124 (для сравнения: в прошлом году за пять месяцев было 99 протестов, а в позапрошлом 79). Треть всех акций протеста в текущем году происходила в виде митингов, пикетов и даже шествий.
Инициаторы законов о митингах действовали в такой спешке, что не подумали о том, что протестовать выходят не только московские хипстеры, но и рабочие предприятий, доведенные до отчаяния.
Например, на митинг в морозный февральский день вышли почти 300 работников Селенгинского картонного комбината (Бурятия) и требовали повышения зарплаты, которую им не индексировали четыре года. Люди вышли на улицу после того, как двухмесячные переговоры не привели ни к какому результату. Или вот коммунальщики из Ростовской области, которые начали протестовать против политики руководства, собирающего с населения деньги через одну фирму, в то время как работники, реально оказывающие услуги, работают на другом предприятии, у которого денег нет. Здесь же можно упомянуть водителей автобусов из г. Партизанска (Приморский край), которые, несмотря на противодействие властей, провели митинг на городской площади, протестуя против низких тарифов и тяжелейших условий труда. Можно вспомнить апрельские пикеты и митинги челябинских и приморских медиков, иркутских аграриев. Наконец, вышедшие на улицу в мае омские упаковщицы мороженого с предприятия «Инмарко», входящего в состав транснационального концерна «Юнилевер». Они возмутились тем, что их не только оптом перевели в кадровое агентство, превратив из штатных работников в заемных, так еще и почти на треть снизили зарплату, перестав при этом оплачивать сверхурочную работу и расширив круг обязанностей.
В трудовых отношениях современной России функция митингов и пикетов заключается в том, чтобы работники могли привлечь внимание к сложившейся у них неприемлемой ситуации. Это крайняя форма диалога – крик о социальной боли, может быть, последняя надежда людей на то, что их услышат и поймут, перед тем как они начнут бунтовать или впадут в безнадежное отчаяние.
И довольно часто публичность выступлений срабатывает. В марте в Челябинской области энергетики предприятия, принадлежащего местному мультимиллионеру, выступили с предупреждением о том, что они не намерены терпеть дальше десятимиллионную задержку зарплаты и готовы начать забастовку. В считанные дни деньги нашлись, были выплачены, и забастовка не понадобилась. В случае с горняками рудника «Краснокаменский» (Красноярский край) на угрозу голодовки из-за невыплат зарплаты и угрозы увольнений прибыл краевой министр промышленности, и с его участием ситуация была урегулирована. И счет таким случаям идет на десятки – публичные выступления позволяют людям решать проблемы, которые иначе не решались!
Но сигнал центральных властей, направленный на ограничение митинговой активности, был услышан уже на стадии его обсуждения. Власти г. Энгельса в мае отказали организаторам митинга в поддержку профсоюза в компании «Тандер» (торговая сеть «Магнит»), который подвергается жесткому давлению со стороны администрации. Докеры Находки в начале июня не смогли провести митинг памяти жертв Новочеркасска, а заодно и рассказать о коллективном споре в своем порту, потому что на площади для митинга срочно начались работы по благоустройству. А к забастовщикам калужского завода «Бентелер», протестовавшим в апреле, подтягивали полицейский спецназ, который хоть и не вмешивался в ситуацию, но находился неподалеку от пикета бастующих, как бы на что-то намекая.
Конечно, диалог по поводу неурядиц на предприятии через уличные акции выглядит странно. Но что делать, если законодательство, которое должно регулировать трудовые конфликты, не позволяет этого делать в процессе обычных переговоров.
Вернее, оно дает возможность работодателю игнорировать и подавлять конфликты, не позволяя работникам добиться решения своих проблем внутри предприятия. Например, руководство питерского «Ниссана» сорвало переговоры с профсоюзом о повышении зарплаты, начав требовать от работников, чтобы они признались в том, участвовали ли они в сменных собраниях по обсуждению требований профсоюза. Или вот подмосковное предприятие по производству стройматериалов, где председателя образовавшегося профсоюза уволили только за то, что он хотел начать вести переговоры по заключению коллективного договора.
Последствия принятия штрафных поправок к закону вполне очевидны: многие работники испугаются этого закона и на спонтанные митинги больше не пойдут. А разрешение на законный митинг получить будет тем сложнее, чем теснее связи у местных бюрократов с предпринимательскими структурами. Последние вряд ли упустят возможность ограничить протесты своих строптивых работников и неуправляемых профсоюзов. Пусть теперь идут получать разрешение на митинг перед офисом компании – теперь туда не выйдешь с плакатами. Теперь это будет «массовое сборище», мешающее пешеходному и даже автомобильному движению возле офиса. И все последствия лягут на организаторов, которых если не найдут, так назначат. Пусть потом «провинившиеся» выплачивают штрафы в десятки тысяч рублей из зарплат, которые им задержали, или сотни тысяч из собранных профвзносов – тут-то они и узнают, что такое настоящая нехватка денег.
Только дело не ограничится тем, что работники перестанут выходить на митинги. Ведь причины-то, которые их туда выводили, никуда не исчезнут. Нетрудно понять, что если возмущение есть, а выйти с ним на улицу нельзя, то события будут развиваться по двум сценариям. При первом произойдет ожесточение конфликтов внутри предприятий. Если нельзя пожаловаться вовне, то значит, надо разбираться внутри. Правда, надеяться на то, что внимание к проблемам работников и чуткость восприятия у работодателей в ближайшее время повысится, не приходится. Значит, чаще будут происходить забастовки на работающих предприятиях, а там, где они бессмысленны, например, на закрывающихся и остановившихся производствах, там будут происходить захваты предприятий, руководителей. Такой опыт был в 1990-х годах, именно тогда, когда у работников не было нормальных способов обратить внимание на многомесячные задержки зарплаты. Разумеется, в те времена у работодателей не было столь организованных и многочисленных служб безопасности, как сейчас. Но если эти службы начнут действовать жестко, то они только запустят механизм эскалации насилия на предприятиях и в трудовых отношениях в целом.
Те, кто побоится протестовать открыто, начнут прибегать к скрытым формам протеста, например, к саботажу в различных его формах. Уже сегодня встречаются случаи, когда обиженные работники мстят своему работодателю, портя оборудование, устраивая «итальянские забастовки».
Но пока это единичные случаи, ведь действенными оказывались совсем другие способы, например, пикет. Если уличный протест будет недоступен, значит, будут активно осваиваться другие методы, лежащие в рамках стратегии «подчиняюсь, но не повинуюсь», а также относящихся к тому, что называется «подлость оружие слабых».
Второй сценарий будет связан с нарастанием пассивности и отчуждения. Показать людям, что любые протесты бесполезны, что попытки отстаивать свои интересы приведут только к ухудшению положения тех, кто «ищет справедливости», вполне возможно. В результате появятся покорные работники, озабоченные только тем, чтобы любой ценой сохранить свои микроскопические доходы, безразличные к тому, что они делают, для кого. Их и сейчас немало – тех, кто за копеечную зарплату в дождь укладывает асфальт, кто производит в антисанитарных условиях фальсифицированные продукты, кто смотрит на нас сквозь окошки в банках и офисах, видя в нас не «уважаемых посетителей», не людей, а надоедливую клиентскую биомассу.
Если говорить социологическим языком, то принятие «штрафных» поправок к закону о митингах означает сужение поля для институционального взаимодействия социальных субъектов, в том числе для работников и работодателей.
Пытаясь ограничить возможности для политической оппозиции, власти нанесли удар по другому больному месту. Митинги и пикеты, конечно, не являются главным средством для урегулирования трудовых конфликтов. Противоречия на предприятиях должны улаживаться через переговоры, примирительные процедуры, консультации, ну в крайнем случае через трудовые споры и забастовки. Готовность российских работников использовать публичные мероприятия во время конфликтов с работодателями свидетельствует о том, что нормальных средств для переговоров у них либо нет, либо они не работают. Демонстративный выход на улицу свидетельствует о том, что одной из сторон конфликта, а именно работникам, требуется усиление позиции в виде придания публичности своим требованиям. И еще, уличный протест это средство, с помощью которого профсоюзы могут реализовывать свою институциональную роль. Чтобы митинг состоялся, надо подавать заявку на митинг, обсуждать с работниками требования, нести ответственность, организовывать пространство. Даже если протест начался как стихийный, профсоюзы могут «оседлать» его и хоть как-то ввести людей в правовое пространство. Теперь за это будут наказывать, да так, что от организации камня на камне не останется. Поэтому многие профсоюзы, которые раньше решались на защиту своих членов теперь, скорее всего, останутся в стороне.
Кстати, особую пикантность ситуации придает то, что автором поправок к закону о митингах стал депутат Александр Сидякин, бывший функционер Федерации независимых профсоюзов России (ФНПР), возглавлявший департамент коллективных действий и развития профсоюзного движения.
И напоследок, чем эта ситуация отличается от Европы? Тем, что там штрафы и ограничения запрещают недопустимую активность, мешающую нормальному социальному диалогу. Принятое законодательство о митингах – это не приведение регулирования протестов в соответствие с нормами Европы, а запрещение диалога как такового, еще одна закрученная гайка, еще один перекрытый канал для социального взаимодействия.
Автор – ведущий специалист Центра социально-трудовых прав.
