Цивилизация
«Ключевой вопрос нашего времени – куда идет Турция», — заявил на недавней дискуссии в Нью-Йорке Уильям Дроздяк из влиятельного американского совета по международным отношениям. Трудно не согласиться с коллегой из США. Действительно, вот уже несколько месяцев и мировая пресса, и профессиональные аналитические издания заполнены горячими спорами о характере и целях внешней политики Анкары. Усиление трений с Вашингтоном по поводу турецкой позиции в отношении Ирана и его ядерной программы, а также резкое ухудшение отношений с Израилем в связи с политикой последнего на палестинских территориях вызывают растущую озабоченность у многих западных партнеров Турции. «Вызывающе скандальное», с точки зрения американских интересов, голосование турецкого представителя в Совете Безопасности ООН против введения санкций в отношении Тегерана и угроза разорвать дипломатические отношения с Иерусалимом в связи с нападением израильских коммандос на «Флотилию свободы», приведшим к гибели девяти граждан Турции, рассматриваются многими международными экспертами как некий Рубикон, символизирующий «драматический поворот» внешней политики Анкары.
Некоторые аналитики идут еще дальше и заявляют о якобы произошедшей полной смене «международной идентичности» Турции. По их мнению, ведомая консервативными исламистскими политиками из правящей Партии справедливости и развития (ПСР), страна, формально все еще являющаяся членом НАТО и ведущая переговоры о членстве в Европейском союзе, на самом деле превратилась из верного союзника Запада в центр силы мусульманского мира.
Можно ли, однако, принять набирающий популярность тезис о «повороте» в качестве однозначного ответа на вопрос о геополитической траектории Турции? Я полагаю, что это было бы весьма опрометчиво.
Эксперты, настаивающие на том, что Турция «сорвалась с западного якоря» и дрейфует в сторону арабского мира и вообще Востока, похоже, не учитывают исключительную сложность этой страны.
Также очень часто не берутся во внимание стремительные темпы развития и глубокие социально-политические изменения, произошедшие в турецком обществе за последние 20 лет. Для лучшего понимания внутри- и внешнеполитической динамики Турции сегодняшняя ситуация должна быть помещена в более широкий исторический контекст.
Центральный аргумент сторонников тезиса о геополитической переориентации Турции выглядит следующим образом: опираясь на общественные настроения своих консервативных избирателей, исламистская ПСР проводит подчеркнуто идеологическую (иными словами, промусульманскую) антизападную политику, которая является антиподом «традиционной» стратегии республиканской Турции, опиравшейся на кемалистский секуляризм и «западный вектор» внешней политики Анкары. В качестве вспомогательного аргумента, объясняющего «турецкий поворот», приводится растущее нежелание ЕС принять в свои ряды мусульманскую Турцию, что якобы ведет к усилению исламизма среди турецких элит. Так, в частности,
президент США Барак Обама в своем июльском интервью итальянской газете «Corriere della Sera» критиковал недальновидных европейских политиков, толкающих турецкое руководство «к поиску иных альянсов» и к сближению с другими мусульманскими странами Ближнего Востока.
Ситуация, однако, немедленно усложнится, если вести эту дискуссию не в вакууме, а последовательно применять исторической подход.
Во-первых, не совсем верно характеризовать кемалистскую Турцию как классическое светское государство, устои которого сейчас якобы подрывают зловредные исламисты из правящей ПСР. Государственное здание республиканской Турции, указывают ведущие турецкие социологи, зиждется на двух конфликтующих между собой идеологических основаниях — мусульманском суннитском национализме и концепции светского гражданства. Действительно, в соответствии с турецкой Конституцией, ислам не является ни официальной государственной религией, ни источником права и публичной политики. Однако турецкое государство содержит 80 тысяч суннитских мечетей, платит зарплату 90 тысячам имамов и обязывает школы проводить уроки по истории религии, смысл которых – религиозная индоктринация в духе суннитского ислама. Оба эти компонента – исламский национализм и идеология светского гражданства – обусловливали и формировали внешнюю политику Турции на протяжении десятилетий, и этот процесс продолжается и сейчас.
Во-вторых, тезис об устойчивом «западном векторе» кемалистской Турции нуждается в серьезной корректировке. Исторически турецким элитам всегда было свойственно амбивалентное отношение к Западу и вовлечению западных держав в турецкие дела. Корни этого двусмысленного отношения уходят довольно глубоко: тут можно говорить о неравноправных (по сути, полуколониальных) условиях, навязанных великими державами ослабевшей Османской империи в XIX веке, поддержке европейцами сепаратистских движений христианских меньшинств и пресловутом «севрском синдроме» (турецкой реакции на попытку победителей в Первой мировой войне расчленить территорию Османской империи в рамках версальской системы).
Несмотря на важность «западного якоря» для кемалистского национального проекта, в нем всегда присутствовала изрядная доля двусмысленности в отношении Запада и делался особый акцент на сохранение национального суверенитета любой ценой.
«Даже на пике «холодной войны», — отмечает известный американский аналитик Иэн Лессер, — стратегическое сотрудничество между Турцией и Западом представляло собой сочетание приверженности к сдерживанию советской военной мощи… и резкого расхождения по другим вопросам, в частности в отношении Кипра, стабильности в бассейне Эгейского моря и использования турецких военных баз вне натовских договоренностей».
Тем, кто сегодня сетует по поводу разворота Анкары в сторону Ближнего Востока, историки Турции могут напомнить один примечательный эпизод. Когда в самом начале «холодной войны» Турция отчаянно стремилась оказаться под зонтиком безопасности НАТО, Великобритания пыталась навязать Анкаре роль защитника западных интересов на Ближнем Востоке против советской угрозы и выступила с контрпроектом вступления Турции с Ближневосточную Организацию Безопасности. Только после того как пришедшая к власти на первых свободных выборах в Турции в 1950 году Демократическая партия приняла решение послать турецкие войска в Корею, Анкара смогла заручиться поддержкой Вашингтона для положительного решения вопроса о членстве в Атлантическом альянсе.
Наконец, следует более реалистично посмотреть на то, как в действительности негативное отношение европейцев к полноправному членству Турции в ЕС влияет на внешнеполитический курс Анкары. Несмотря на многочисленные официальные заявления турецкого руководства о том, что главной стратегической целью страны продолжает оставаться европейская интеграция, очень хорошо информированные турецкие источники неофициально отмечают, что обе стороны «полностью удовлетворены нынешним вялотекущим взаимодействием, ибо подобный модус отношений не вынуждает к принятию решения» о членстве в ЕС. Таким образом, нежелание европейских стран принять Турцию в свой клуб вряд ли может полностью объяснить те тенденции во внешней политике Анкары, которые вызывают растущую озабоченность на Западе.
Вполне можно предположить, что, будь даже перспектива турецкого членства в ЕС сегодня значительно более реальной, чем она есть на самом деле, руководство ПСР скорее всего проводило бы тот же самый внешнеполитический курс.
Однако, если это так, то какие факторы являются подлинными двигателями турецкой политики?
Прежде всего, необходимо оценить влияние фундаментальных структурных изменений, произошедших как внутри страны, так и в окружающем Турцию мире. Приход к власти умеренных исламистов – главных архитекторов нынешнего внешнеполитического курса – явился результатом трех взаимосвязанных социально-экономических процессов — экономического роста, появления мощного предпринимательского класса в анатолийской провинции и массовой миграции бедных религиозно-консервативных слоев из деревни в город. ПСР, исторически выросшая из более фундаменталистски настроенной Исламской партии, предоставила этим демографическим элементам политический голос, которого они ранее не имели. Расширение демократических процессов повлияло и на проведение внешней политики, радикально усилив роль общественного мнения.
Одновременно с окончанием «холодной войны» кардинально изменилась окружающая геополитическая среда. Когда в начале 90-х Балканы, Кавказ, Средняя Азия и Большой Ближний Восток вновь открылись для политического и экономического влияния Турции, стремительный рост амбиций Анкары был просто неизбежен.
В новых условиях турецкие элиты уже не могли удовлетвориться той относительно скромной ролью, которую Турция играла в рамках НАТО, обороняя юго-восточную периферию «западной цивилизации» от коммунистической угрозы.
Параллельно с ростом амбиций менялась и концептуальная основа внешней политики страны. Опять-таки отказ от европоцентризма старых кемалистских элит был совершенно неизбежен. Критикуя ориенталистскую эпистемологию кемалистов, в рамках которой мусульманская Турция вечно обречена быть второразрядной страной, новые теоретики (часто называемые «нео-османистами») утверждают, что Турция, обладая исключительной «исторической и географической глубиной», может и должна играть более значительную роль в ряде стратегических регионов мира. Иными словами, из маргинального «флангового игрока» периода «холодной войны» Анкара, по мнению нынешнего турецкого руководства, должна превратиться в одного из ключевых «центрфорвардов» — страну регионального (если не глобального) значения.
Таким образом, чрезвычайная внешнеполитическая активность Анкары в регионах, бывших ранее периферийными, с точки зрения турецких интересов является следствием комбинации двух факторов — изменившихся условий и нередко завышенного представления турецких элит о реальном геополитическом весе и значении их страны на мировой арене.
Еще одним важным фактором внешнеполитического курса Анкары является, несомненно, коммерческий интерес. Бурно растущая экспортно-ориентированная турецкая экономика находится в постоянном поиске новых рынков сбыта для своих товаров. Расширение деловых контактов с ближневосточными странами способствует укреплению налаженных экономических связей и открытию новых коммерческих возможностей. В этом смысле
«поворот» в направлении Ближнего Востока является прагматическим и приносящим ощутимую выгоду внешнеполитическим курсом, в основе которого изрядная доля политэкономии.
В 2008 году торговый оборот Турции с ЕС впервые упал ниже 50%; в том же году на ближневосточные страны пришлось 8,7% турецкого импорта и 19,3% экспорта – оба показателя отражают рекордный рост, как отмечают эксперты.
Можно предположить, что эта переориентация – ситуативный результат мирового финансового кризиса, серьезно поколебавшего экономические основы западных партнеров Турции. Однако похоже, мы имеем дело с устойчивой долговременной тенденцией. Как указывает один из наиболее эрудированных знатоков Турции британский исследователь Эндрю Манго, «ЕС все еще принимает более чем 40% турецкого экспорта и является основным источником инвестиций и туристов, но перспективы экономического роста лежат не здесь — они в торговле с производителями нефти и газа, в которых остро нуждается Турция». В число новых партнеров Анкары, говорит Манго, входят «Россия, арабские страны и Иран».
Действительно, исключить высокую степень энергозависимости Турции из ряда факторов, влияющих на формирование внешнеполитического курса страны, было бы серьезным аналитическим упущением. 63% потребляемого в стране газа Турция получает из России и 20% из Ирана.
Подведем итоги: под влиянием внутренних и внешних изменений Турция переосмысливает свои национальные интересы.
Как справедливо заметил в своей лекции в Атланте в начале этого года бывший посол США в Анкаре Мортон Абрамовиц: «Почему Турция должна оставаться неизменной, в то время как мир вокруг нее стремительно меняется?»
Таким образом, нужно говорить не столько о «повороте» и «исламизации» турецкой политики, сколько о психологической неготовности большинства западных партнеров иметь дело с «новой» Турцией – значительно более уверенной в себе, экономически динамичной и амбициозной страной, отказывающейся играть привычную роль «младшего партнера» Америки и Европы.
Действительно серьезный вопрос состоит не в том, дрейфует ли Турция в «восточном направлении», а в состоянии ли она проводить свою новую амбициозную политику эффективно, разумно соотнося цели и средства и находя гармоничный баланс в своих отношениях со старыми и новыми партнерами. Ответ на этот ключевой вопрос пока неясен.
В то же время одна вещь очевидна уже сейчас. Эффективность внешней политики Анкары будет во многом зависеть от способности руководства страны справиться с наиболее болезненными внутренними проблемами – найти решение курдского вопроса, остановить растущую поляризацию общества, консолидировать демократию и установить подлинное верховенство закона. Успешное решение этих сложных задач возможно только на основе концепции светского гражданства; опора на дешевый популизм и исламский национализм – заведомо ложный путь.
Автор – ведущий исследователь Финского института международных отношений.
