Цивилизация
Жестокость, с которой были разогнаны несогласные, очевидно показывает страх власти перед возможными волнениями, но социологи ВЦИОМ и Левада-центра в интервью «Газете.Ru-Комментарии» сходятся в том, что число недовольных довольно низко и в последнее время если растет, то довольно медленно. Но, видимо, отчасти опасения властей оправданы, поскольку люди чувствуют, что они не могут сообщить о своих проблемах. Если недовольство выльется, то, скорее всего, хаотическим выступлениями без лозунгов и целей. О причинах и структуре общественного недовольства рассказывают директор по исследованиям ВЦИОМ Владимир Петухов и ведущий научный сотрудник Левада-центра Борис Дубин.
Борис Дубин: «Мы имеем дело с феноменами социального брожения в разных группах населения».
— Борис Владимирович, меняются ли в последнее время протестные настроения в обществе?
— В последнее время каких-то существенных колебаний протестных настроений я не видел. Структура протеста не раз была описана и остается неизменной. Протестуют в основном те, кому не на что рассчитывать и нечего терять: бедные, пожилые, живущие на периферии. Молодежь в целом более конформистски настроена по отношению к ситуации в стране. В среднем молодым людям больше, чем другим группам, удалось более или менее успешно адаптироваться. А кое-кто даже и улучшил свое положение. Все эти, пусть даже небольшие, улучшения они связывают в основном с фигурой первого лица. Они считают, что сейчас их время, а Путин их президент. Этому не противоречит то, что молодежь участвует в маршах несогласных, поскольку при всероссийских опросах мы имеем дело с большими массами населения, в то время как в маршах и в Нижнем, и в Питере, и в Москве участвует молодежь из локальных групп. Насколько можно судить, это более образованная молодежь, вышедшая из интеллигентской среды. Участники репрезентируют не всю Россию, а ее определенные вполне фракции.
— База выраженного протеста будет ограничена небольшой группой?
— Есть разные направления и основания протеста. Разные группы власти вызывают у разных групп населения различную реакцию. В целом по России протест может даже и шириться, но он вкладывается в различные формы. С одной стороны, так, как происходит у молодых образованных людей в крупных городах и, прежде всего, в столицах. С другой стороны, в «ситцевые революции» стариков и старух, которые не довольны монетизацией. А завтра еще какие-то шаги правительства могут вызвать у них неприятие.
В целом заявленная, декларативная готовность к протестам среди населения, как и ожидание протестов со стороны других живущих в том же городе, районе, с 2004 года несколько выросли.
— Могут ли марши сказаться на проявлении протеста в других социальных группах?
— Если в целом рассматривать протестные настроения, распространенные в разных группах и подгруппах населения, можно сказать, что трещинки по социальному телу России идут.
В этом смысле сегодня власть любого уровня, в том числе власть первого лица, не получает единогласной поддержки. Более или менее во всех группах населения есть критические или даже протестные настроения. В разных группах они по-разному выражены и направлены на разные уровни власти.
— Есть ли механизм разрастания и радикализации недовольства под воздействием активного протеста в одной из групп?
— Если бы происходило то, о чем вы говорите, это было бы социальным движением со структурой, лидерами и программой. Пока мы имеем дело с феноменами социального брожения в разных группах населения. Все формы брожения протеста, недовольства, плохо воспроизводимы. Они скоротечны, поскольку не ложатся на определенный тип организации с лидерской и программной структурой, с членством.
Пока социального движения в социологическом смысле слова я не вижу. Я вижу, повторю, что-то вроде социального брожения, которое возникает то здесь, то там,
поскольку у разных групп населения есть основания быть недовольными разными шагами власти и в целом: ее отрывом от массы населения, ее дикой коррумпированностью, тем, что власть все больше и больше сосредоточена на себе. Население это чувствует, и это чувство вызывает у него раздражение.
— Но видимые показатели недовольства в последнее время, как вы говорите, не менялись.
— Не сильно расширяется реальное участие в акциях протеста, но заявленная, декларативная готовность, некоторое смутное ощущение недовольства растет. Растет число людей, которые говорят о том, что они готовы протестовать против политики правительства. Но готовность пока не перерастает в реальное участие в акциях протеста. Недовольство есть, но устойчивых форм выражения нет. Поскольку нет ни партийной структуры, ни структуры социальных движений, ни свободных медиа, трудно говорить о том, что такого рода протесты будут шириться. Скорее, можно было бы, теоретически говоря, ожидать в таких условиях массового обвала, такого, какой был, скажем, в 1917 году, но в реальности я не вижу для это никаких оснований.
— Жестокость разгона митинга не связана с тем, что власти опасаются разрастания движения, поскольку для роста нет базы?
— Я считаю такое применение насилия, которое было в Москве в субботу, абсолютно немотивированным. А значит, это свидетельство слабости, но никак не силы.
— Владимир Петухов: «Возможны стихийные бунты, политически и идеологически не мотивированные».
— Владимир Васильевич, показывают ли проводимые вами опросы рост протестных настроений?
— Важно различать гипотетический и реальный уровень протестных настроений. Ответы респондентов на вопрос о готовности участвовать в акциях протеста говорят о том, что уровень гипотетической готовности достаточно высок. В 2000–2004 годах наблюдался спад протестной активности. О своей готовности участвовать в маршах, митингах, демонстрациях, пикетах и т. п. тогда заявляли от 17 до 25% россиян. Затем протестные настроения усиливались, и пиком стал 2005 год — особенно в период монетизации льгот. Тогда практически треть опрошенных не исключали для себя такой возможности. После этого началось снижение, и сейчас готовы выйти на улицы в случае резкого ухудшения жизни 22%. 68% говорят о том, что ни при каких условиях не будут участвовать в массовых выступлениях.
Но это гипотетическая готовность. Совсем иная картина, когда речь заходит о реальном участии в протестных акциях.
Исследования показывают, что участвовать в митингах и демонстрациях и т. п. готовы не более 3–4% респондентов, то есть в 10 раз меньше тех, кто заявляет о готовности участвовать.
Хотел бы обратить внимание, что снижение протестной активности происходит на фоне общего снижения интереса многих россиян к политической и общественной жизни в целом, уровня их политического и общественного участия.
В принципе, наши граждане не имеют ничего против борьбы людей за свои права, в том числе и с помощью выхода на улицу. В то же время наши исследования показывают, что россияне боятся радикализации общественной жизни, поскольку они действительно дорожат стабильностью. Поэтому многие высказываются против радикальных форм борьбы, а также «политизации» протестной активности. Обратите внимание, что и в период монетизации льгот, и сейчас, когда активно выступают «обманутые дольщики», все они старались дистанцироваться от помощи политиков, особенно когда речь идет о социально-экономических проблемах. На вопрос о том, в каких формах протеста респонденты не исключают возможности своего участия, большинство выступает за легальные, мирные формы. Люди готовы участвовать в мирных, разрешенных властями митингах, в сборе подписей под обращением к властям и т. д. Когда же речь заходит о таких радикальных формах, как захват зданий, блокада магистралей, то их поддерживают 3–4%.
— 4% — не так уж мало.
— Для социологов это небольшая величина. 96–97% высказываются категорически против.
— Как распределены протестные настроения по группам населения?
— Молодежь, с одной стороны, чуть более боевита, чем старшее поколение, у нее градус протестной активности чуть выше, чем у старшего поколения, но ненамного, на 1–2%. Одновременно подавляющее большинство российской молодежи политически индифферентна и в целом гораздо более пассивна, чем среднее и старшее поколение.
Если говорить о тревожных тенденциях, то, скорее, надо обратить внимание не на акции, организованные политическими партиями, профсоюзами и другими организациями, а на то, что я называю эффектом Кондопоги.
Кондопога отчетливо продемонстрировала, что в России возможны стихийные бунты, политически и идеологически не мотивированные, никем не организованные.
То есть в обществе, в отдельных слоях и группах, есть предрасположенность к спонтанному протестному выплеску, особенно когда социальное недовольство трансформируется в межнациональную рознь. Причем, последние исследования показывают, что зоной повышенной национальной напряженности являются прежде всего мегаполисы, крупные индустриальные центры, а отнюдь не небольшие провинциальные города. Это говорит о том, что стихийные выступления чаще происходят не там, где уровень недовольства выше, а там, где мало или нет совсем возможностей его канализировать в законные легитимные формы, что называется, «докричаться до властей». Если в Москве и некоторых других крупных городах, когда проводится какая-либо акция, собираются десятки телекамер, все показывают и рассказывают, то о проблемах людей, живущих в провинциях, особенно в небольших городках, никому ничего не известно, а главное, не интересно.
В целом можно констатировать, что стихийные выступления в каком-то смысле являются оборотной стороной общественной апатии, неспособности многих россиян к самоорганизации, к активным солидарным действиям в защите своих интересов.
Уровень солидаризма в России крайне низок, причем в основном в слоях так называемых дезадаптантов.
Но есть и обнадеживающие тенденции, рост политической и общественной активности средних слоев, которые, напротив, очень организованны, настойчивы в достижении своих целей. Наиболее отчетливо это проявляется в появившихся в последние годы разнообразных «движениях одного требования». Это и движения автомобилистов, уже упоминавшихся дольщиков и многих других. Это протестная активность нового среднего класса, которому уже есть что терять. Они в основном заняты своими делами, политикой особо не интересуются, но, когда затрагивают их интересы, они готовы отвечать очень жестко и оперативно.
— Но «Марши несогласных» не укладываются ни в одну из описанных вами моделей?
— Участники «Марша несогласных» борются за политические права и свободы, но люди главную угрозу демократии видят не столько в ограничении политических прав и свобод, сколько в пропасти между богатыми и бедными, в сращивании власти и бизнеса, в коррупции, в отсутствии многих социальных гарантий. Поэтому, пока радикальная оппозиция не находит значительной поддержки в обществе.
Беседовал Евгений Натаров
