Цивилизация
Таковы общие вопросы газетчиков и аналитиков в России и на Западе. Кремль два месяца уверяет всех, что дело ЮКОСа — единичный случай и перевернутая страница, а потом выставляет аналогичные претензии ТНК-ВР. Путин едет в Ганновер, чтобы продемонстрировать свою открытость западным инвестициями и заключает масштабные контракты, а российские структуры запрещают вроде бы согласованную сделку Siemens и «Силовых машин». Ответ существует, и логика тут, конечно, есть.
Жизнь с тенью
Налоговые претензии к ТНК-ВР большинство аналитиков уже окрестили «тенью нового «дела ЮКОСа». Другие возражают: вряд ли, скорее это дело «Вымпелкома». Кто прав? Разумеется, практически невероятно, чтобы российско-британская ТНК-ВР, созданная при личном участии руководителей двух стран, разделила судьбу ЮКОСа. Вместе с тем, и дело «Вымпелкома», и дело ТНК-ВР, с точки зрения практики налогового администрирования, несомненно, продолжение и следствие «дела ЮКОСа».
То есть правильный ответ будет такой: «дело ЮКОСа» — системное, а случай ЮКОСа — единичный.
Действия налоговых и правоохранительных органов против компании Ходорковского были скоординированно подчинены задаче ее разрушения с последующим перераспределением активов. Наступление велось на всех акционеров лично плюс на компанию в целом по нескольким направлениям — «дело Пичугина», «дело Апатита», «дело НИУИФ», дело об уходе от налогообложения. При этом обеспечительные иски по перекрестным делам должны были парализовать компанию, связав активы и не позволив ей выбирать стратегию маневра. Ну, а суммы требований откровенно подгонялись под изначальную стоимость активов.
Это — «случай ЮКОСа». Он единичный и показательный в том смысле, что призван на конкретном примере продемонстрировать: для Кремля, контролирующего прокуратуру и суд, нет никаких преград в разрушении любой компании и перераспределении ее активов в свою пользу.
В то же время, с точки зрения правовой практики, «дело ЮКОСа» является системным в том смысле, что право толкования закона оно закрепляет за налоговыми органами и лишает суд функции арбитра.
До «дела ЮКОСа» в случае неопределенности или заведомых «дырок» в законодательстве практика состояла в том, что суд держался за букву закона и исходил из презумпции невиновности, в то время как налоговые органы пытались трактовать его дух. Соответственно, попытки доказать аффилированность в суде разваливались. Формально схема не противоречила закону, а фактические доказательства аффилированности и умысла ложились на плечи налоговых органов. Иными словами, суд исходил из принципа: то что прямо не запрещено законом, то неподсудно. В «деле ЮКОСа» все поменялось местами. Суд встал на точку зрения истца и стал рассматривать использование тех же «дырок» и неопределенностей в законодательстве как умышленное уклонение от налогов. Т.е. исходить из принципа: то, что прямо не разрешено, противозаконно. В результате значительная часть финансовой деятельности российских корпораций оказалась задним числом вне закона.
В отличие от прошлых времен, когда защиту от претензий налоговиков компании искали в суде, после «дела ЮКОСа» стратегия «Вымпелкома» и ТНК-ВР прямо противоположна.
Искать защиту в суде теперь абсолютно бессмысленно. Если налоговики предъявят иск, то он и будет удовлетворен. Суд более не является арбитром. Единственной линией защиты остается договоренность с самими налоговиками и вышестоящими органами. Потому как неопределенность законодательства теперь позволяет именно им трактовать ситуацию в ту или другую сторону по своему усмотрению. По этому пути пошел «Вымпелком» и прошел его показательно успешно. По этому же пути пойдет и ТНК-ВР. А так называемые «либеральные» налоговые поправки вице-премьера Жукова должны окончательно узаконить и урегулировать эту, в сущности, диковатую правовую ситуацию. Они ведь как раз и регулируют вопрос о том, какие уровни исполнительной власти вправе толковать какие законодательные дырки. То есть, грубо говоря, регламентируют, с кем договариваться.
Принуждение к браку
Еще одно отличие «дела ТНК-ВР» от «дела ЮКОСа» заключается в том, что претензии здесь вовсе не направлены против компании, но лишь против ее российских совладельцев. Как известно, по условиям сделки именно они в пределах полученной за свои активы суммы в $6,5 млрд отвечают по возможным новооткрывшимся обязательствам ТНК. Так что действия Кремля в данном случае никоим образом не задевают иностранных инвесторов, но являются чисто российской разборкой.
В пределе Кремль вполне способен отнять у российских владельцев их долю или блокирующий пакет, передав его по уже отработанным схемам «своим» структурам.
Дело в том, что лично президент Путин ничего не имеет против присутствия иностранного капитала, в том числе и в разработке российских топливно-сырьвеых активов. Однако видит в качестве его эксклюзивного партнера себя.
Согласно этой «концессионной» доктрине, крупные западные корпорации должны приходить в Россию в качестве партнеров российских госструктур и на условиях такого партнерства разрабатывать российские недра. В этом случае они не только обеспечат вложения и технологии, а также эффективный менеджмент, но и станут своеобразными заложниками пригласившей стороны, выступят в качестве ее лобби на международной арене, в качестве передового отряда защиты российского нефтегазового авторитаризма.
Мелкими и диковатыми бюрократическими укусами, вроде внезапного запрета на работу иностранцев в топливной сфере, ВР уже показали, что ее руководству следует быть активнее в популяризации режима президента Путина. И руководство ВР уже продемонстрировало, что совет уловлен.
В рамках той же логики следует, видимо, понимать и как будто противоречивые, на первый взгляд, сигналы президента Путина — поездку в Ганновер и объявления о крупных сделках с одной стороны, и блокирование прямого доступа иностранных компаний к разработке российских месторождений, а также торпедирование сделки Siemens с «Силовыми машинами», с другой.
И сделка «Газпром» — BASF, и сделка Siemens --РЖД, и разговоры об участии Shell и других американских корпораций в проектах «Газпрома» — все это точно укладывается в «концессионную» схему, описанную выше. И призвано продемонстрировать, что в России есть только один надежный бизнес-партнер — государственные корпорации, контролируемые Кремлем.
Задняя дверь
Проницательные наблюдатели заметили, что ситуация внутри России и вокруг нее начала несколько меняться после саммита Буш--Путин в Братиславе. С одной стороны, Кремль отчасти стремится успокоить общественное мнение и рынок внутри России и вне ее относительно своей живодерской природы. С другой, и критика Вашингтона, достигшая осенью и в начале зимы такого градуса, что слова «холодная война» замелькали в газетах, приобрела гораздо более бессистемный и вялый характер.
Все это позволило некоторым аналитикам в России и на Западе говорить о «братиславском сговоре».
Итак, на «деле ЮКОСа» Путин и его группа продемонстрировали, что от схемы, по которой развивался российский капитализм в предыдущие пять лет — «олигархической», — они намерены перейти к принципиально новой — государственнической. В прежней схеме экспортно-сырьевые холдинги становились флагманами национального капитала, превращались в публичные компании и готовы были уже к привлечению масштабных инвестиций. В новой «концессионной» схеме госструктуры и госкорпорации становятся главными субъектами национальной экономики, а заодно и проводниками геополитической линии Кремля (неслучайно перед Братиславой так популярны вдруг сделались утечки о привлечении Китая и Индии в российский топливный комплекс).
<1>Что выгоднее для России? С одной стороны, то, что экспортно-сырьевые активы переходят под крыло государства, в краткосрочной перспективе несколько гасит очаг социального недовольства «олигархами» и выглядит как восстановление справедливости. Крупные холдинги лишаются защиты, ресурсов, а следовательно, и политического влияния. Обеспечивается единство власти и ее вес на международной арене. С другой стороны, российские экспортно-сырьевые холдинги были не только «баронами национальной ренты», но и мощнейшими инвестиционными машинами, охотившимися за привлекательными активами внутри страны и за ее пределами. При этом, вынужденные «подтягиваться» для выхода на международные рынки, они транслировали затем свой опыт на управление попутными активами. Они обладали ресурсами для борьбы с мелким чиновничьим произволом и бюрократическими барьерами. И, наконец, являясь реальными игроками российской политики, обеспечивали ее многополярность и многовекторность.
В целом же можно сказать, что «концессионная» схема Путина и его группы характерна для развивающихся стран с недемократическими внутренними режимами, обеспечивает их устойчивость и затормаживает социальное развитие, равно как и развитие крупного национального капитала. «Олигархическая» схема также приводит к значительным социальным и политическим искажениям — чрезвычайно высокий уровень концентрации капитала, неадекватное политическое представительство разных групп населения и пр. Вместе с тем, фактом является то, что практически все наиболее мощные в экономическом отношении и богатые в социальном плане страны шли по пути развития частного, а не государственного капитала. Более того, «концессионный» принцип далеко не везде позволяет преодолеть бедность, социальную отсталость и связанную с ними социальную напряженность.
Многие из стран, выбравших путь частного капитала, в свое время сталкивались с проблемой формирования олигархий. Однако нашли из нее другой выход. Парадокс заключается в том, что силой, эффективно противостоящей сырьевой олигархии, является не государство как таковое, но демократия, опорой и движущей силой которой становится национальное большинство. «Концессионный» же путь ведет скорее к превращению государства в главного и единственного олигарха, подчиняющего своим корпоративно-распределительным интересам интересы национального развития.
Пожалуй, президент Путин нашел выход из коллизии олигархического капитализма, но по привычкам своей первой профессии или по другим обстоятельствам выбрал для этого заднюю дверь, то есть дверь, ведущую назад.
