Цивилизация
Растущее в российском обществе чувство угнетенности и безысходности постоянно прорывается в стремлении его как-то концептуализировать — и в самооправдание порой создаются концепты, обозначающие наше время как такое, симпатии к которому априори невозможны. Ведь если это время столь ужасно, то и наше состояние объяснимо — и простительно. Очень часто для этого используют термины «новое Средневековье» или «новый феодализм», которые с недавних пор стали применяться чрезвычайно широко. К счастью или к сожалению, этот прием не имеет под собой рациональных оснований и порождает, на мой взгляд, неадекватный взгляд на действительность.
Средневековье было интересным временем, и считать его «провалом» в истории или «темными веками» совершенно неверно.
Даже его ранний период, с VII-VIII до, скажем, XIII века, принес очень много нового. Жесткие вертикали власти сменились иерархиями; натуральное хозяйство античности — рыночным потреблением королевских дворов, вызывавшим к жизни ремесленное сословие; проявились первые попытки ограничить власть монархов; церковь стала важнейшей «сдержкой и противовесом» светским властителям. Христианство привнесло в мир пусть и превратно понимаемую, но четко сформулированную идею прогресса, отсутствовавшую в Греции и Риме; возникли университеты и появился класс легистов; города превратились из места проживания люмпен-пролетариата античности в коммерческие центры, где подспудно формировались новые очаги свободы. При этом наивно говорить, что Средневековье «боялось» прошлого. Гилберт Честертон прав, когда пишет, что «великая философская преемственность, которая идет от Пифагора и Платона, не прерывалась ни падением Рима, ни торжеством Аттилы, ни варварами. Она оборвалась, когда изобрели книгопечатание, открыли Америку и озарили мир светом Возрождения; именно тогда была оборвана длинная тонкая нить, протянутая из далекой древности — нить странной тяги к размышлениям».
Однако этот текст не о феодальной эпохе, а о нашем времени. И тут стоит отметить несколько моментов.
Современность не аналог Средних веков, и это видно, как говорится, невооруженным глазом.
Прежде всего, если говорить об экономике, очевидно: мы живем в самую динамичную эпоху хозяйственного прогресса, в то время как за пять веков феодального общества уровень жизни и потребления европейцев вырос не более чем на треть. Средние века были временем, не придававшим значения инновациям: почти все технологические приемы оставались практически такими же, какими были тысячью годами ранее; единственным скачком стало, наверное, только изобретение стремени, изменившее практику войны. Какие могут тут проводиться параллели с нашими днями, мне сложно понять.
Более того, экономической основой феодального строя было закрепощение крестьянства. Переход к Средним векам разрушил сложную структуру античности с разделением на свободных и рабов; крепостничество стало продолжением колоната и, таким образом, ознаменовало скорее путь к несвободе большинства, чем к свободе немногих. Экономически феодализм стал временем вызревания нового качества общества, а вовсе не эпохой регресса.
С точки зрения политики, возникшая в Средние века система выглядела сложной комбинацией сдержек и противовесов, в которой королям противостояла наследственная знать, а им всем — выборная наднациональная католическая иерархия. С дальнейшим прогрессом эта комбинация во многом сошла на нет: был установлен «вестфальский» суверенитет с его сuius regio, eius religio; появились абсолютные монархии; сформировалась система жесткого подчинения бюрократии и местных властей центральному правительству; со времен прекрасного Возрождения прошло триста лет до того, как рожденным им самодержцам посносили головы. Феодальную систему сменила вовсе не демократия, а абсолютизм.
Наконец, что весьма важно, Средние века были временем, в которое статус ценился, вероятно, более, чем в какое-либо другое. Сословное общество, которое тогда сложилось, очень отличалось как от античного, так и от последующего буржуазного. Именно система иерархий наделяла людей того времени собственностью и влиянием; она создавала своего рода «каркас» общества, который и обеспечивал ему долгие века постоянного стандартного воспроизводства. Выпасть из своей социальной страты или войти в более высокую долгие столетия было уникальным опытом, доступным очень немногим.
Когда кто-то начинает называть наше время «новым феодализмом», у меня волосы встают дыбом. Давайте хотя бы пройдемся по основным моментам.
Начнем с базового. В современном мире человек обрел невиданную степень экономической свободы. По мере развития информационного общества «прикрепление» людей к средствам производства исчезло: любой талантливый программист может купить компьютер и подключиться к интернету. При феодализме «индивидуально занятыми» были только нищие и юродивые, но кончали они не слишком хорошо; сегодня только в США 26 миллионов человек работают индивидуально, завися не от гильдий, цехов или графов, но только от самих себя.
Ограничения статуса сломлены: 23 из 25 самых состоятельных граждан США не унаследовали и одного процента своего богатства. Многие общества стоят на пороге введения безусловного базового дохода — понятия, в Средние века недоступного, пожалуй, даже монашеству.
Само общество стало совершенно особым. В «темные века» лишь 2% жителей Европы в течение жизни удалялись от места своего рождения более чем на 50 миль; сегодня, до пандемии, около миллиона человек находилось в каждый момент времени в салонах самолетов высоко над землей. Торговля ограничивалась окрестностями городов и велась в основном местными товарами; слово «кретин» (cretin) пошло от самообозначения жителей французских Альп, у которых часто отмечалось слабоумие, порожденное дефицитом йода, — ведь доставка в эти районы морской соли была слишком дорогой. Сегодня в любом магазине можно найти образцы той же соли с нескольких континентов и приготовленной десятками способов. Скорость и технологии передачи информации можно даже не обсуждать — наш урбанизированный мир глобален, тогда как феодальный был миром границ и деревень.
Но это не главное.
Средние века были эпохой возвышения и господства христианства. Учение Иисуса и вся построенная на ней философия была основана на идее равенства и искупления. Их притягательность состояла в отрицании того, что люди по природе своей неравны, а разделенность общества на богатых и бедных, власть предержащих и пресмыкающихся считалась пусть и реальностью, но несправедливой. И причина этого была понятной: как я уже сказал, богатство и власть приносились статусом, а не способностями. Отсюда и идеи справедливого общества были вполне созвучны христианскому идеалу, который считал материальное равенство достижимым, богатство — порочным, а страдания — оправданными.
Между тем современное общество, разрушая статусные иерархии, наносит удар и понятию справедливости. Если создатель очередной компьютерной игры собирает группу коллег, они коммерциализируют свой продукт и, выводя его на рынок, просыпаются после IPO миллиардерами, должно ли им быть за это стыдно? Нет. В обществе, где богатство обеспечивается талантами человека — хоть врача, хоть программиста, хоть футболиста, хоть рэпера — материальное неравенство перестает быть несправедливым. Вас никто не заставляет пользоваться продуктами их деятельности. Людей все меньше эксплуатируют как наемных работников. При этом талант — не замок или поместье: его нельзя отнять. Человека, живущего своим интеллектом, невозможно экспроприировать, в отличие от средневекового герцога-землевладельца. Поэтому сегодня наше общество радикально порывает со всеми социальными формами, существовавшими со времен проповедей Христовых (так как до них естественное неравенство человеков не подвергалось сомнению). Мир XXI века ничуть не феодален — он рушит все традиционные представления о норме, и с потерей иллюзорных надежд на равенство людям сложно (а на деле — почти невозможно) смириться.
Иногда говорят, что средневековое общество объединял страх перед прошлым. Этот тезис кажется мне сомнительным.
Большинство людей вообще не задумывались об истории — зато те, кто задумывался, вовсе ее не боялись. Иначе почему монахи переписывали Аристотеля, а короли короновались в Риме и называли самое крупное квазигосударство того времени Священной Римской империей? Что, если не стремление к истокам, влекло крестоносцев в Святую землю? Неужели вся интеллектуальная жизнь не была полемикой с теми, кто творил триста, пятьсот, тысячи лет назад? А европейская правовая система — она что, не пошла от Дигест, собранных византийцами из осколков римской традиции? Античная история была для людей феодальной эпохи почти современностью — они использовали те же орудия, что тысячи лет назад, пили такое же кислое вино, умирали даже в более раннем возрасте, воевали тем же оружием, а если и отправлялись на другой конец света, то почти всегда шли по мощеным римским дорогам. Разрыв с историей случился не во времена св. Фомы или Бонавентуры — он происходит сегодня, когда никто из нас даже не может представить, что значит идти с караваном в Каракорум или получить в бок стрелу во время обороны Константинополя.
Каждый человек может ошибаться. Многие явления можно ненароком спутать с другими.
Но принять наше время за аналог феодального общества, по-моему, невозможно. Прогресс, приведший нас к сегодняшнему состоянию, открывает прекрасное будущее, которое мы не способны ценить.
Мы не справляемся с потоками новой информации, а не с переписыванием одной и той же Книги. Мы не можем смириться с тем, что материальное неравенство является высшим воплощением справедливости в мире высоких интеллектуальных достижений. Нам не нравится, что для того чтобы быть современным, нужно знать не один язык, а хотя бы три. Мы ворчим от стремительности перемен, хотя они невиданным образом облегчают нашу жизнь. Мы убеждаем себя в возвращении рабства просто потому, что боимся воспользоваться обретенной нами свободой.
Дискуссия о «новом феодализме» — это, на мой взгляд, лишь бегство от правды, придумывание иллюзорных сложностей, которые позволили бы не подниматься на борьбу с реальностью. Теория удобная, а потому несомненно привлекательная…
