Цивилизация
«Эти державы… Они и прежние режимы поддерживали в Северной Африке, но, что любопытно, они и революции поддерживали в Северной Африке… Странно устроено в мире…» Владимир Путин ответил так на чью-то реплику на саммите ШОС, но ясно, что для него это был только повод высказать то, о чем он думает неотступно.
О том мире и той стране, где он должен жить и работать. И которые устроены даже не «странно», а просто кошмарно. Где того и гляди полыхнет революция, а эти западные коллеги, эти похлопывающие по плечу деловые партнеры, иногда едва ли не друзья весь этот революционный ужас заранее готовы поддержать, чтобы не сказать подстроить.
Республиканец Маккейн мог и не объявлять после убийства Каддафи, что «не только Башару Асаду, но, может быть, даже господину Путину, может быть, кому-то из китайцев, возможно, стоит понервничать…»
«Нервничать» или, если угодно, углубленно размышлять заставляет вся арабская революционная волна, от первого своего дня и до нынешнего. И заставляет не одного Путина, но и весь наш руководящий круг. Путин выделяется только редкостной искренностью. Тем, что своих чувств не маскирует.
«Труп показывали по всем мировым каналам… Человек в крови, раненый, еще живой, и его добивают… Ничего подобного нет в морали ни одной из мировых религий…» Кадры, где толпа линчует Каддафи, вызывают омерзение у всех, кто сколько-нибудь нормален. Однако именно Владимир Путин до сих пор как-то не представал перед публикой в качестве человека с чувствительным и сострадательным сердцем. Помнится, однажды, к очередному Восьмому марта, российское ТВ щедро показывало кадры с полураздетым трупом Аслана Масхадова. Видимо, чтобы порадовать милых женщин. И о морали мировых религий никто не сказал ни слова.
Ясно, что и сейчас дело не в морали и вообще не в ливийском экс-правителе. Расправа над ним видится нашему руководящему кругу как апофеоз того, чего ни в коем случае нельзя допустить дома, как апофеоз революции, принесшей точно то, чего они издавна боялись сильнее всего.
А боялись именно издавна. Контрреволюционным синдромом Кремль был охвачен уже и семь лет назад, в дни бескровной украинской «оранжевой революции», которая хоть и называла себя революцией, однако вовсе не была таковой. Революция – это ликвидация всех или хоть части верхушечных группировок и продвижение на освободившиеся места абсолютно новых. Ничего подобного на Украине не было. Но контрреволюционный страх в Кремль пришел и больше не уходил, только недавно найдя себе на арабском Востоке непридуманные сюжеты для кошмаров.
Контрреволюционность не могла оставаться просто чувствами начальствующих лиц. Она требовала идейной упаковки, превращения себя в популярную, укорененную в массах идеологию. Упаковать пытались, причем взывая не к сегодняшним реалиям, а к мифам прошлого, специально для этой цели вывернутым наизнанку. Успех был мал.
Перечеркивая и без того увядшую годовщину революционного Октября, ввели День народного единства. Но 7 ноября даже и нынешней осенью все еще считают значимым днем 39% россиян ( предпраздничный опрос фонда «Общественное мнение»), а 4 ноября, по тому же опросу, собирался праздновать только 21%, а 71% — нет. Сейчас соотношение даже хуже, чем в 2008-м, на пике популярности этого мероприятия (тогда было 24% к 68%). День 4 ноября нашел себя лишь как праздник ксенофобов, а в качестве антиреволюционного праздника не состоялся.
Возложение премьером Путиным венков на могилы Антона Деникина и колчаковского военачальника Владимира Каппеля, а также праворадикальных философов-эмигрантов Ивана Ильина и Ивана Шмелева не сделало лидеров контрреволюции, белого движения и белой эмиграции народными героями сегодняшнего дня. Пиар-сопровождение, от липовой теледокументалистики до сериала «Адмиралъ», переворота в общественном мнении не произвело. Да и невозможно это сделать никакой пропагандой. Дело старых российских контрреволюционеров, выходцев из тогдашних высших и средних классов, не было делом большинства. Их идеи не смогли воодушевить тогдашние массы и не смогут захватить нынешние.
Сегодняшнее большинство, которое, оказывается, готово забыть даже год Октябрьской революции (его верно называют всего 72% опрошенных, а среди молодежи до 30 лет и вовсе меньше трети), тем не менее считает эту революцию событием позитивным: 43% полагают, что у Октябрьской революции было больше положительных последствий, и 25%, что больше отрицательных. Перевес одобрительных оценок, хотя бы и небольшой, налицо во всех возрастных группах, включая молодежные. Причем самые юные, 18 – 21-летние, не знающие даже ее даты, «голосуют» за эту революцию 29 процентами против 22, т. е. более уверенным большинством, чем, скажем, 30 – 40-летние. Они явно хотят этим сказать по этому поводу что-то свое.
И в этом действительно видится новое явление, набирающее ход только в последнее время. Ведь среди тех, кто до сих пор одобрял Октябрь, преобладали пожилые люди старой советской закалки. Конечно же, эти «революционеры», на самом деле, глубокие консерваторы, а «революция» для них – условная формула, выражающая привязанность к старине. Но рядом с ними
сегодня все больше тех, кто вкладывает в это же самое слово совершенно другой смысл. Тех, для кого революция не историческое воспоминание, а то, что завтра может стать реальным, а то и желательным.
«Иногда говорят, что России нужна революция. Как вы относитесь к этой идее – положительно или отрицательно?». Тех, кто относится отрицательно (условно говоря, «контрреволюционеров»), два года назад было 68%, год назад 62%, сейчас 54%. Арабские революции 2011 года не замедлили и не ускорили процесс сжатия этого «контрреволюционного» большинства. Домашние причины тут явно важнее.
Впрочем, «революционеры» (в массе это, конечно, не настоящие, а словесные почитатели революции) по-прежнему в меньшинстве. Положительно относящихся к перспективе новой российской революции, согласно опросу, сейчас 19%, и это лишь ненамного больше, чем два года назад. Зато резко, с 14% до 27%, выросла доля тех, кто не знает, кем себя числить – противником революции или сторонником. Половина этой группы – вчерашние «контрреволюционеры», которым, видимо, надоело числить себя в той же категории, что и начальство.
Очень важно, конечно, на кого опираются эти два условных пока что лагеря. К тем, кто считает революцию желательной, чаще среднего причисляют себя те, кто не испытывает однозначного доверия ни к одному из членов тандема (сама эта группа растет очень быстро, но и в ней любителей революции сейчас все же меньшинство), а также молодые и средних лет мужчины.
Впрочем, у «лагеря контрреволюции» тоже есть свои козыри. Там сегодня концентрируются те, кому есть что терять: москвичи, состоятельные люди, специалисты с высшим образованием, а также россияне с продвинутыми стандартами потребления (ФОМ называет их «люди-XXI»). Во всех этих группах число «революционеров» заметно меньше среднего, а доля тех, кто считает революцию нежелательной, отчетливо выше среднероссийской (63% – 65%). Здесь не читают и ни за что не станут читать философа Ильина. Но здесь просто считают, что порядок безопаснее и выгоднее, чем беспорядок.
И власти могли бы считать эти категории своим контрреволюционным оплотом, если бы не тот факт, что это именно те группы, которые решительнее всех настроены против властями же затеваемой гигантской и неподъемно дорогой гонки вооружений. Для них эта разорительная гонка как раз и есть нарушение устоявшегося порядка и гармонии интересов. Это обстоятельство было выявлено в другом недавнем опросе ФОМ. Однако
гонка вооружений вовсе не случайный изгиб большой политики. Она неизбежное порождение того самого, все время углубляющегося начальственного контрреволюционного синдрома. От нее ждут, что она защитит власти и от внутренних революционеров, и особенно от их внешних западных подстрекателей, которые грезятся начальству за каждым углом.
А вместо этого она будет отталкивать, а то и революционизировать как раз те слои, которые пока что настроены контрреволюционнее прочих и чья позиция в конечном счете станет решающей.
Чем больше руководящий круг замыкается в своих антиреволюционных страхах, тем более он одинок в обществе, для которого слово «революция» из ругательства превращается просто в особый способ решения проблем, идущий в ход, когда все другие способы заблокированы. Российские революции до сих пор получались плохо. Но главным их инициатором и подстрекателем раз за разом оказывалась изолированная, с головой ушедшая в контрреволюционные фобии и мании власть. Ведь навязчивые идеи имеют обыкновение в конце концов сбываться.
