Перестройка продолжается

Как о кончине Леонида Брежнева первым известили «преемника» Юрия Андропова, так и вечером 10 марта 1985-го, четверть века тому назад, о смерти Константина Черненко академик Евгений Чазов первым делом сообщил Михаилу Горбачеву, человеку, который вел секретариат ЦК, а потому мог считаться второй персоной в партии. В ночь с 10-го на 11-е партийные интеллектуалы Вадим Загладин, Андрей Александров-Агентов, Анатолий Лукьянов, Вадим Медведев уже сочиняли текст для будущего генсека, которого должно было на следующий день утвердить Политбюро и «вынести» на пленум. Судя по тому, каким оказался текст (там появилось то самое «ускорение»), его адаптировали не для Виктора Гришина или Григория Романова, а для Горбачева: за него тогда было большинство членов ЦК, да и сама партия, утомленная политическим скелетоном – «гонками на лафетах». Среди горячих сторонников Горбачева был энергичный Егор Лигачев, который потом станет вторым лицом в партии. А в начале перестройки, когда она еще не была названа по имени, считалось, что триумвират – это Горбачев--Лигачев--Долгих, тот самый ветеран-истребитель, который покончил с «Антисоветской» шашлычной и борется ныне за доброе имя Сталина. Ключевую роль в выборе на Политбюро Горбачева сыграл Андрей Громыко, который твердо знал, что сможет рассчитывать на высокий пост. А Виктор Чебриков, вознагражденный потом членством в Политбюро, выразился в том духе, что чекисты за Горбачева, а, как все знают, голос чекистов и есть глас народа… (Что красноречиво подтвердила более поздняя российская история 1999–2010 годов.)

Таким вот образом, на руках весьма своеобразных персонажей и при поддержке партийной массовки, Горбачев въехал в перестройку и большую Историю.

С тех пор миновало 25 лет. А перестройка все никак не закончится, и вообще дела пошли наперекосяк.

На днях Михаил Сергеевич подвел промежуточный итог: «Единая Россия» как КПСС, только хуже», «Перестройка показала, что демократизация невозможна без гласности, свободы слова и информации. Сейчас эти права урезаются под различными предлогами», «У нас есть институты, у нас есть парламент, хотя я не знаю, можно ли это назвать парламентом, у нас есть суды. Кажется, что у нас есть все, но это не так. Это как декорации».

Сейчас действительно продолжаются процессы, начатые 25 лет назад и движущиеся в логике другой, предыдущей, 25-летки – от оттепели к заморозкам, от реформы к контрреформе. Цикличность российской политической истории как раз сейчас, во времена очередных заморозков и нового застоя, должна была бы привести к оттепели. Поэтому Медведева часто сравнивают с Горбачевым, за которым, правда, как написал один западный наблюдатель, «присматривает Леонид Брежнев».

При всем очевидном несходстве ситуаций (и не имеющий контрольного пакета в сегодняшнем «Политбюро» Медведев — не Горбачев, и чрезмерно энергичный Путин — не Брежнев) есть какая-то безысходная живучесть политической мифологии и повторяемость исторических сюжетов.

И еще зависимость современного развития от колеи, проложенной не вчера и не позавчера, а много десятилетий (если не веков) тому назад.

И 25 лет назад, и сейчас люди, заинтересованные в переменах, жадно ловят сигналы сверху. (Тогда, правда, эта система была куда более четкой, на манер морского семафора: когда Горбачев первым вошел в зал пленума 11 марта 1985 года, все немедленно поняли, кто будет новым хозяином.) Михаил Сергеевич начал с «ускорения социально-экономического развития» и «научно-технического прогресса». Ровно то же самое понимается под нынешними ярлыками «инновации» и «модернизация». Тогда считалось, что достаточно соединить социализм с научно-техническим прогрессом – и все волшебным образом заработает. Теперь схожие иллюзии, только на месте социализма теперь госкапитализм, что по технологии ручного управления то же самое. Поразительно, что и тогда, и сейчас Россия измеряла себя Сталиным, а политические линии и настроения делились и делятся на сталинистские и антисталинистские. Политическая история страны окончательно превратилась в порочный круг.

Ожидания в марте 1985 года, можно сказать, были «обамообразными» — завышенными и захлебывавшимися. Причем и внутри и вовне страны, где почти сразу, без предисловий, началась «горбимания», граничившая с истерией. Многолетний помощник Горбачева Анатолий Черняев записал в те дни (тогда он еще не работал с генсеком) в своем дневнике: «…от Горбачева многого ждут, как начали было ждать от Андропова… А ведь нужна «революция сверху». Не меньше. Иначе ничего не получится. Понимает ли это Михаил Сергеевич?»

С народом у Горбачева получилась любовная химия, но именно поэтому от него ждали белой магии: чтобы все было по-прежнему, чтобы можно было гонять целыми днями чаи, но при этом прилавки ломились от товаров, и вообще жизнь была бы хотя бы как в ГДР или Венгрии, а лучше, как в Западной Европе. Оказалось, что так не бывает. Горбачеву этого народ простить не может до сих пор. Как не простили Борису Ельцину обещанного 28 октября 1991 года изобилия и стабильности к концу 1992-го. Как не простили Егору Гайдару того, что он взял ответственность за непопулярные решения на себя.

У нас любят популярные решения и людей, не готовых брать на себя ответственность.

Горбачев любил повторять, что перестройка – это революция. Что было правдой. Только он думал, что она социалистическая, соединяющая дедушку Ленина и демократию. А она оказалась буржуазной – прямой дорогой к рыночной экономике и политической демократии западного образца. Правда, с «суверенной» изюминкой, что потом обернулось новым 1968 годом, только вместо танков в Праге был арест Ходорковского. (Я не о масштабе событий, которые слабо сопоставимы, а об их знаковости или, если хотите, «сигнальности».)

Процесс, начатый Горбачевым, давно закончился для всего мира, включая страны Восточной Европы, воссоединившиеся с Западом. Он не закончился только в России и в сопредельных странах. То есть на территории того самого Советского Союза. Так что, как говорил Михаил Сергеевич, «перестройка продолжается».