Ниженоля

Значит, они просто придут, встанут перед подъездом и будут требовать, чтобы не симпатичный им человек отвалил из страны. Вообще-то, это уже не околоноля, это ниже плинтуса. Алаверды кремлевскому папаше этих дивных молодых людей. Новый роман пишется сам собой.

Они будут стучаться в дверь не симпатичного им человека, нарушая право на личную жизнь и не предъявляя ордера, потому что пока у них нет права располагать таким ордером.

Они будут приходить днем или ночью? Подъезжать в черных казенных автомобилях или организованно, на автобусах? К любому, кто пишет не то, что им приятно читать? Или говорит то, что им не хочется слышать? Или делает кино, которое им не по вкусу? Или выходит на митинг, которые они не санкционировали?

Должно быть страшно? Их надо ждать с вещами на выход (или с готовым заграничным паспортом)? Как тогда, когда каждую ночь других ждали деды и прадеды этих сегодняшних детей Кремля? Или их деды и прадеды как раз приезжали в черных казенных автомобилях?

Вот об этом статья Подрабинека: об истории нашей страны, в которой мы все оказались потомками или палачей, или жертв, или палачей, ставших жертвами; или советчиками или антисоветчиками; или «нашими» или «врагами народа», или согласными или несогласными, или рабами или бунтарями. Сашина заметка — серпом по одному месту каждому из нас, потому что история каждой семьи в нашей стране — книга, где окажется все: и боль, и подвиг, и предательство, и ненависть, и любовь. Потому что ветераном был и тот «обрубок», которого я уже вспоминала в другой заметке: полчеловека, безногий по самое то, прикованный к ящику на колесах, которого забрасывали в грузовик как куль с картошкой, чтобы навсегда отвезти из Москвы, где он портил пейзаж, на Валаам, где эти великие обрубки великой войны советского народа должны были сдохнуть, забытые своей великой родиной. И он, ветеран, беспомощный сопротивляться, проклинал и ту войну, и то, что она с ним сделала, и советскую власть, и то, что она с ним делает. Кем он был? Ветераном или антисоветчиком? Или и тем и другим?

Давайте спорить! Есть о чем.

Но есть вещи бесспорные. Бесспорна мерзость травли — кого бы то ни было кем бы то ни было. Травля человека, санкционированная государственной властью, — высшая мерзость, сравнимая с госзаказом на убийство.

Хочется промолчать? Сделать вид, что нас это не касается? Поговорить о небесспорности заметки Подрабинека в тот момент, когда просветленные молодые люди стучат в его дверь, или устраивают засаду у его подъезда, или требуют, чтобы он покинул страну? Тогда завтра они придут к вам. К нам. И за спиной может не оказаться издательского дома, как у моей коллеги, которая тоже не глянулась организованным молодым людям; или охраны, как у британского посла. Или, садясь писать заметку или блог, вы вдруг поймаете себя на том, что не хотели бы вот такой демонстрации у своего подъезда. Мало ли что или кого этим молодым людям предложат осудить в следующий раз.

И тогда они победили! Они уже победили. Они победили вот буквально сейчас, когда ни Союз журналистов, ни когда-то прекрасная хартия журналистов, членом которой я являюсь, ни всякие правильные фонды защиты свободы слова, ни просто нормальные люди не встали в буквальном или переносном смысле слова между властью в лице ее молодых опричников и Подрабинеком. Ну просто чтобы сказать им в лицо: «Отвалите, ребята. Мы здесь. Мы есть. И не вам решать, где, кому и как жить и думать, если он думает иначе, чем вы». Наверное, проще и даже интереснее обсуждать, прав ли он в своей заметке или нет, делал ли он пиар шашлычной или не делал, пока там какие-то молодцы караулят его у дома...

Оно не рассосется, вот ведь что. Эти ребята никуда не денутся. Потому что за ними власть, вряд ли осознающая, что ситуация с травлей Подрабинека — это ее позор в первую очередь. А против них разве что «Репортеры без границ» и голоса в интернете — одни далеко, других не видно.

Я когда-то спросила Бориса Васильева, чью большую собаку покусала другая, маленькая, но с очевидностью бешеная собака, что же он в этой ситуации делает. И он мне ответил, что изучает статью в энциклопедии, где все написано про бешенство собак. И сам же рассмеялся. Бешеный патриотизм, узурпированный — я согласна с Подрабинеком — какой-то частью общества (любой, кстати), абсолютно опасен для общества в целом. В другой стране это так и начиналось. Им тоже книжечки не нравились. И у них тоже был «передовой отряд партии». Они тоже называли себя патриотами. А закончилось Нюрнбергом. И в нашей стране это уже было, и тоже не нравились книжечки, и тоже был передовой отряд партии, и тоже они решали, кто патриот, а кто нет. И ничем не закончилось. Просто не закончилось. И потому по сей день сидельцы спорят с вертухаями. И потому мы сидим на заборе и в глазах у нас осень, как образно написал великий автор «Конармии», затравленный, кстати, а потом обвиненный тогдашними патриотами в «антисоветской заговорщицкой террористической деятельности» и расстрелянный в январе 1940 года в Лефортовской тюрьме.