Цивилизация
Тоска по действующим и общедоступным «социальным лифтам» летом 2005 года достигла масштабов вселенских. Всего 80 лет прошло с того момента, как один из столпов современной социологии, эмигрировавший из России в США Питирим Сорокин, издал небольшую работу «Социология революции», а в Москве едва ли не в каждом пока еще не сгоревшем, подобно «Билингве» и «Фаланстеру», заведении для ценителей умного и своевременного от Харуки Мураками до Дмитрия Быкова через Псоя Галактионовича Короленко по углам рассуждают о том, что дефицит «лифтов» в России — проблема, едва ли не равная традиционным дуракам и дорогам. «Билингва», где от природы двуязычных граждан в базарный день можно было найти едва ли больше, чем книг на двух языках, в качестве месторасположения лифта годилась не больше, чем не слишком похожий на коммунальный дворец «Фаланстер». Искать более близкие к Старой площади лифтовые площадки — хотя бы и дорогой ресторан вроде «Бульвара» — накладно. И это в Москве, а каково же простому человеку из Саратова, где около единственного лифта, местной горадминистрации, на автостоянке никогда нет места для парковки?
Питирим Сорокин, вероятно, весьма бы удивился, узнав, как в Москве, где уже пятнадцать лет как победила политическая идеология, достаточно близкая к той, что была близка ему самому (напомню, профессор Сорокин был одним из лидеров правого крыла партии социалистов-революционеров), принято трактовать его учение о социальной мобильности и социальных лифтах. Сам он, перекатная голь из того региона, что сейчас стал республикой Коми, более или менее понимал, что такое «социальный лифт». Это когда напряженная работа в течение десятилетия не в видах столько карьеры, сколько удовольствия от работы и получаемого результата возносит индивидуума из одной социальной страты в другую. К слову, нет никакого сомнения, что нынешнее российское общество профессор бы однозначно классифицировал как общество с идеациональным типом культуры, т. е. с преобладанием рационалистического мышления, ценностей и метода познания. Таковую культуру Сорокин не жаловал, полагая, что именно в излишней рационалистичности и дефиците идеалов корень кризисов и социальных конфликтов.
Но организация революции в качестве электродвигателя для персонального «социального лифта» — это уже какая-то вопиющая примитивизация гарвардской социологии, основанной профессором.
Вполне нормально, когда Маша Гайдар и Жанна Немцова собираются стать видными российскими общественными деятелями в Мосгордуме: им, в конце концов, на «социальном лифте» ехать не так далеко, и даже если, как ожидается, избиратели Москвы посчитают, что данный лифт — для крепких хозяйственников — беды не будет. Не везет в политике, повезет в гламуре. Пример Василия Шандыбина, не брезговавшего светскими раутами после изгнания с Охотного Ряда, должен воодушевлять, а девушкам в сравнении с брянским пролетарием гарантирована скидка. Будут барышни «оранжевыми» или «готами» — малоинтересно. Тем не менее приходится констатировать, что интеллектуальная дискуссия в российской молодежной политизированной среде на тему «грядет ли оранжевая революция или нет» ведется, скажем прямо, преимущественно в очень противном контексте. А именно — баррикады и предстоящий «майдан» огромным большинством дискутантов рассматриваются как блистающий прозрачный «социальный лифт», наподобие того, что возносит посетителей московского «Арарат Хайята» с первого этажа, где бар с роялем, на последний, где ресторан «Оранжерея».
Необходимость баррикад и «майдана» (оставим в стороне реалистичность и баррикад, и «майдана»: пока в столице не соберется хотя бы десятитысячного митинга против отмены военных кафедр, я в грядущие уличные сражения верить отказываюсь) обосновываются примерно так же, как необходимость одетому в телогрейку преодолевать фейс-контроль швейцара «Арарата» — этакого коллективного Путина. Сторонники баррикад в основном уповают на то, что, сбив швейцара с ног, проникнуть в лифт будет сподручнее. Противники разумно указывают на то, что, поди, к лифту можно подобраться поближе через черный ход, не вступая в конфликт, а то и через парадный — убедив швейцара красноречием и чистотой помыслов. И тем и другим, как правило, нужно на последний этаж, к стали, стеклу и видам на центр Москвы, не исключая и Кремля. В вечной шутке «когда мы придем к власти...» — увы! — не так много шутки, зато много комплексов покорителя Олимпа, профессионального претендента, циничного в романтической тяге к портретам на стене.
Заблуждения относительно того, что профессор Сорокин описывал как «социальные лифты», поддерживаются, кажется, и в Кремле. Так, в ставшем уже баснословным стоянии активистов движения «Наши» на озере Селигер эти заблуждения были главной составляющей. Не знаю, снились ли «Нашим» в палатках после помидорно-тушеночного ужина (скудность рациона, по мне, указывает на то, что в организации лагеря не обошлось без некоторой толики воровства, ну да пусть об этом в Кремле и заботятся) сияющие раскрывающиеся двери социального лифта, везущего пассажиров к власти. Но то, что искусственно организованную вертикальную социальную мобильность «Нашим» гарантировала едва ли не треть лекторов, не исключая Глеба Павловского и Владислава Суркова, — это более или менее достоверно.
Насколько можно судить, речь шла о банальной сделке: вы нам — организованность, послушание и мобилизационную готовность против окаянных оранжевых, мы вам — заслуженные атрибуты социального статуса.
А для тех, кто продемонстрирует еще и IQ выше 85, — в перспективе государственный пост. «Наши» исходно позиционировались для неофитов как движение, из состава которых будет рекрутироваться новая кадровая смена для действующей власти.
Нет нужды говорить, что все это смешно. Последний раз такая схема в России была запущена недоброй памяти Иваном Васильевичем с опричниками, а вне России — председателем Мао с хунвейбинами, причем и в России, и в Китае для подавляющего большинства «смены» ничем приличным это не закончилось, не говоря уж о последствиях для общества. Дело даже не в том, что баррикады (или «черная сотня» — другая сторона медали) не стоят ничего, пока их персонал думает о медали «Защитникам России от неруси», а не о ценностях, за которые можно прямо вот сейчас, сию секунду, получить кирпичом по голове. И не в том, что в эпоху проигравшего (или опять победившего?) постмодернизма наивных детей днем с огнем поискать, а без наивных собирать «антифашистское движение» затруднительно.
Дело в том, что искусственно созданные «социальные лифты» никогда в истории не были рассчитаны на грузоподъемность более чем в пару сотен человек.
А тактика Растиньяка может быть эффективна лишь в индивидуальном использовании — в коллективной версии она, увы, работает плохо. Разбегутся растиньяки довольно быстро — как только поймут, что морковка нескоро, тушенка надолго, а до 2008 года можно сделать поболе, нежели стать комиссаром.
Напомним также, что Питирим Сорокин впервые выдвинул концепцию «социальной мобильности» лишь в 1927 году, а более или менее подробно описал лишь в 1964 году, во втором издании «Социальной и культурной мобильности». В «Социологии революции» 1925 года он в основном говорил о социальном хаосе, порождаемом революцией, критикуя при этом концепцию классовой борьбы и говоря о том, что мясорубка социальных конфликтов структуру общества разрушает. «Лифты», «восходящая и нисходящая социальная мобильность» — это термины, применимые к более или менее устоявшемуся обществу. Да, «двигаться» в «социальном лифте» возможно. Но как?
В этом свете одно из самых ярких в расслабленной летней информационной картине явлений — «помидорная война» лета 2005 года — выглядит чудесной иллюстрацией к тому, как профессора Сорокина понимать не надо. Малоизвестный юноша из Калининграда, славный жаркими спорами на почве военно-исторического хобби в сетевых форумах, несомненно, может стать известным в узких кругах, метнув пару помидоров в журналистов Латынину и Минкина, в вывеску польского посольства, во что-то еще, что оскорбляет многострадальное население России фактом своего существования не хуже азербайджанца на рынке. Однако лишь безумец увидит в относительно резком росте социального статуса помидорометателя механизм «социального лифта».
«Лифты», и по Сорокину, и по Парсонсу, — каналы, движущиеся созиданием и трудом. Движение по «социальному лифту» — это ни в коей мере не вознесение на вертолете системы «Камов» из общежития в Кинешме к шашлыку и лабрадору на президентской даче. «Лифт» — это в нашем случае образование, карьера в армии, Церкви, профессиональный рост в компании или госструктуре, подъем собственного бизнеса. Он, по идее, устроен так, что движущийся в «лифте» в последнюю очередь задумывается о том, какой этаж у этой конструкции последний, — важно, какой следующий, а то и это неважно.
Наконец, «социальный лифт» — это механизм социальный, рассчитанный на спокойное и плавное передвижение сотен тысяч и миллионов людей, нескольких поколений, а не на стремительные полеты неврастеников в заоблачные высоты, где тебя подкарауливают телекамеры НТВ и Первого канала.
Именно эти настоящие «социальные лифты» работают в России плохо, хотя и не так плохо, как это принято считать в молодежной политизированной среде. А «псевдолифты», позволяющие, вырастив во лбу пупок или указующий перст, получить к себе серьезное отношение власти (не говоря уже об обществе, которое в массе своей к этим фокусам равнодушно — оно иных лифтов взыскует), — это явление, социальной мобильности прямо противоположное.
Ценные указания Питирима Сорокина
Эпохальный текст, описывающий желаемые судьбы России на ближайшие пятьдесят лет, не может быть написан за две недели на коленке и спине трех политизированных журналистов: что бы там ни было написано — это черновик. Политическая партия, претендующая на власть в отдельно взятой стране, не строится из ошметков других политических партий за год — это шарлатанство или воровство спонсорских денег. Роман, претендующий на звание «лучшего романа года», не может создаваться ради того, чтобы стать «лучшим романом года», хотя бы потому, что хороший писатель, по крайней мере, раньше, редко знал, когда, в каком году он закончит текст. Нет ничего дурного в карьеризме, но карьера, сделанная за два года, — это не карьера, это попросту несерьезно, хотя, может быть, и денежно.
Разумеется, наследство 90-х годов, когда торговец театральными билетами мог в течение года стать подающим надежды банкиром, а в течение пятилетия — олигархом, хороший повод для ностальгии и фантазий. Но не более, а уж тем более нет нужды возвращаться к началу 90-х ради открытия этих возможностей снова. Проехали — и слава богу. «Социальные лифты» — концепция, до сих пор сносно описывающая механизм сглаживания противоречий в структуре общества. Но все-таки «социальные лифты» — это про труд поколений, про семейное воспитание, в конце концов, про напряженную многолетнюю работу, про ее удачи и неудачи, про общественное измерение частной жизни.
А помидоры всмятку, дочь политика по списку, антифашисты на Валдае — это «социальные катапульты».
О них ничего не писал даже Владимир Ульянов в своей статье «Ценные признания Питирима Сорокина». Кстати, писал он даже эту малоудачную статью не за «Клинским» с прицепом и не один день.
