Цивилизация
Совершенно немыслимо было после всплеска народного волнения по поводу появления на сцене Большого театра оперы Сорокина оставаться дома в это воскресенье. Пойти в ГАБТ на «Детей Розенталя», по крайней мере с политической и гражданской точки зрения, — удовольствие безупречное и почти обязательное.
Однако у слова «политическое» много смыслов. Разумеется, я, как и многие зрители Большого, последний раз был в опере несколько лет назад и не имею музыкального и театрального образования. Конечно, все нижесказанное нельзя рассматривать как претензию на критику музыкальную или театральную. Если хотите, этот текст следует считать «просто критикой» — в отличие от критики конъюнктурно-политической (образцами этого жанра являются комментарии к «Детям Розенталя» со стороны четырех депутатов Думы, посетивших генеральную репетицию оперы 22 марта), критики мировоззренческой (ее в своих театрализованных представлениях на площади перед ГАБТом довольно неубедительно представили Союз православных хоругвеносцев и «Идущие вместе» и убедительно — комсомольцы-экстремисты из АКМ), критики с позиции зависти (выступления Никиты Михалкова перед корреспондентами «Газеты.Ru» и Анастасии Волочковой на НТВ). А хотите — считайте, что я просто делюсь впечатлениями. Но и в них много политического.
Сначала, против всяких правил критики — вердикт. Содержательных причин, для которых человек, считающий себя не выше посещения театра, может отказаться от визита в Большой на «Детей Розенталя», нет. Смотреть эту оперу необходимо — вне любой конъюнктуры, вне любых эстетических и политических соображений. В Большой нужно идти, иначе можно пропустить чрезвычайно важный момент в том, что происходит в России. «Дети Розенталя», Большой театр, премьера — да, это событие. А голодовка , интервью Киркорова, сериал «Менты-7» — нет. Жизнь, состоящая из настоящих событий, такие, как премьера в Большом, лучше.
И для искушенного, и для неискушенного зрителя я бы советовал настраиваться смотреть оперу «Дети Розенталя» — в первую очередь именно смотреть, а не слушать. Ни композитор Леонид Десятников, написавший музыку к опере, ни писатель Владимир Сорокин, сочинивший либретто, которое так подозревали в скандальности и порнографичности, вероятно, по получении заказа из Большого и не подозревали, что сделает из этого материала режиссер-постановщик Эймунтас Някрошюс. Слушать «Детей Розенталя» в Большом очень, очень сложно. В первую очередь вам придется именно смотреть, смотреть во все глаза за тем, что происходит на сцене, и лишь в самые кульминационные моменты закрывать глаза от восхищения.
Признаюсь, в ГАБТ я шел в первую очередь слушать оперу Десятникова, одного из современных композиторов-классиков в России, человека, умеющего открывать в своей музыке смыслы там, где уже шестьдесят лет все смыслы утверждены и стали нейтрально-положительными. Во вторую очередь — слушать, как в опере могут работать со сложнейшим русским писателем Сорокиным, даже чтение которого — тяжелое удовольствие, требующее чрезвычайной чуткости, эмпатии и пластичности, настоящей интеллектуальной и душевной работы. Някрошюс, без всякого сомнения, гениальный режиссер, сумел сделать как-то так, что музыкальные смыслы Десятникова и литературные — Сорокина выглядят вторым планом к смыслам сцены. Опера, искусство довольно прозрачное и живущее смыслами музыкальными, в руках Някрошюса стала в первую очередь театром.
И вряд ли Десятников и Сорокин, не говоря уже о руководстве ГАБТа, могут на него обижаться. — прежде всего опера, доступная рядовому зрителю России. И не за счет популяризации, упрощения или театрально-кинематографических гэгов, хотя по настроению публики было очевидно, что значительная часть ждала именно этого, слов и в, на мой взгляд, не слишком примечательной, хотя и достойно спетой Михаилом Дьяковым арии сутенера Келы, а также повторяющегося призыва «Вернись, проститутка!» в знаменитом хоре проституток. Нет. За счет прежде всего продуманной и почти в каждый момент точной сценографии.
Не буду рассказывать о том, как точно мимический ансамбль штрихом, буквально одной чертой, потертостью на старой кинопленке открывает возможное движение мысли. Не буду рассказывать о том, как с помощью нехитрого реквизита, мимов и бесконечного кабеля двух цветов режиссер научно и эстетически точно показывает зрителю процесс операций с ДНК и технику клонирования. Это стоит видеть. Не потому, что клонирование — технология, которую, практически не имея никакого представления о ней, обсуждают в Думе и Совете федерации. А просто ответьте себе на вопрос: а видели ли мы вообще, как может современное искусство смотреть на такие технологии без ненужного фрустрированного кривляния, без неуместного пафоса, глазами человека-современника? В Большом сегодня это можно увидеть и услышать.
Смыслами «Дети Розенталя» загружены до такой степени, что голова просто не успевает ловить ассоциации, совмещать десятки потоков, сопоставлять увиденное и услышанное; все эти минуты вы будете, скорее всего, хронически не успевать, оставляя в голове лишь «вот это вспомнить, вот это потом, а вот от этого я услышал только след, намек, тень — не забыть, не забыть, Господи, отчего я так неловок, неумен и нечувствителен!» А ведь «Дети Розенталя» в том числе и об этом. И еще много о чем.
Например, о том, как штампы в восприятии (и Десятников, и Сорокин на этом съели не одну собаку) бессильны перед истинным содержанием, которые дает им автор. Совершенно классический, из русской оперы XIX века дуэт Няни (Ирина Удалова) и Чайковского (Максим Пастер), которому просто суждено было вызывать смех зала, лиричен и красив настолько, что не напевать его невозможно — давно ли в России оперы раздергивали на музыкальные цитаты? А с этим дуэтом, помяните мое слово, так и будет. Постмодернистская самоирония не отменяет категории прекрасного, а лишь открывает в «Детях Розенталя» то старое, а на деле — вечное «красиво», от которого вытирают украдкой слезы и отводят глаза. И пафос Алекса Розенталя (Вадим Лынковский) звучит так, как он звучал у композитора Вагнера, да и звучит отдельно от Вагнера, и полемизирует с «Фаустом» Шарля Гуно — а мы уже и не помним, как звучит «Фауст», с трудом вспоминаем все, кроме «Люди гибнут за металл», а ведь троица Някрошюс--Десятников--Сорокин умудряются говорить, хотя, на мой взгляд, не всегда так убедительно и тонко, как хотелось бы, об эстетике разных времен СССР, о классицизме и модернизме в русской классической музыке, о легкомысленности и жестокости мира — и еще на сотню разных тем. Звук, текст и картинка выходят удивительно объемными и живыми, а не за этим ли люди ходят в театр?
Не помеха то, что оркестр Большого играет Десятникова, на мой вкус, не слишком убедительно и отлично поставленный хор его не всегда спасает. Оставим споры о том, хорошо ли спеты партии Тани (Елена Вознесенская), Вагнера (Евгения Сегенюк), а уж тем более сложная и насыщенная партия Моцарта (Роман Муравицкий), профессионалам. Сегенюк мне понравилась больше, чем Вознесенская, а Муравицкий, кажется, пока что ищет, как лучше петь эту роль — да что ж с того? Это Елене Драпеко из Думы может отравить оперу, это режиссера Михалкова может заставить морщить лоб и высокомерно отворачиваться, неся тело из зала в буфет с пафосом сопричастности к гимну СССР. Мы же ходим в театр, чтобы получать удовольствие.
Поверьте, для того, чтобы в антракте «Детей Розенталя» дрожали руки от адреналина, нужно совсем немногое. Быть непредубежденным и верить в то, что происходит на сцене. Как ребенок, да. Оставьте нам наши игрушки — Балерину (Надежда Благова), Мишку (Андрей Сенотов) и Солдатика (Иван Обаляев), мы не забыли, что такое «быть как дети», и в Большом нам не дадут об этом забыть, и балерины полусвета нам в этом не помешают.
Не забыть — и увидеть, что в дуэте Моцарта и Тани, поющих, как в Крыму на берегу «мы будем жарить мидий, и запивать их розовым вином, и целоваться страстно до рассвета», — все то же понимание влюбленности, что и у нас, мечтающих о Крыме и лете. Что великолепный и по замыслу, и по исполнению хор проституток во втором действии поет о том же, что проскальзывает у нас при мимолетном посещении московской площади трех вокзалов. И что песни, поющиеся на этих трех вокзалах, — это песни нашего народа, намного более народные, чем безвкусица заслуженных певиц «а-ля рюс кабак шансон».
«Дети Розенталя» — очень социальная вещь для классической оперы. При этом мне, например, многие ее трактовки пришлись совершенно не по нраву. И с ними можно и нужно полемизировать внутри себя. Потому что именно с Някрошюсом, с Десятниковым и Сорокиным, а не с братьями Якеменко и их дрессированными «Идущими вместе» это можно делать осмысленно.
И нельзя сказать, на мой взгляд, что в постановке оперы удалось все. Нет, «Дети Розенталя» — произведение своего времени, и сумбурного, и неточного. Не буду говорить, что это шедевр, я сделаю больше комплимент. «Дети Розенталя» — это свидетельство того, что в России в 2005 году есть и никуда не делась высокая массовая культура. Причем не только для «внутренней эмиграции» в изысканный арт-джаз и экспериментальное кино. Опера Десятникова — та обычная театральная удача, которая совершенно нормальна и естественна в понимании патриота своей страны, страны Чайковского, Шостаковича и Шнитке, страны великой культуры, страны людей. Не «шедевр» и не «провал» — рядовая удача, которых должно быть больше, чем неудач на сценах.
Целая армия конъюнктурщиков, дрожащих от мыслей — «а вдруг Владимир Путин таки посетит Большой, он ведь любит оперу? Да нет, на Сорокина он не пойдет, это политически неверно, это будет невообразимо, вы читали, он же пишет про говно...» — несколько недель пыталась представить «Детей Розенталя» «дегенеративным искусством». Но они лишь играют в политику. А политика сегодня — это в том числе и искусство Някрошюса, Десятникова, Сорокина. Пожалуйста, не ориентируйтесь на «политиков». Ориентируйтесь на меня. Идите в Большой на премьеру. Вам может понравиться, а может не понравиться, но это лучше видеть, чем пропустить.
