Цивилизация
«Мода и стиль в фотографии» проводится по нечетным годам, чередуясь с фотобиеннале. Отличия этих двух мероприятий продиктованы названиями. Биеннале – это все что угодно, какие бы путеводные звезды не развешивались организаторами на картонных небесах. А вот когда на сцену выходит гламур, начинают действовать реальные жанровые ограничения. Здесь не место вопиющей трагедии — значит, долой репортажи про геноцид и бомбежки в духе World Press Photo. Драма приемлема лишь в виде метафоры — сегодня таковой назначен цирк. Ну а комедия положений не должна перерастать в комедию нравов, поскольку мода – всегда условность, не терпящая глумления и критического анализа.
Атмосфера восторга и ажиотажа наполняет российскую столицу в эти весенние дни. Наши люди давно не лаптем щи хлебают: различают духи по запахам, а не по этикеткам, смотрят заграничные фильмы за неделю до премьеры и могут среди ночи вспомнить, за кого собирается замуж Линда Евангелиста. Держаться в курсе мировых тенденций – нынешнее национальное хобби. Ретранслятором оных время от времени выступает Московский дом фотографии, чутко улавливающий звуки передвигаемой мебели за стеной. К привычной галломании МДФ то и дело добавляются прочие международные оттенки. На пресс-конференции «Моды и стиля», к примеру, было объявлено о сотрудничестве с Римским фотографическим форумом.
Это крайне приятно, когда здоровые силы разных стран объединяются, желая доказать человечеству преимущества двубортного пиджака перед однобортным.
В программе фестивальных показов по обыкновению нет логики, но есть хиты. Причем как сегодняшние, так и ретро. К первым стоит отнести экспресс-показ (всего восемнадцать снимков) любимца и портретиста англо-американской богемы Дэвида Лашапеля, сумевшего за несколько лет отметиться едва ли не во всех областях дурного вкуса (бутик James, с 9 апреля). Также отметим французскую выставку «Версия 01. Новый взгляд на фотографию моды», где гламур предполагается осмыслить с философских позиций (Музей современной истории России, с 9 апреля). Если добавить сюда многочисленные персоналки российских авторов на разных площадках города и проекты наших глянцевых журналов в «Петровском пассаже», количественное преобладание свежих материалов налицо.
Однако лидируют на фестивале все же былые ценности, поданные то под соусом ностальгии, то в классической оболочке. К уже работающей в МДФ и весьма аншлаговой «Ретроспективе» Хельмута Ньютона скоро присоединятся «Мои шестидесятые» Жан-Мари Перье с молодыми «битлами» и флером наивной свободы (ЦВЗ «Манеж» с 11 апреля). Подборка Жанин Ньепс, продолжающей род изобретателя фотографии Нисефора Ньепса, заставит вспомнить о хрестоматийных кадрах ее учителя Картье-Брессона. «Берлинские кабаре 20–30-х годов» – о классике уже кинематографической, о фильме Боба Фосса с Лайзой Миннелли, где «золотая пора» реконструирована благодаря подобным свидетельствам (обе выставки – Московский центр искусств, с 10 апреля).
Получить «третью реальность», то есть воссоздать атмосферу съемочной площадки, удалось некогда итальянцу Тацио Секкьяроли, из лихого папарацци превратившегося в хроникера творчества Федерико Феллини и личного фотографа Софи Лорен. Ретроспекция, открывшаяся в «Новом Манеже», не претендует на шедевральность, но там есть нерв и железная хватка, часто отсутствующие у мастеров рекламной постановки.
Чего стоит один только кадр, где режиссер на съемках «8 ½» преподает постельную страсть Марчелло Мастроянни и Сандре Мило.
По воспоминанию сына, Секкьяроли на склоне лет признался, что решил стать фотографом из-за того, что камера намного легче кирки землекопа (альтернатива невыдуманная: будущий маэстро происходил из беднейшей римской семьи). Результаты заставляют признать его выбор верным, хотя в юности он попортил немало крови кинозвездам, настигая их в самых неподходящих обстоятельствах; этой стороне биографии Секкьяроли посвящен отдельный раздел экспозиции.
Наконец, тот самый цирк как метафора жестокой реальности. Львиная доля «Нового Манежа» отведена под изображения жонглеров, акробатов и дрессированных котиков, однако элегическая грусть здесь берет верх над ощущением праздника. Выставка «Магия цирка», предоставленная парижским FNAC (Национальным фондом современного искусства), содержит немало прославленных имен и талантливых кадров — назвать хотя бы серии манерного Питера Линдберга, нежного Робера Дуано или китчующего Изиса Бидерманаса. И у всех за манежной мишурой просматривается тоска по недостижимому счастью – видимо, как следствие детского восторга перед сияющим миром шапито. Квинтэссенцией этой двойственности становится притча гениальной Сары Мун «Девочка со спичками» – своего рода фотокомикс на тему сказки Андерсена, где перед взором замерзающей малютки проносятся не новогодняя елка с обильным столом, а иллюминированные цирковые номера. Кадры хороши и не в связи с сюжетом: что бредущий по опилкам задумчивый марабу, что вплывающий в объектив элегантный леопард, — и все-таки жаль, что серия развалилась в экспозиции на куски, потеряв непрерывность авторской интонации.
Из признанных гениев показан также Александр Родченко с малоизвестными цирковыми съемками.
Конструктивизм переплетается с пикториализмом, идейная благонадежность – с космополитическими настроениями.
Предвоенный Родченко отличается мягкостью и задушевностью, однако нет-нет да и предстанет во всей демиургической красе.
Партерные гимнасты, строящие пирамиду, отливают у него космическим блеском; жонглер играет будто не резиновыми шарами, а планетами. Это не закат мастерства, а закат востребованности: номер журнала «СССР на стройке», для которого делались съемки, так и не вышел в свет, и в дальнейшем для Родченко нечасто находилось место на страницах печати. Мир сузился до размеров арены, по которой мечутся призраки героев… Трактовка, конечно, ненаучная, но в мозгу то и дело мерцающая. Подобные зрелища едва ли укладываются в формулировку «Мода и стиль», однако сам факт их присутствия делает фестиваль чуть значительнее.
