Цивилизация
Может, и существуют среди историков костюма специальные «шляпологи» и «шапковеды», но перед экспозиционерами не стояла задача сортировать нарисованные головные уборы по эпохам или странам-производителям. Задумка была поинтереснее. Кураторы Евгения Илюхина и Ирина Шиманова совершенно справедливо назвали шляпу не просто элементом гардероба, но и «своеобразным культурным и художественным феноменом».
От себя добавим, что это еще и любопытнейший социальный код. Не только шляпы со шляпками, но и картузы, треухи, косынки, тюбетейки, панамки, буденновки – все то, что осталось за рамками рассмотрения. Поработать с таким пестрым материалом, да еще имея под руками богатейшие фонды Третьяковки, – казалось бы, одно удовольствие. Аксессуары из народной жизни привлекали художников не меньше, чем цилиндры и канотье. Устроителям же интереснее всего остального почему-то показались атрибуты светскости или богемности, но и в этой, более узкой сфере можно было раззадорить себя и зрителей. Не нагонять объем за счет всякой всячины (в этой роли сейчас выступают предметы старинных одежд из Исторического музея, а также фантазийные шляпы Сергея Параджанова для эфросовского «Вишневого сада» и фрагменты коллекций нескольких современных дизайнеров – вещи сами по себе интересные, но от замысла скорее отвлекающие), а выбрать живописные работы поострее и столкнуть их попарадоксальнее. Высечь, что ли, искру из сюжета.
Получилось же пресно и запутанно. На 70 живописных произведений приходится шесть разделов с наукообразными заглавиями – например, «Шляпа как источник зрительского мифа» (хорошо еще, не как зеркало русской революции). При такой структуре даже небольшую выставку, вроде бы неагрессивную в отношении зрительского комфорта, удалось превратить в пространный ребус. Парадная парсуна XVIII столетия рядом с пленэрной дамой руки Осипа Браза (вековой давности) и бутафорскими шляпками Сергея Параджанова (давности уже четвертьвековой) – что бы это значило? Вот и мы не знаем. Уж во всяком случае, под упомянутыми выше и желательными парадоксами подразумевалось нечто другое. Если спросить кураторов, они наверняка дадут разъяснения, но ведь не набегаешься… Выставке остро не хватает самодостаточности при том, что экспонаты полновесны и даже хрестоматийны.
От «Неизвестной» Ивана Крамского, путем контаминации превратившейся в народном сознании в «Незнакомку», от возвышенной Забелы-Врубель, от ларионовского «Провинциального франта», от «Семейной компании» достославного Нико Пиросмани все равно исходит аура гениальности, несмотря на всю их заезженность и растиражированность. Чтобы заставить такие вещи работать на контекст выставки, надо бы точнее строить окружение. Скажем, мирискуснические иллюстрации к «Носу» и «Вешним водам» ничем не плохи, но шляпы там присутствуют лишь номинально. По факту они есть, однако тему, как говорится, не раскрывают, поскольку само их появление продиктовано литературным сюжетом. А умилительные жанровые сценки вроде «Прогулки в коляске» старшего из братьев Брюлловых, Александра Павловича, – только намек на изобилие подобных сюжетов: начнешь их добирать и систематизировать – уже не выберешься. Как не выберешься из пучины дворянских портретов, обозначенных в экспозиции работами Шамшина и Тропинина. А еще бы стоило учесть, что для бубнововалетца Кончаловского шляпа – не столько предмет экипировки, сколько элемент живописной структуры натюрморта, откуда следует необходимость подпирать такие опусы произведениями его «братьев по разуму», но Гончарова с Ларионовым уезжают в другие концы зала по какой-то другой разнарядке…
Всех пожеланий и не перечесть. Может, и не следовало бы придираться: говорят, что выставка создавалась для увеселения публики, для маленьких сердечных радостей и сентиментального времяпровождения. За то, что кураторы не пошли по пути угрюмого стопудового тематизма, как это было недавно со «Звуком и образом» в той же Третьяковке, огромная им зрительская благодарность. Но, перефразируя известное изречение, выскажем мнение, что увеселительные зрелища надо бы делать так же, как серьезные, только лучше. Поскольку с неприятием искусствоведческих трактовок смириться бывает легче, чем с утратой праздничного предощущения.
