Цивилизация
Книга лауреата премии Г. Х. Андерсена Кристины Нестлингер «Долой огуречного короля!» выходила у нас в конце 1970-х. Ее герои, венские гимназисты Вольфганг и Мартина, их деловитость, их ирония, их скептическое отношение к отцу, помешанному на желании хоть чуть-чуть да продвинуться в своей фирме средней руки, — теперешним тинэйджерам стали ближе и понятней. Зато московские окраинные овраги и кварталы «спальной застройки» с 1980-х изменились мало. Полузабытая повесть Константина Сергиенко «До свидания, овраг» о бездомных собаках Гордом, Головастом, Хромом, Черном и Бывшей Таксе осталась и современной, и человечной. Разве что чуть сладковат песий слог...
Впервые на русском в «О.Г.И.» изданы сказка Андре Моруа «Толстопузы и долговязы» (1930) и повесть Ульфа Старка «Чудаки и зануды». (Старк, лауреат Андерсеновского диплома 2000 г., известен и любим в современной Швеции).
Сказка Моруа так же добротна, как все его тексты. В парке Фонтенбло есть скала Бинокль, известная каждому парижскому ребенку, потому что всех парижских детей по воскресеньям папы водят гулять в парк Фонтенбло, да-да... Под скалой таинственная ветка метро уходит в полость земли, где живут, ожесточенно борясь друг с другом, два народа. Долговязы — трудоголики и аскеты, пунктуальные до свирепости. Они никогда не тратят времени на развлечения, клеймят вкус к комфорту и в лимузинах ездят стоя. Добродушные Толстопузы, их соседи, едят по сто раз в день. И меньше чем на полчаса никуда никогда не опаздывают. Энергичные парижские мальчишки Тьерри и Эдмон примиряют народы. За братанием идет стремительная интеграция. Мораль незатейлива, но зато душевно описаны пароходы, поезда, дирижабли, семафоры и портовые пушки...
Повесть Старка много талантливей и печальней. С семьями из Стокгольма нас всех знакомила Линдгрен, внушившая человечеству очень благоприятное мнение о плюшках, взбитых сливках, тефтельках, именинных свечках и ангельском терпении мамы Малыша. И вот прошло полвека... Завязка сюжета «Чудаков и зануд» кажется прямой и грустной пародией на «Карлсона». Героиня книги, Симона, утром возится на кухне с тортом. Покрыв коржи традиционными взбитыми сливками, воткнув за неимением свечек елочные бенгальские огни и пыльный пластмассовый цветок, она входит в комнату. Мама спит, укрывшись шубой. Ночью мама трудилась — срочно рисовала «слащавого, кокетливого ангела в райских кущах из марципана» для дамского журнала.
— Happy birthday to me! Happy birthday to me! — безнадежно блажит Симона. Мама просыпается с трудом, ахает, просит прощения, прижимает дочь к груди и возглашает: «В жизни мы должны держаться друг за друга, деточка!» Симона кивает. В это утро ей исполнилось двенадцать лет.
Старк быстро заставляет читателя вспомнить школьную скороговорку «Петя ушел на митинг, а Митя ушел на петтинг». Страсти стокгольмских школьников 1990-х, пытливое взаимоисследование, вечеринки с чипсами, красным светом и уханьем группы Banshees очень отличаются от дружбы Малыша с Кристером и Гуниллой... «Может, вечная любовь уже умерла, ведь вымерли же мамонты, исчезли газовые фонари и граммофоны», — думает Симона. Но дед, виолончелист с причудами, шелковое платье покойной бабушки, заброшенный фамильный дом с запущенным садом на островке в Стокгольмских шхерах играют в ее жизни спасительную роль. Только дед да пес Килрой умеют пристыдить и приласкать замкнутую нервную девочку в доспехах хардрокера, примирить ее с матерью, отчимом, недалекой учительницей, собственной женственностью. Но дед умирает. Дверь в эпоху мамонтов и газовых фонарей закрыта...
Проект «Дети О.Г.И.» симпатичен стремлением вернуть два хорошо забытых нами в 1990-х жанра — качественную, проблемную, полную деталей «прозу о сверстниках» и тонкую, полную деталей книжную графику. Стремление это кажется отнюдь не праздным и не эстетским.
Страсть маленьких детей к пуговицам, бусинам, мелким деталям лего сродни страсти собак к свежей траве: моторика возни с мелочами развивает и пальцы, и интеллект. Даже одаренность народов Юго-Восточной Азии в электронике этнографы выводят из младенческого умения есть палочками. Белой расой эпохи комикса и триллера этнографы не занимаются. Жаль: нашли бы связь между детализацией прочитанного в детстве и зрелой способностью мыслить, сравнивать и принимать решения. Выбор между «бешеными бабками» и энциклопедией в картинках очень огрубляет моторику сознания. Вымывание из круга чтения «некоммерческой», проблемной прозы о детях-сверстниках — часть процесса радостного оглупления.
Однако попытка «Детской литературы» в 1990-х создать серию «книг о сверстниках новых времен» провалилась. Читать эти беспомощные ламентации было невозможно. Но и повесть-сказка Людмилы Петрушевской «Маленькая волшебница», с блеском отразившая типажи, напасти и одичалый язык эпохи шоковой терапии, отнюдь не стала «народным чтением». И ее «Дуська и Гадкий Утенок», тончайшей работы притча о молодых утятах с Патриаршьих прудов, готовых идти на гибель ради белой булки, осталась лежать в почтенной коме «авторской прозы». (См. в кн.: Л. Петрушевская. Счастливые кошки. М.: Вагриус, 2002. Тираж — 7 000 экз.) Ролан Быков в свои последние годы говорил о продолжении «Чучела» с такой завязкой: выросшая Лена приезжает в 1990-х в тот же городок преподавать в гимназии... Кажется, у Владимира Железникова был эскиз сценария. Но и проект «Чучело-2000» не был осуществлен.
Вот и проект «Дети О.Г.И.», по совести, задевает воображение полной бесспорностью идеи — и полной ее беспомощностью.
Текстов — отечественных давних и переводных недавних — можно найти на целую «Золотую библиотеку». Эти тома намыли бы плодоносную почву для новых российских «романов воспитания». Мешает одна строка в выходных данных серии при скромнейшей цене в 40 рублей: «Тираж 5 000 экз. Первый завод — 1000 экз.». Наверное, примерно столько «детей О.Г.И.» издатели предполагают найти в столице.
