Цивилизация
«Умный текст с юмором получаешь раз в 100 лет»
— Как вы попали в сериал «Бедные Абрамовичи», чем он вас привлек?
— Скажу так: это и большая удача, и огромное счастье. Потому что действительно хороший, умный текст с юмором получаешь раз в 100 лет. Самопроб (пробы, которые актер снимает сам дистанционно и отправляет по запросу кастинг-директорам. — «Газета.Ru») бывает много, а вот такая, чтобы ровно под тебя, чтобы сразу понял, как сделать или хотя бы в каком направлении двигаться, — редкость.
Скажу, справедливости ради, что все те самопробы, которые приходят в последнее время от моих российских агентов, достаточно интересны. Даже если в конечном итоге до роли не дохожу, мне интересно над ними работать, все они «вкусные». Это вовсе не значит, что американские и израильские агенты посылают мне плохие самопробы. Отнюдь. Они выбирают проекты, полагаясь на свой вкус, но совпадения с моим в данном случае случаются реже.
Все вышесказанное «Бедных Абрамовичей» не касается, они — вне конкуренции. Когда я прочел сцену между Борисом (героем Сандлера. --«Газета.Ru») и Духом его предка, то обалдел: «Неужели в России умеют так здорово писать про евреев? С таким юмором, без национализма и предвзятости, с любовью». В итоге со страху сделал пробы и за Бориса, и за Духа, совместил и отправил. Мне оба понравились, я не знал, кого выбрать.
Потом была онлайн-репетиция с Ильей (режиссер проекта Илья Фарфель. — «Газета.Ru»), потом Москва, пробы. С такими мастерами встретиться, да в такой интересной атмосфере! Да и сама роль на тонкой грани драмы и комедии! Да еще и про евреев! Плохо, что ли?
— Как вам работалось под началом режиссера Ильи Фарфеля?
— Будучи профессиональным актером, могу работать даже в той обстановке, где, скажем, не все целуются и обнимаются. Бывают эпизоды, когда ты — человек пришлый, снялся и ушел. На качество работы это не влияет.
Но когда попадается такой материал, как в «Бедных Абрамовичах», ты не можешь не дружить с группой и не создавать на площадке атмосферу юмора и взаимопонимания. Иначе ничего не выйдет. Как я могу не дружить со своим партнером и блистательным актером Семеном Стругачевым, который играет Духа? Мы же ничего не сыграем. Надо чувствовать друг друга абсолютно — и по-человечески, и по-актерски.
Да и с Ильей мы сдружились скоро, мы ведь оба израильтяне. Я уехал в 17, он — в шесть. Общаемся то на иврите, то на русском. Не потому что скрываем что-то от коллег, просто так привычно. Илья совершенно точно знает, что делает, приходит на 200% подготовленным на площадку: от задумки по сцене и ее решения — до мизансцен и кадра. Он требователен и серьезен.
Его требования ко мне настолько высоки, что порой выполнить их было просто невозможно. Но даже когда он считал, что был излишне строг, я говорил ему: «Илюша, не каждому актеру выпадает счастье, чтобы режиссер с ним так подробно работал».
Ему ведь тоже необходимо рассказать историю Бори Абрамовича наилучшим способом, а я — его ручка и бумага. Считаю Илью большим профессионалом, который не только блистательно работает, но и не останавливается на достигнутом. Для меня в жизни очень важны такие люди: пытливые, целеустремленные, которые всегда учатся и всегда идут вперед. Рядом с ними трудно забыться и невозможно зазвездиться, что очень важно.
Владимир Долинский, Гера Сандлер, Семен Стругачев, Илья Фарфель
Пресс-служба START— Поправьте, если ошибаюсь, но «Бедные Абрамовичи», кажется, отчасти высмеивают московских евреев...
— Ни в коем случае. У меня была аналогичная ситуация с «Неортодоксальной». Прежде всего обиделся еврейский зритель, найдя то, чего на самом деле нет. На горячо мною любимую «Неортодоксальную» обиделись сначала ортодоксы, потому что мы якобы показали их не в том свете. Потом обиделись светские евреи, потому что мы недостаточно хлестко высмеяли ортодоксов. Хотя на съемках, насколько я помню, кроме любви к этим людям ничего не ощущалось — и это видно по сериалу. Та часть, что касается нашей ортодоксальной семьи, и та часть, которую девочка проводит в Берлине со светскими людьми, резко отличаются друг от друга. Холод и непонятность берлинской хипстерской молодежной жизни контрастируют с необыкновенным теплом еврейского дома.
Вдобавок сама героиня все время говорит, что уходит не из дома, не из-за противоречий с религией, а из-за того, что ей тесно в закрытой обстановке общины, которая не дает ее личности раскрыться. Еврейский зритель этого не разглядел, точнее — не захотел разглядеть. Сцену, в которой героиня с супругом безуспешно пытаются заняться любовью, нерелигиозные приравняли к изнасилованию, а религиозные — к надругательству над еврейской традицией. В конечном итоге сериал более всего полюбился неевреям, начиная от колумбийцев и заканчивая простым российским зрителем.
Что касается меня, скажу так. В детстве, приезжая на отдых, я представлялся новым товарищам «московским евреем». Я сам себе выдумал такую странную формулировку, даже не предполагая, что лет через сорок она мне очень пригодится. Московский еврей — особая национальность. Я не могу сыграть его, высмеяв, потому что это и есть я.
Для меня Дина Марковна, персонаж Нины Дворжецкой в «Бедных Абрамовичах», — эталон московской еврейской дамы. А бабушка моего школьного друга очень напоминает мне Мусю Львовну — героиню Ирины Чипиженко. Я не имею права называть этот сериал ни карикатурой, ни насмехательством, ни штампом, потому что помню все это из детства. Некоторые реплики сериала вовсе выбивали меня из колеи, потому что в свое время произносились в моем доме. И я удивлялся: «Откуда им это известно?». А наши сценаристы Костя Иванов и Вася Земзюлин, не являющиеся евреями, сыпали ветхозаветными изречениями так, что им впору дипломы раввинов выдавать.
Кстати, скажу вам, московским евреям всегда была присуща необыкновенная гордость за свой народ, воспитанная антисемитизмом в том числе, при полном незнании и непонимании традиций и языка. Да, мы ходили по праздникам в синагогу в Марьиной роще или на Китай-городе, знали пару слов на идише, примерно представляли себе, что едят по праздникам, но на этом все.
А если вы имеете в виду миф, что все евреи — богатые, ушлые жуки и прохиндеи... Во-первых, разочарую, это миф не из моего времени. В мое время все говорили, что евреи — сплошь доктора да профессора математики. А богатство — это уже «новояз». Но коль подобный миф существует, то, чтобы его развенчать, нужно для начала о нем заявить. Не заявишь — не развенчаешь.
Если я с самого начала буду хорошим и правильным для всех, получится плохой голливудский фильм. Ведь именно в Торе сказано, что мы пришли в этот мир для исправления, и поэтому нужно вместе со зрителем пройти путь моего героя до конца, чтобы стало ясно, что Абрамовичи бедны не деньгами, а... Посмотрите и поймете. Чтобы не вышло «Я Пастернака не читал, но осуждаю», смотрите не тизеры с трейлерами, а весь сериал.
— Какой жанр вам ближе — комедия или драма?
— Я бы хотел, чтобы в моей кинобиографии было все, кроме простоев. Это счастье для артиста — попробоваться во всех жанрах. Стараться меняться внешне и внутренне от роли к роли. В Израиле я известен как комик. Хотя до некоторых пор об этом не подозревал, пока не увеличился в размерах и не заматерел.
С возрастом ко мне пришла роль, принесшая популярность. Речь об израильском сериале «Восьмидесятые». Я играю ее уже 12 лет, практически семь сезонов. Очень смешной, наивный и недалекий персонаж по имени Мамука, что-то между Папановым в «Бриллиантовой руке» и Крамаровым в «Джентльменах удачи». Крайне смешная, острохарактерная роль, к моему удовольствию, разошедшаяся на цитаты, ставшие ивритскими фразеологизмами.
Недавно я снялся в израильской драме «Совецка» о судьбе репатриантов из СССР в Израиле. Сыграл Семена — доброго, умного и тихого отца семейства. Роль может и вызывает улыбку, но есть в характере моего героя трагичность и безысходность. Эта работа выстрелила, на мой взгляд, на контрасте с тем моим комическим персонажем, о котором я говорил ранее. Зритель был удивлен, что я могу и такое. Роли разные, знаете, да и жизнь тоже.
В России я был «евреем», в Израиле — «русским», в Штатах — вообще не ясно, кем теперь называться. Если спросите, кем я себя ощущаю, скажу — израильтянином, «русскоязычным израильтянином». И тем горжусь.
«Моя семья случилась в театре»
— Среди ваших последних работ выделяется сериал Netflix «Неортодоксальная». Вы уже рассказывали, как попали в проект: режиссер Мария Шрадер заметила вас на спектакле в Нью-Йорке, пригласила на кастинг и впоследствии утвердила на роль. Как думаете, чем сумели ее зацепить?
— Это такое же Божье провидение, как и все важные для меня поворотные работы. Мы играли «В ожидании Годо» в Нью-Йоркском театре NYR. В тот день спектакль задался, было много импровизации, внутренней свободы. И мне, конечно, повезло, что Мария пришла именно в тот вечер и пригласила меня на кастинг. От того, что я не понимал, на какую роль пробуюсь, сделал аж восемь разных вариантов. То же самое произошло с моей женой и сыном. Их тоже видели в работе. Так мы попали в этот замечательный проект. Все остальные вопросы — к режиссеру и Всевышнему.
— Как часто в вашей жизни подобные случайные встречи оказываются впоследствии неожиданно полезными?
— Мне кажется, что жизнь — это крутящаяся дверь на входе в гостиницу. Куда закрутила, туда и выскочил. Лучше всего считать, что любой поворот судьбы — во благо.
— «Неортодоксальная» интересна еще и потому, что в ней вы снялись вместе с супругой и сыном. Трудно ли было взаимодействовать с семьей на съемочной площадке?
— Моя семья случилась в театре. Жена Ронит — яркая, красивая женщина, при этом характерная комическая актриса и певица, с замечательным чувством юмора. Если нас поставить рядом, будет не особо понятно, кто больше еврей. Она — блондинка с зелеными глазами, потрясающе правильными чертами лица, скорее напоминает польку или чешку, а я — сами видите какой. Но она-то как раз — израильтянка во втором поколении, а я родился и вырос на Войковской. Парадокс.
Ронит, кстати, в «Бедных Абрамовичах» здорово поет. Так здорово, что даже я спел в одной из серий за кадром. Мы немало сыграли вместе в Америке, а мой средний сын буквально вырос в театре. Ему было года два, когда мы поехали в Канаду на гастроли. На первой же репетиции он залез под рояль, сидел и слушал. А потом, когда плакал, нянечка ставила его коляску между рядами в зале — и он замолкал, наблюдая за действом. Чего уж говорить, сама Ронит, будучи беременной обоими нашими сыновьями, полноценно служила в театре до восьмого месяца. Как вы думаете, хорошо ли мы чувствуем себя вместе на площадке?
— Многие актеры, прекрасно зная об обратной стороне профессии, стараются не допустить того, чтобы дети пошли по их стопам. А вы поощряете стремление сына сниматься в кино?
— Мне кажется, ни один профессиональный актер не будет убеждать собственных детей идти в профессию. У меня трое детей, и каждый из них относится к моей работе по-своему. И у старшего сына Дова, которому двадцать, и у младшего Итамара, которому десять, есть способности, безусловно. Но они не хотят идти по нашим стопам, при этом оба, безусловно, творческие натуры.
А вот средний сын Ноам профессионально танцует, уже шесть лет занимается балетом. Он на сцене как рыба в воде, точно знает, что такое жизнь актера. Он только что был со мной на съемках в Израиле. У нас съемочный день начинается очень рано — в четыре-пять часов утра. Ребенок приходит со мной на площадку в районе трех ночи, уходит оттуда в восемь вечера, при этом он готов повторить все то же самое завтра. Такой, как мне кажется, способен выдюжить нашу профессию.
«В России может произойти что угодно»
— В одном из интервью вы признались, что являетесь последователем русской театральной школы. Если говорить о кино, чем съемочный процесс отличается в Израиле, России и США?
— В Америке подход очень стройный, строгий и деловой. Очень мало душевного общения на площадке: каждый профессионально делает свое дело, каждый актер занимается своей ролью и собой. «Неортодоксальную» мы снимали в Германии, а последний мой сериал от Netflix «За океан» — во Франции. В Европе было замечательно, потому что артисты говорят на трех-четырех языках, снимаются повсюду.
По моим впечатлениям, Польша — идеальное сочетание славянской открытости и западной точности. В Израиле общение на площадке очень горизонтальное, нет сильной вертикали. Любой помощник осветителя может дать совет, как лучше сыграть. Никто не обращается по имени и отчеству, режиссер — это, как правило, друг. Но при этом восточная органика и темперамент вытягивают и приводят к мощным результатам.
Что касается России, здесь могут переборщить с эстетикой, недобрать в сценарии — в общем, может произойти что угодно, но всегда есть попытка создать нечто эдакое, творческое, особое. Поэтому, с одной стороны, такой разброс в качестве, с другой — если уж жемчужина, так на все сто. Я был на фестивале «Новый сезон» и посмотрел замечательные сериалы. Главное, что есть место эксперименту.
Мне кажется, каждая страна должна стараться снимать аутентично, в разрезе своего вкуса и своих притязаний. В любом случае российский сериал голливудским не будет, а голливудский — не будет российским, и оба не станут израильским.
В России такая сюжетная традиция — продираться через проблемы, через боль, что-то раскопать в себе, понять что-то о себе грешном. Однако, с одной стороны, здесь говорят «сам с усам», а с другой — копируют Голливуд. Зачем?
Можно пользоваться любыми современными достижениями, но начинка должна быть местной. Например, меня сразил сериал START «Большая секунда» с Димой Лысенковым в главной роли. Мне не хотелось, чтобы он заканчивался. Нам в Израиле тоже следует снимать про свое, а не выполнять политические заказы. Думаю, талантов в этой маленькой стране предостаточно.
На мой взгляд, Голливуд сейчас в огне либеральной повестки, однако я не забываю его гениальные образцы: «Во все тяжкие», «Лучше звоните Солу», «Манчестер у моря», «Рестлер», «Клан Сопрано». Когда я смотрел в кинотеатре «Манчестер у моря», буквально визжал: «Вот она — Америка!» Не шик и блеск, а просто человек заходит в эти дома «ниже среднего достатком», рваные диалоги, простота истории. Или взять, например, «Во все тяжкие». Нью-Мексико, маленькие зарплаты, люди не могут свести концы с концами, все в ипотеках. Или вспомните Тони Сопрано, который треть сериала проводит у открытого холодильника с грустным взглядом…
Гера Сандлер, Денис Котов, Семен Стругачев
Пресс-служба START— А если сравнивать актерскую подготовку?
— Все готовятся по-разному. Главное, не терять чувство юмора. Когда я в первый раз пришел играть в американском театре, мне сказали, что надо быть профессионалом — приходить вовремя и знать текст наизусть. А в израильском театральном училище наш директор говаривал: «Тетя Хася из театрального кружка для пенсионеров никогда не опаздывает на репетиции и всегда знает текст назубок, но кому на фиг нужна такая актриса?». Когда я снимался в одном российском проекте много лет назад, то семь из шестнадцати листов договора были посвящены тому, что будет с актером, если он явится на площадку нетрезвым.
Лично для меня профессионализм заключается в том, чтобы актер выдал на площадке то, что от него требуется, или хотя бы постарался это сделать, а потом смог бы это закрепить и повторить. Чтобы был включен в роль, а не в то, какой чай ему подадут в трейлер.
Профессионализм — от слова «профессия», а не от слов «дисциплина» и «этика», хотя и это не помешает. Это первое. Второе — должны быть душевность и легкость.
Я снимался в «Почке-2» с Любовью Аксеновой, играл цыганского барона. Люба — суперпрофессиональна. Всегда готова, всегда сверяется со сценарием, что мне очень понравилось. Видит, откуда она приходит в сцену, куда уходит, что происходит с ее героиней. Предельно корректна и вежлива с группой. Умно распределяет энергию, замечательно точно взаимодействует с партнером.
— В 2017 году вы перебрались в США вместе с семьей. Насколько сложно было адаптироваться к новым условиям?
— Это вопрос для отдельного интервью. Начнем с того, для чего я туда поехал. Где-то в возрасте 40 лет, когда моя жизнь в театре и кино в Израиле складывалась достаточно прилично, я почувствовал ступор. Неожиданно мне предложили выступить в Америке на очень серьезном корпоративе. Я поехал на пять дней, влюбился в Нью-Йорк и остался там на полгода.
За это время прошел путь от ресторанов, где работал певцом, до бродвейского театра, где служил под началом Александра Марина — замечательного актера, режиссера и педагога из «Табакерки». Впоследствии я стал чаще наведываться в Америку, играть, ставить. В конце концов, когда мне дали актерскую визу и предложили позицию начальника русского департамента Национального еврейского театра, я взял жену с детьми и окончательно перебрался в Нью-Йорк.
В Америке оставаться артистом сложно, там нет репертуарных театров, как в Израиле и России. Чтобы попасть на съемки, нужно иметь хорошего агента, а лучше — менеджера. Это сложно. Еще неизвестно, возьмут ли. Все время нужно везде ходить, фотографироваться и всем улыбаться.
В России многие артисты избегают встреч, якобы их и так знают, не тусуются, держат марку. В Америке так не проживешь. Помогло то, что это была не первая эмиграция, а вторая, поэтому я не мог упасть духом так сильно, как тот, кто впервые оказался в чужой стране. Да и в Америке я бывал прежде, уже знал что к чему.
С позиции начальника русского департамента Национального еврейского театра в Нью-Йорке я благополучно ушел. Она оказалась сильно административной, а я не администратор вовсе. Не хотелось тратить творческий потенциал на дядю. В итоге создал с нуля детский театр на Манхэттене, порядка двенадцати спектаклей, перешел на режиссуру. Затем сложилась труппа, и я поставил большой спектакль на русском языке «Поющие мельницы», о жизни Соломона Михоэлса. С этой постановкой мы успешно играли в Нью-Йорке, гастролировали по престижным театрам Америки.
Сейчас, по возвращении в Нью-Йорк, как раз приступаю к постановке «Безымянной звезды». Когда мы работали над спектаклем о Михоэлсе, говорили о времени, его беге и тяжести. Теперь будем говорить о любви. Я думаю, что спасение мира — в любви, а не в ненависти. На иврите «мир» — это «шалом», от слова «шалем», что означает «цельный». «Возлюби ближнего своего, как самого себя», — гласит Ветхий Завет. Мир стоит на том, чтобы люди любили друг друга как часть себя, потому что все мы — часть единого целого. А это совсем непросто. Но я убежден, что у нас все получится, и разубеждаться не хочу.