Цивилизация
— Дмитрий, поздравляю с получением премии. Как вы считаете, за что фонд присудил ее именно вам?
— Фонд Голдмана традиционно присуждает эту премию за конкретные достижения в деле охраны природы. У нашей организации их немало, но лично для меня главная гордость — создание заказника «Восточный». Это последний нетронутый уголок дикой природы на Сахалине, бассейн двух достаточно крупных нерестовых рек, где обитают редкие животные, рыбачат бурые медведи, там можно увидеть массовый ход лосося на нерест, не стесненный никакими сетями. Уже 15 лет нам удается охранять его от вырубки леса, строительства дорог, браконьеров и коммерческих рыбаков. Но для фонда Голдмана главным была наша работа по повышению стандартов нефтегазовой промышленности на Сахалине.
— О каких стандартах идет речь?
— В 2001 году в результате длительной активной общественной кампании нам удалось добиться введения так называемого полного стандарта нулевого сброса буровых отходов для проекта «Сахалин-1». При бурении скважин образуется большое количество токсичных отходов — до полутора тысяч тонн на одну скважину. Раньше работающие на шельфе (то есть в море) компании сбрасывали их в море. Мы стали добиваться, чтобы они использовали так называемую технологию реинджекшн — закачки буровых отходов под землю. Мы поехали на Аляску и собрали доказательства, что все иностранные компании, которые работают у нас на Сахалине, — Shell, BP, Exxon — в американских водах закачивают отходы под землю. В 1999 году мы убедили госэкпертизу дать отрицательное заключение на проект Exxon, которая хотела бурить скважину, сбрасывая отходы в море.
Компания не смогла начать работы и полностью потеряла буровой сезон, что стоило ей десятки миллионов долларов. Это был поворотный момент.
После этого Exxon объявила, что переходит на стандарты нулевого сброса, и пробурила эту же скважину уже с использованием технологии реинджекшен. Вслед за ней эти стандарты нехотя, упираясь, но приняли Shell и ВР. Сейчас у нас даже в голову никому не придет сбрасывать отходы в море. Хотя ситуация, конечно, может измениться.
— А с проектом «Сахалин-2» боролись?
— Здесь самое большое достижение — изменение маршрута трубопровода, который в 2004 году компания «Сахалинская Энергия» хотела построить через пастбище серых китов, их кормовую зону. Мы обратились напрямую к инвесторам — Европейскому банку реконструкции и развития (ЕБРР), он встал на нашу сторону. Чтобы получить кредит, компании пришлось изменить маршрут, это решение стоило ей $300 млн.
— Деятельность ЕБРР последний раз широко обсуждалась в связи со строительством трассы Москва — Санкт-Петербург. Как вы можете оценить сотрудничество с этим банком?
— Ну, я думаю, что, если бы не обращения экологов, банк давал бы положительные заключения на опасные проекты. Так, только после наших протестов и обращений ЕБРР выдвинул «Сахалинской Энергии» — оператору проекта «Сахалин-2» — еще одно условие предоставления кредита: разработать план развития коренных народов. В итоге он вышел очень удачный, действует до сих пор. На его реализацию компания ежегодно выделяет $300 тыс. После наших обращений на места эрозии рек от строительства трубопровода «Сахалина-2» ЕБРР отправлял своих специалистов, которые подтверждали факты нарушений. Банк требовал, чтобы компания разработала и план по ликвидации эрозии. У ЕБРР в этом смысле жесткие правила: это международный госбанк, и он чувствует ответственность перед налогоплательщиками из разных стран, за чьи деньги существует. За все годы работы с ЕБРР (более 10 лет) у меня осталось большое уважение к его сотрудникам. Международная общественная организация Bankwatch Network организовывала нам встречи с руководством банка. И на них и совет директоров, и президент банка слушали наши отчеты о нарушениях на «Сахалине-2», возможность финансирования которого банк в это время рассматривал (в итоге в 2007 году ЕБРР отказал проекту в финансировании. — «Газета.Ru»).
— Есть ли разница между отношением к экологии у иностранных компаний и российских?
— Вопрос сложный. Нас часто спрашивают, изменилось ли что-то, когда на Сахалин пришел «Газпром». Я бы не сказал, чтобы что-то изменилось к худшему, что-то даже стало лучше. А вот работа «Роснефти» по всем параметрам ниже деятельности Exxon или Shell. Болезненный для Сахалина момент — деятельность «Роснефти» на береговых скважинах. Фиксируются постоянные нефтяные разливы, а у компании нет на них даже плана реагирования. Это грубейшее нарушение всех российских и международных стандартов. Серьезного сдвига в работе компании удалось достичь лишь один раз, в 2002 году. «Роснефть» создала на одном из нефтепромыслов нефтеловушку — отгородила низину дамбой, и из-за постоянных утечек с месторождения получилось нефтяное озеро площадью 10 га. Из-за испарений нефти в соседнем с ней поселке стало просто нечем дышать. У «Роснефти» жители выиграли все суды, компания должна была переселить истцов, но решение не исполняла. Мы писали жалобы, инициировали проверки прокуратуры, привлекли к кампании тогда еще независимое НТВ. В итоге «Роснефть» очистила озеро за год, хотя до нашего вмешательства оно десятилетиями отравляло все вокруг.
— То есть на гражданскую и общественную активность реагируют и российские, и иностранные компании?
— «Роснефть» реагировала по-разному. Сначала они называли нас шпионами, заказывали статьи и клеймили «агентами Запада». Но это выглядело глупо, потому что тут же рядом с ними мы очень жестко критиковали и западные нефтяные компании. Но у людей, которые работают здесь, на нефтепромыслах Сахалина, есть совесть. Когда разворачиваешь их лицом к нарушениям, то у многих она просыпается, такие примеры есть. Иностранцы — они улыбаются, они вежливые, они всегда за природу, но относятся к ней по большей части равнодушно.
Что касается гражданской активности, то наши компании обращают внимание на вещи, которых раньше не было, — митинги, демонстрации. Но, чтобы у нас люди вышли на улицу, нужен очень большой раздражитель.
—Я знаю, что в конце марта вам удалось все же организовать в Южно-Сахалинске митинг, на который пришло более тысячи человек.
— Да, это беспрецедентное количество для Сахалина. Но людей действительно задела проблема — решение властей начать промышленный вылов лосося в реках. А для сахалинца лосось — это святыня. Акцию мы организовывали вместе с клубом рыболовов-любителей, несколькими ассоциациями рыбопромышленников, нас поддержали коренные народы. По прямому указанию правительства области большая часть СМИ была для нас закрыта, но нам удалось информировать население. Февраль — март — период, когда люди активно занимаются подледным ловом: тысячи машин стоят в одном месте и до десяти тысяч людей сидят на льду. Наши активисты под дворник на лобовое стекло каждой машины положили листовку. Рыбаки на свои деньги сняли ролик о митинге, его показывали на одном из телеканалов. Кроме того, у нас все-таки осталось несколько независимых СМИ.
— Насколько сложно организовать экологическому движению уличную акцию протеста в регионе?
— На самом деле очень сложно. Власти всегда имеют эффективные рычаги противодействия. Например, приносишь заявку на проведения митинга, а на следующий день тебе звонят из мэрии и говорят, что на это же самое место в этот же день за 10 минут до тебя заявку подало движение «Наши». Или отказываются, потому что из-за митинга придется перекрывать движение, или вызывают в УВД и запугивают экстремизмом. Так было с автолюбителями, которые проводили митинг против повышения пошлины на японские иномарки. Мы год назад митинговали против строительства в рекреационной зоне Ледового дворца. Это был безумный коррупционный проект. Ледовый дворец на Сахалине стоил дороже, чем построенный для Олимпиады в Ванкувере, и средства на него полностью выделялись из областного бюджета. Нас перед митингом вызывали в администрацию области и тоже всячески пугали. Тем не менее мы этот митинг провели.
— Можно сказать, что жители Дальнего Востока сейчас стали более активны в общественном плане?
— В плане экологии на Сахалине особенная ситуация. Жизнь сахалинца очень сильно связана с природой, поэтому, когда ей начинает что-то угрожать, людей это мотивирует к активности. Но мешает огромное неверие в то, что можно что-то изменить. Правда, сейчас это отношение меняется, люди понемногу начинают верить в свои силы. Да и многие уже просто устают терпеть беспредел со стороны властей.
— Как еще можно сейчас бороться за экологию?
— К сожалению, митинг — один из немногих действенных способов.
Мы предпочли бы действовать более цивилизованными и менее конфликтными методами, например, судебные исками. Но успехи в судах уже в прошлом.
Степень независимости судов катастрофически падает, в последнее время они трактуют решения исключительно в пользу экологически грязного бизнеса и властей. Кроме того, экологическое законодательство резко ухудшилось: ликвидирован такой серьезнейший институт, как государственная экологическая экспертиза. Ее фактически оставили только для шельфовых проектов и применяют при создании особо охраняемой природной территории. Если вы задумаете создать заповедник, то потребуется государственная экологическая экспертиза, чтобы доказать, что он безопасен для природы. А если захотите построить АЭС, то такую экспертизу проводить не придется.
— Вам приходилось заниматься экологическими проблемами, связанными с атомной энергетикой?
— Экологическому активисту работать с ядерными проблемами неизмеримо опасней — это показывает опыт наших коллег. Слава богу, мы взаимодействовали с ядерной промышленностью немного, просто потому что у нас эти проблемы не стоят. Была одна, но мы ее успешно решили. В 2000-х годах Курчатовский институт собирался строить на Курильских островах ядерный могильник. Сама идея строительства могильника на вулканическом острове — полный бред. Проект лоббировали депутаты и академики из Москвы. Наш губернатор долго хранил молчание, уходил от прямого ответа журналистам. Но тогда политическая конкуренция была эффективным рычагом воздействия. Мы собрали петицию с тысячами подписей и передали ему на приеме в администрации. Губернатору пришлось высказаться против проекта. Тогда ему было важно, что о нем думает население: оно его избирало. Теперь губернатору важно, что о нем думает Кремль.
— Расскажите о планах вашей организации на будущее?
— Сейчас одна из самых активных программ касается лосося: экологизация рыболовной отрасли и борьба с браконьерством, с «крышеванием» этого бизнеса властными структурами. Еще мы ведем научные проекты, посвященные изучению сахалинского бурого медведя. Продолжаем мониторить ситуацию на нефтепроводах и нефтепромыслах «Роснефти». На премию в $150 тысяч мы решим очень острый для нас вопрос — купим машину и гараж, который будет и складом для лодок и лодочных моторов. Все, что останется, пойдет на проектные исследования.
