Цивилизация
— Светлана, вчера вы ходили в инспекцию и вставали на учет. Как вы теперь должны будете там отмечаться? Там как-то ограничили ваши перемещения?
— Как выяснилось вчера, уголовно-исполнительная инспекция не будет иметь ко мне отношения. Она занимается людьми, которые получили условный срок изначально, поэтому я там хотя и побывала, но услышала, что я им не интересна. Процедура такая, что я буду под наблюдением у участкового. Я отметилась в ОВД по месту прописки — там меня взяли на учет. Теперь, если возникнет необходимость куда-то выехать, этот вопрос надо согласовывать как раз с участковым. Насколько я понимаю, речь идет пока только о России. Но у меня все равно загранпаспорт давно закончился, так что это сейчас и неактуально.
Особых инструкций мне никаких в милиции не дали. Да и в судебном решении у меня отсутствуют дополнительные обязательства. Обычно, если суд считает необходимым, он накладывает те или иные условия на досрочно освобождаемых — например, находиться с 22.00 до 6.00 в определенном месте или устроиться на работу в течение 30 дней. В моем решении ничего такого не написано. Поэтому порядок согласования выездов в другие населенные пункты будет, видимо, общий.
— Удалось вам в нормальное русло войти?
— Я пытаюсь. Интерес к жизни вроде появился... Вокруг стала смотреть, осваиваться. Вот компьютер, например, заново приходится изучать. Для обычных людей это вроде привычные вещи, но для меня это через четыре с лишним года все как заново. Интернет какой-то там еще!
— Гуляете? Вас на улицах узнают?
— Мне кажется, что нет. Ну, с другой стороны, я много куда не хожу. Но вообще моя известность, по-моему, преувеличена. Обычным людям прежде всего дело до себя, не так много тех, кто следит за всеми событиями. Поэтому, слава богу, не узнают. Лишние вопросы мне в данной ситуации не очень нужны.
— Сыновья уже привыкли к вашему возвращению? Последний месяц в больнице было полегче, они могли с вами встречаться?
— Ну да, в больнице они чуть-чуть уже поняли, что мама — вот она и что с ней можно часто разговаривать. Поэтому освобождения моего ждали сильно. До этого мы виделись редко. Когда я в прошлом году была в Москве, то и сама их не узнала, и они сильно мне удивились. Сейчас они могут меня потрогать в любой момент... Ну просто обычная семейная жизнь у нас, мы ее были лишены долго, так что сейчас все заново восстанавливается. Много событий происходит — общественно не так уж важных, но для семьи главных. Зубы те же! А дочь чувствует себя нормально. Какое-то время уйдет на привыкание к новой обстановке. Маленькие дети очень чувствительны в этом смысле. Братья пытаются с ней разговаривать, а она активно им улыбается. Впрочем, пока она практически всем улыбается.
— Быть в заключении беременной, а потом с ребенком страшно было?
— В колонии меня, видимо, спасли крестьянские гены и то, что я опытная мама. Сами роды проходили в Москве, наверное, близость родных стен помогла — слава богу, все прошло хорошо. Мне повезло, после родов я находилась в больничных условиях, это все-таки попроще, чем то, что я слышала от своих «коллег» в тюрьме в Мордовии. Они сталкивались с домами ребенка при тюрьмах — это не то место, где нужно находиться женщинам с детьми. Мне хватило наблюдений за прогулками мамочек в женском СИЗО в Москве. Я убеждена, что это ужасно. Ну а если дети на так называемой воле, то они или в интернатах, или у бабушек, которым до них нет дела. Каждый случай сложный и часто трагический, ничего хорошего в этом нет. Мне, конечно, было страшно, каждая мать беспокоится за здоровье ребенка, а в колонии это чувство обостряется, потому что рядом нет близких людей, которые могут помочь.
— Как относились к вам в это время соседки по колонии и администрация?
— Во время беременности и сотрудники колонии, и «коллеги» по несчастью относились хорошо. Вся помощь, которая могла быть оказана в той ситуации, оказывалась. Это неординарное событие для колонии (по крайней мере, для той, где я была) — вероятно, многие были удивлены.
— Вы сидели вместе с женщинами, осужденными за тяжкие преступления.
— Да, я пока туда не приехала, тоже думала, что должно быть какое-то разделение преступников, которые убили или изнасиловали, и тех, кто совершил что-то экономическое. На самом деле этого нет, все сидят вместе. И те, кто убил несколько человек, и детоубийцы, и одновременно люди, которые подделали какие-то документы. У нас там была «коллега», по 160-й статье осужденная, — почтальон, которая не всем донесла пенсии.
Вообще о них можно писать книги. Со мной сидели разные женщины из разных мест России. К сожалению, многие из них совершили ужасные преступления, многие в состоянии алкогольного опьянения. Самым непостижимым явлением для меня были женщины, убившие своих детей. Очень много преступлений, связанных с оборотом наркотиков, тех, кто неоднократно сидит за мелкое воровство. Больше всего я удивлялась женщинам, осужденным за неуплату алиментов! Но особых проблем в общении у меня не было. Со всеми при желании можно найти общий язык, тем более что я изначально из обычной рабочей семьи с крестьянскими корнями.
— Что же так долго получилось с УДО? Все гадают, что происходило.
— Ну, всего мы не узнаем, как бы ни было интересно. Но отчасти это человеческий фактор: дело громкое, и никому не хотелось брать на себя ответственность за освобождение. Логика простая: посадили в Москве — пусть там и разбираются, а мы тут люди маленькие, нам чего вмешиваться.
Так это работало, я думаю. Когда вышла, меня встречал супруг. Все произошло достаточно быстро, хотелось побыстрее оказаться дома. Мне не казалось правильным привлекать к этому событию какое-то общественное внимание.
— В прошлом году, когда подходил срок УДО, ваш адвокат Ольга Козырева говорила, что события по делу не будут предаваться огласке, а потом вдруг защита начала информировать СМИ обо всех этапах рассмотрения ходатайств. С чем это было связано?
— Моя позиция была постоянной: минимум публичности с нашей стороны. Только когда мне вторично незаконно отказали в УДО — в сентябре 2008 года, уже после решения Верховного суда в мою пользу, — мои друзья решили, что надо что-то делать (к этому моменту я уже была на седьмом месяце беременности). Они и начали эту кампанию. Я узнала об этом постфактум и была приятно удивлена количеством неравнодушным людей.
— Мы много писали о вашем прошении о помиловании. Можете рассказать, что тогда произошло в мордовской колонии? Адвокаты говорили, что прошение было, ФСИН — что его не было.
— В какой-то момент я решила, что это наиболее быстрый способ моего освобождения, так как судебные процедуры затягивались. Но тогда же стало известно, что я буду переведена в Москву, — я предположила, что судебные процедуры в Москве ускорятся, поэтому ходатайство о помиловании было отозвано.
— Когда Анна подрастет, пойдете работать юристом?
— Да, я вообще всю жизнь активно работаю, несмотря на двоих детей, с тремя тоже, надеюсь, смогу. Вообще не работать я вряд ли смогу — я по определению не домохозяйка, да и детей нужно содержать. Конкретных идей у меня нет пока, мало времени прошло. Есть запасные варианты — предложения от друзей в том числе. Я юрист, в эту область и пойду. Но в ближайшие месяцы я хотела бы на сто процентов посвятить себя детям и семье.
— Для вас эпопея с ЮКОСом закончилась?
— Надеюсь, что самая неприятная ее часть завершена. Но это остается существенной частью моей жизни. Сейчас я уже могу говорить на эту тему чуть спокойнее — перегорела. Какое-то время это еще будет меня сопровождать, хотя бы в виде мыслей и воспоминаний. Да и потом, дело продолжается в широком смысле, не лично моем, и много людей еще находятся там же, где я. По-человечески я им сочувствую и надеюсь, что они как можно быстрее окажутся дома.
