Цивилизация
15 мая 1157 года в Киеве скончался князь Суздальский и Киевский Юрий Долгорукий, Гюрги, или Георгий, шестой сын Владимира Мономаха, который сейчас известен прежде всего своим «основанием» Москвы и соответствующим конным памятником напротив московской мэрии. Этот памятник работы Орлова, Антропова и Штамма был установлен в 1954 году на том месте, где когда-то возвышалась конная же статуя герою Русско-турецкой войны 1877–1878 годов, генералу от инфантерии Михаилу Скобелеву — ее большевики снесли еще в апреле 1918-го, поставив вскоре после этого статую Свободы, но и она быстро пришла в негодность из-за некачественных материалов.
Подозрения историков, что князь был отравлен, основаны на истории, изложенной в Ипатьевской летописи, причем Лаврентьевская летопись ни о чем подобном не упоминает, а значит, современникам кончина князя могла казаться и вполне естественной.
Умер князь накануне событий, по всей видимости, грозящих ему потерей Киева. Против него составился сильный союз трех князей — Ростислава Мстиславича смоленского, Мстислава Изяславича волынского и Изяслава Давыдовича черниговского — племянника Юрия Долгорукого и его главного соперника в борьбе за Киев — он-то и сел на киевский престол сразу же после смерти Долгорукого.
Юрий вел себя на удивление беспечно: когда враги уже объединились, готовясь выступить в поход на Киев из Чернигова, он продолжал участвовать в многодневных пирушках и отнюдь не пребывал рядом со своим войском. К тому же за три года киевского княжения — это в общей сложности, с перерывами, — Долгорукий заработал столь дурную репутацию у киевлян, что они сразу же после его смерти немедленно подняли восстание и пригласили на княжение соперника.
«Изяславу же хотящю пойти ко Киеву и во тъ день приехаша к Изяславу кияне, рекучи: поеди княже Киеву, Гюрги ти умер, — повествует Ипатьевская летопись. — Он же прослезився и руце воздев к Богу и рек: благословен еси Господи, оже мя еси росудил с ним смерть, а не кровопролитьем».
То есть соперник возрадовался, что не пришлось проливать кровь, и город сам пал к его ногам.
О предшествующих событиях та же летопись рассказывала так: «Пив бо Гюрги у осменика [т.е. сборщика податей] у Петрила, в тот день на ночь разболеся, и бысть болести его 5 днии и преставися Киеве Гюрги Володимиричь князь Киевский месяца мая в 15 в среду на ночь, а заутра в четверг положиша у манастыри святого Спаса и много зла створися в тот день, розграбиша двор его красный и другыи двор его за Днепром разграбиша; его же звашет сам Раем и Василков двор, сына его разграбиша».
Весьма характерно то, что великий князь пировал не у воеводы, не у киевского тысяцкого, а у своего мелкого боярина Петрилы, к тому же «осмянника» — то есть попросту «налоговика», занимавшегося сбором особой торговой пошлины в пользу князя. По всей видимости, именно сбор податей и казался в то время Юрию важнейшей частью деятельности княжеской администрации, выкачивавшей деньги из южной столицы.
Несмотря на то, что многолетней целью Юрия Долгорукого было получение и удержание киевского престола, для киевлян он оставался чужаком и пришельцем, причем открыто и демонстративно попиравшим их отвоеванные при прежних князьях права; киевляне ожидали, что князь заключит с ними особый договор, «ряд», а не просто выступит владельцем-завоевателем, забрав все по праву «старейшего» князя — тем более, что его права всегда оставались спорными. Юрий же «по старинке» полагал необязательным заключение какого-либо «ряда» с городским вече, к тому же он наводнил город приведенными с собой северянами и опирался на их поддержку.
Возможно, именно среди киевских жителей и созрел тайный заговор против Юрия. Помимо дореволюционных историков, версии отравления твердо придерживается, в частности, украинский медиевист и академик Петр Толочко, почетный директор Института археологии НАН Украины. Он обращает внимание на скорость решения проблемы «златого» престола после смерти князя и приводит ряд других косвенных аргументов. После смерти «Гюрги» пострадали, лишились имущества и власти многие его сыновья, кое-кто из них затем лишился и жизни, причем там речь уже шла о прямых обвинениях в убийствах, вполне признанных. Князя поспешно похоронили на следующий же день, причем погребен он был не в центральном Софийском соборе в Киеве рядом со своим отцом, Владимиром Мономахом, а в загородной резиденции Мономаховичей, у Спасо-Преображенского храма.
Но прямых доказательств отравления Долгорукого все же не сохранилось, а против этой версии говорит хотя бы то, что князь, страдая в течение пяти дней, не распорядился учинить расправу с угощавшим его боярином и его домашними.
Сам Долгорукий к тому времени был уже далеко не молод и не вполне здоров, обильные возлияния вполне могли спровоцировать, например, острый сердечный приступ, инсульт или гипертонический криз. Киевский книжник XVII века, автор Густынской летописи, полагал именно так: «Юрий Киевский, утешаяся со своими, упивъся без меры и от сего пития разболеся». То, что пировали 10 мая, т.е. в совершенно непраздничную пятницу, говорит о том, что подобное времяпровождение стало вполне привычным для Долгорукого в завоеванном им при помощи половцев Киеве. Он, впрочем, был далеко не первым из киевских князей, умерших в результате неумеренного пиршества, — подобным образом после «веселия» с дружиной ушел из жизни и его старший брат Вячеслав.
Есть результаты изучения предполагаемых останков Юрия Долгорукого, которые в 1989 году обнаружил киевский археолог Виктор Харламов и его студенты в саркофагах XII века у церкви Спаса на Берестове.
Явных признаков отравления не выявлено, хотя какое-то подозрительное вещество все же было найдено. Но тут нужно еще оговориться, что и твердых доказательств принадлежности останков именно Долгорукому, по сути, нет.
Согласно выводам экспертизы, «в костной ткани скелета... методами спектрального анализа выявлено неизвестное вещество, в состав которого входят липиды (полоса поглощения 1726 см-1) и неорганический компонент (полоса поглощения 1384 см-1), а также калий и медь», но при этом «не исключено, что эти включения отражают природу использованных консервирующих растворов».
В ходе изучения останков, лишенных черепа (он распался в труху из-за почвенных вод), были сделаны некоторые выводы о внешнем облике Долгорукого, позволившие заподозрить, что свое прозвание он получил вовсе не из-за маниакального стремления заполучить в свои руки Киев и другие русские города, удаленные от первоначального места его княжения в Ростове, а просто из-за характерной физической особенности: «Размеры кистей несколько превышали средние стандарты для европейского населения», — осторожно пишут исследователи. Другие параметры князя — если скелет действительно принадлежал ему — также мало соответствуют знаменитому «богатырскому» конному памятнику, поскольку это «останки мужчины низкого роста (около 157 см), хрупкого телосложения, со слабо развитой мускулатурой, умершего в пожилом (60-70 лет) возрасте». При жизни он «страдал резко выраженным остеохондрозом шейного и поясничного отдела позвоночника, сопровождавшимся болевым синдромом» — а значит, конные поездки были для него затруднены.
Что же касается основания Москвы, то здесь никто из историков никогда не приписывал князю основание самого поселения, историю которого московские археологи ведут по крайней мере лет за двести до Долгорукого. В годы его правления Москва лишь впервые упоминалась в летописи.
Согласно Ипатьевской летописи, Юрий 4 апреля 1147 года принял в городке под названием Москов («Приди ко мне, брате, в Москов») своих тогдашних союзников, возглавляемых новгород-северским князем Святославом Ольговичем — отцом знаменитого черниговского Игоря Святославича, ставшего главным героем «Слова о полку Игореве». Сам князь Игорь также мог тогда входить в состав той делегации и встретиться в том самом городке с любимым сыном Юрия Долгорукого — Андреем Боголюбским, который действительно мог позже выступать в роли строителя Москвы, укрепившим ее рвом и деревянными стенами в 1156 году, когда сам Юрий уже восседал на киевском троне.
В новгородской берестяной грамоте XII века Москва упомянута как Кучко́в — предположительно суздальский боярин XII века Ку́чко владел селами и деревнями по реке Москве и даже дал свое имя будущей столице. Позднее в числе многочисленных убийц Андрея Боголюбского в летописях были упомянуты родственники этого боярина — Кучковичи, а в 2015 году при реставрации Спасо-Преображенского собора в Переславле-Залесском была открыта надпись XII века, содержавшая Кучковичей среди имен двадцати заговорщиков с описанием обстоятельств убийства, причем Кучковичи были перечислены там первыми.
Из всего этого возникали то и дело истории о том, что Кучковичи поколениями интриговали и мстили Долгорукому и его потомкам за то, что те у них отобрали Москву, возможно, убив при этом самого боярина Ку́чко. Якобы князь, проездом остановившийся в Кучковой местности и первоначально вполне радушно принятый боярином, затем рассердился на него за какую-то дерзость — или же за неудачную попытку отравления — и приказал казнить, а детей Кучко взял при этом с собой в Суздаль или во Владимир, женив даже своего сына Андрея на дочери Кучко — Улите, отличавшейся необыкновенной красотой. Есть и теория о тайном язычестве населявших тогда окрестности Москвы вятичей, оказавшихся в кольце древнерусских княжеств и сопротивлявшихся окончательной христианизации. В таком случае «боярин Ку́чко» мог быть одним из последних племенных вождей вятичей, которого Долгорукий казнил в отместку за гибель своих миссионеров — монаха Кукши и его спутника Пимена, которых вятичи убили в 1141 году. Впрочем, большинство историков считает все такие «подробности» уже более поздними спекуляциями.