Цивилизация
Михаил Ломоносов родился 8 (19) ноября 1711 года в деревне Мишанинская Архангелогородской губернии, на Русском Севере. В это время Петр I сражался против Османской империи и два года как закончилась та самая Полтавская битва, которую Михаил Васильевич изобразит позже в своей знаменитой мозаике, размещенной в здании Академии наук Санкт-Петербурга. Его детство прошло в петровское время и, безусловно, он восхищался первым российским императором, живя в Российской империи, получившей мощнейший импульс европейского обновления и унаследовавшей от Петра идею о необходимости привлечения к государственной и научной деятельности людей из низших слоев общества, обладавших необходимой энергией и талантами. Тем не менее сам Ломоносов не имел никаких шансов быть затронутым в то время этим мощным восходящим потоком и пробивался к вершинам науки и административным академическим высотам самостоятельно, своими силами. Это он делал вопреки всей логике своего крестьянского бытия, диктующего максимум безбедную зажиточную жизнь продолжателя дела своего разбогатевшего на рыбном промысле и доставке товаров в город родителя.
Петр I умер, когда Михаилу было всего 14 лет, и началась эпоха дворцовых переворотов, когда власть в значительной мере утратила интерес к развитию наук и привлечению к государственной деятельности талантов с окраин. Действие некоторых «социальных лифтов», предполагавших, в частности, необходимость посылать талантливых учеников на учебу за границу, продолжалось разве что по инерции. Идея привлечения к работе в России выдающихся иностранцев также постепенно извратилась, и уже в зрелом возрасте Ломоносов в полной мере поучаствовал в борьбе между набиравшими силу учеными русского происхождения и основной частью Академии, состоящей из иностранцев.
Русский историк Владимир Ламанский к столетию со дня смерти Ломоносова в 1863 году издал биографию великого ученого, в которой впервые отнес его к поморам, этот миф жив до сих пор, но сам Ломоносов, его предки и ближайшие потомки поморами себя никогда не называли, они были лишь «крестьянами Куроостровской волости», «двинянами», «холмогорцами». Во время учебы в Славяно-греко-латинской академии Ломоносов пытался приписать себя к духовному сословию и даже готовился к работе на этом поприще, однако обман быстро раскрылся, и ему еще сильно повезло, что начальство не стало сильно наказывать талантливого ученика. Впрочем, некоторые основания относить себя к духовенству у Ломоносова все же имелись: его мать, которая умерла очень рано, когда Михаилу было всего девять лет, вроде бы была дочерью дьякона.
Главной страстью Ломоносова с молодых лет были книги, образование и науки. Несомненно, его всегда притягивало естествознание, однако почти в равной мере он интересовался и историей, филологией, философией, даже богословием — был едва ли не абсолютным универсалом, которому рано или поздно давалось все, чем бы он ни занимался.
Его отец, по отзывам самого Михаила Васильевича, был по натуре человеком добрым, но «в крайнем невежестве воспитанный»: стремление сына к учености он не особо поощрял, а еще хуже относилась к увлечению подростка книгами его мачеха. До 19 лет Михаил продолжал жить в доме отца, и перелом наступил тогда, когда отец решил его женить вопреки воле самого будущего ученого. Предполагалось, что молодой человек, наконец, остепенится и не будет мечтать о несбыточном. Сказавшись больным и отложив женитьбу, Ломоносов совершил свой знаменитый побег в декабре 1730 года, покинув дом ночью, тайно, ни с кем не простившись, пробираясь некоторое время по полям в одиночестве и далеко не сразу присоединившись к обозу со знакомыми рыбаками, упросив их разрешить ему идти вместе с ними. Какое-то время после этого его считали беглым, а для того, чтобы поступить в Славяно-греко-латинскую академию, Ломоносову и вовсе пришлось подделать документы и выдать себя «за сына холмогорского дворянина». И таких эпизодов в его дальнейшей жизни случалось немало.
Буйный нрав будущего академика в полной мере проявился, когда его в числе нескольких самых талантливых учеников отправили обучаться за границу горному делу и металлургии. Оказавшись в германском Марбурге в возрасте 25 лет, Ломоносов со всей страстью окунулся в вольную студенческую жизнь. Профессор математики и философии Христиан фон Вольф, курировавший учебу русских студентов, так докладывал о Ломоносове в Петербург: «Он через меру предавался разгульной жизни. Пока он сам был еще здесь налицо, всякий боялся сказать про него что-нибудь, потому что он угрозами своими держал всех в страхе». Ему вторил другой наставник, Иоганн Генкель, который учил Ломоносова уже во Фрайберге и с которым у того вышел серьезный разлад, закончившийся возвращением в Россию: «Он колотил людей, участвовал в драках в винном погребке, братался со здешними молокососами, с самого начала слишком пьянствовал, поддерживал подозрительную переписку с какой-то марбургской девушкой — одним словом, вел себя непристойно».
Учеба в Германии кончилась тем, что Ломоносов самовольно ушел из Фрайберга, а перед тем, как рассказывал Генкель, он в ярости «изрубил и изорвал на мелкие кусочки изданные мною книги, хотя они составляли его собственность» и при этом так бушевал, что привел «все строение в сотрясение». Эти факты приводятся в фундаментальном труде Александра Морозова «Михаил Васильевич Ломоносов», который был опубликован в 1950 году «Молодой гвардией», а в марте 1952 года удостоен Сталинской премии. Самовольное оставление места учебы, а значит, и службы, грозило даже не каторжными работами, а неминуемой смертной казнью. Ломоносов пешком и без денег отправился по Германии с одними лишь пробирными весами и гирьками в кармане, надеясь где-нибудь подработать в качестве горного мастера. В кабаке он попадает в сети вербовщиков и вступает в прусскую армию, из которой ему удается дезертировать спустя несколько недель.
Возвратившись после долгих мытарств в 1741 году Россию, Ломоносов был все же прощен и через некоторое время устроен на работу в Петербургскую академию наук. Однако и там не обходилось, конечно, без скандалов. К тому же в Марбурге Ломоносов оставил жену, о которой он никому не рассказывал и почти два года не давал ей о себе знать, пока она не нашла его наконец через российское посольство. После этого Ломоносов уже не отрицал факта женитьбы, и в 1743 году Елизавета-Христина Ломоносова, в девичестве Цильх с дочерью Екатериной-Елизаветой и своим братом Иоганном Цильхом приехала в Санкт-Петербург.
В то же время за дерзкое поведение при академических распрях между «русской» и «немецкой» партиями в апреле 1743 года Ломоносов был заключен на несколько месяцев под стражу. Согласно приводимому известным русским историком Сергеем Соловьевым тексту жалобы, Ломоносов, явившись в Академию наук, «поносил профессора Винсгейма и всех прочих профессоров многими бранными и ругательными словами, называя их плутами и другими скверными словами... грозил он профессору Винсгейму, ругая его всякою скверною бранью, что он ему зубы поправит».
Тем временем на престол 25 ноября 1741 года вступила дочь Петра Елизавета. Елизавета Петровна и Михаил Васильевич были почти ровесниками, у них, как ни странно, имелось много общего, в том числе и нелюбовь к засилию иноземцев — доминированию иностранцев — в основном немцев со времен «бироновщины» — в российском государственном аппарате, науке и образовании. И в Ломоносове внезапно просыпается талант царедворца, помноженный на его явную искренность и риторические таланты. Он подает прошения, составляет разного рода прожекты и, главное, специализируется на произнесении похвальных слов императрице, даже на сочинении од в ее честь. Причем делает это как всегда талантливо. Более того, Ломоносову удается быстро сблизиться с любимцем Елизаветы Иваном Шуваловым, что позволило ему в дальнейшем немало всего сделать на пользу российской науки, в том числе и составить проект Московского университета, который был открыт в 1755 году и являлся во многом детищем самого Ломоносова, основывавшемся на «учреждениях, узаконениях, обрядах и обыкновениях» иностранных университетов. Среди прочего, Ломоносов неизменно все время отстаивает права на образование талантливых самородков из самых низов, вспоминая свою собственную нелегкую судьбу.
Благодаря высшему покровительству, Ломоносову удается выйти невредимым из всех спровоцированных им конфликтов, которые грозили по меньшей мере увольнением и отправкой в солдаты. Одновременно поднявшийся по карьерной лестнице Ломоносов плодит вокруг себя массу завистников, которых долгое время возглавлял советник академической канцелярии Иван (Иоганн) Шумахер, родившийся во французском Эльзаце и поступивший на службу к Петру I в 1714 году. Шумахер отличился в свое время тем, что привлек на службу в Россию многих иностранцев и продолжал поддерживать связи с зарубежными учеными. Ломоносов и его единомышленники безуспешно обвиняли Шумахера в растрате; навет был признан ложным, но разного рода конфликты с тех пор не прекращались. Но талант Ломоносова пробивался, несмотря на все жизненные сложности, противоречивость его собственной натуры, низкое происхождение и отсутствие настоящей поддержки в молодые годы.
Всем известны вполне справедливые слова Пушкина: «Ломоносов был великий человек. Между Петром I и Екатериною II он один является самобытным сподвижником просвещения. Он создал первый университет. Он, лучше сказать, сам был первым нашим университетом».
Нечасто, впрочем, цитируется продолжение: «...Но в сем университете профессор поэзии и элоквенции не что иное, как исправный чиновник, а не поэт, вдохновенный свыше, не оратор, мощно увлекающий. Однообразные и стеснительные формы, в кои отливал он свои мысли, дают его прозе ход утомительный и тяжелый. Эта схоластическая величавость, полуславенская, полулатинская, сделалась было необходимостию: к счастию, Карамзин освободил язык от чуждого ига и возвратил ему свободу, обратив его к живым источникам народного слова. В Ломоносове нет ни чувства, ни воображения. Оды его, писанные по образцу тогдашних немецких стихотворцев, давно уже забытых в самой Германии, утомительны и надуты. Его влияние на словесность было вредное и до сих пор в ней отзывается. Высокопарность, изысканность, отвращение от простоты и точности, отсутствие всякой народности и оригинальности — вот следы, оставленные Ломоносовым. Ломоносов сам не дорожил своею поэзиею и гораздо более заботился о своих химических опытах, нежели о должностных одах на высокоторжественный день тезоименитства и проч. С каким презрением говорит он о Сумарокове, страстном к своему искусству, об этом человеке, который ни о чем, кроме как о бедном своем рифмичестве, не думает!.. Зато с каким жаром говорит он о науках, о просвещении! Смотрите письма его к Шувалову, к Воронцову и пр.».
Когда заговаривают о собственно научном наследии Ломоносова, то приводят в первую очередь два, безусловно общепризнанных его достижения: открытие атмосферы у планеты Венеры во время наблюдений ее прохождения по солнечному диску 26 мая 1761 года и формулировку некоего подобия законов сохранения материи и энергии, которую он в разных вариациях упоминал в своих устных лекциях и изложил также в письме Леонарду Эйлеру 16 июля 1748 года: «Все перемены, в натуре случающиеся, такого суть состояния, что сколько у одного тела отнимается, столько присовокупится к другому. Так, ежели где убудет несколько материи, то умножится в другом месте. Сей всеобщий естественный закон простирается и в самые правила движения: ибо тело, движущее своею силою другое, столько же оные у себя теряет, сколько сообщает другому, которое от него движение получает».
Абсолютно верная интерпретация наблюдений Венеры, которую Ломоносов изложил в письмах, разосланных затем зарубежным естествоиспытателям, не была должным образом осмыслена научным сообществом его времени. Позже атмосферу Венеры переоткрыли при следующих ее прохождениях по солнечному диску. Приоритет Ломоносова был восстановлен советскими учеными, однако на ход самой европейской науки его прозрение фактически не повлияло.
Формулировки же законов сохранения Ломоносовым кажутся интуитивно верными, но сформулированными еще в рамках натурфилософского дискурса, который даже в его времена казался уже архаичным, когда появились общедоступные труды Декарта, Ньютона и Лейбница.
В своей научной деятельности Ломоносов воевал также с трудами Герхарда Фридриха Миллера, создавшего первые наметки теории скандинавского происхождения основателей русского государства, так называемой норманской теории. Так, Ломоносов утверждал, что Миллер намеренно принижает достоинство славян, не способных создать свое собственное государство, и что варяги во главе с Рюриком, согласно «Повести временных лет» «приглашенные» на княжение, были не скандинавами, а балтийскими варягами славянского происхождения. Ломоносов доходил даже до того, что утверждал, будто славяне участвовали в Троянской войне, а затем заселили область Венето.
Не менее сомнительными с современной точки зрения были и нападки Ломоносова на теории Ньютона — теорию всемирного тяготения и теорию о природе света. Несмотря на все уважение, высказанное к своему старшему современнику в «Оде на день восшествия на престол императрицы Елизаветы Петровны» 1747 году, — его знаменитое «может собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов российская земля рождать», — Ломоносов все же не допускал не поддержанного никакой видимой материальной сущностью действия на расстоянии, и в 1760 году в «Рассуждении о твердости и жидкости тел» заявлял, что «подлинная и бесподозрительная притягательная сила в натуре места не имеет». Еще категоричнее он выступал против корпускулярной теории света, построенной в XVII веке Пьером Гассенди и Исааком Ньютоном. В «Слове о происхождении света» Ломоносов утверждал, что «притяжение» в его чистом виде не что иное, как «потаенное качество из старой Аристотелевой школы, к помешательству здравого учения возобновленное». Таким образом, в теориях Ньютона Ломоносов видел в первую очередь «подновленную схоластику», уже отброшенную предыдущим поколением естествоиспытателей, взявших на вооружение эмпирические методы.
Разумеется, Ломоносов оставался жителем своей эпохи, со всеми ее противоречиями и парадоксами, ему удалось невероятно много во всех сферах науки и организаторской деятельности, и пусть многие начинания Ломоносова с его смертью в апреле 1765 года пришли в расстройство — как тот же Московский университет на какое-то время, — все же это была не просто незаурядная личность, а тот человек, который во многом олицетворяет всю эпоху — с культурными и цивилизационными сражениями, тягой к знаниям и всеобщему просвещению, недопониманием между разными современниками, творящими одно великое общее дело и, наконец, вырывающимися из-под спуда человеческими страстями.