Цивилизация
Почему англичане выдали Краснова и Шкуро
В ходе Ялтинской конференции в феврале 1945 года, среди прочих вопросов, было достигнуто соглашение по репатриации военных и гражданских лиц, имевшее особую важность для СССР. Иными словами, договоренность о репатриации распространялась на всех, имевших советское гражданство по состоянию на 1939 год и оказавшихся после капитуляции Германии на территориях, оккупированных западными союзниками. Желание самих людей не возвращаться в Советский Союз при этом не учитывалось.
Органы госбезопасности использовали пункт о перемещенных лицах для возвращения угнанных немцами на принудительные работы, а также военнопленных, беженцев и коллаборационистов. Вместе с тем ряд историков считает спорной легитимность насильственной выдачи англичанами тысяч казаков в южной Австрии. Многие из них эмигрировали из России после поражения белых сил в Гражданской войне, не бывали в СССР и, соответственно, не имели документов этой страны. Англичане «приговорили» к выдаче и молодых казаков, родившихся уже в Европе – многочисленные станицы в 1920-е годы основывались вынужденными переселенцами в Болгарии, Королевстве сербов, хорватов и словенцев (Югославии) и других странах.
Впоследствии выдачу казаков пытались оправдать тем, что они воевали на стороне нацистской Германии. Но под знамена Третьего рейха во время Второй мировой войны встали миллионы немцев и представителей других национальностей, к которым не предъявлялись претензии после возвращения Европы к мирной жизни.
При этом после нападения Германии на Югославию в апреле 1941 года многие казаки, проживавшие на Балканах, добровольно вступили в югославскую армию и выступили против вермахта.
Встреча генерала А.Г. Шкуро (в черкеске) с офицерами 15-го казачьего кавалерийского корпуса. Справа генерал Г. фон Паннвиц
Wikimedia CommonsПомимо простых казаков и казачьих офицеров, англичане передали сотрудникам СМЕРШа 3-го Украинского фронта верхушку так называемого Казачьего стана – начальника Главного управления казачьих войск Имперского министерства восточных оккупированных территорий нацистской Германии 75-летнего Петра Краснова, 58-летнего начальника Резерва казачьих войск Андрея Шкуро и других высокопоставленных лиц.
Казачьи генералы, которых советская пропаганда рисовала как «предателей Родины, отпетых авантюристов и главарей контрреволюции», на деле оказались «десятком старцев при полной амуниции». Интересные подробности общения советских офицеров со своими пленниками приводил военнослужащий 5-го гвардейского Донского казачьего кавалерийского корпуса, дошедшего в 1945-м до австрийских Альп, Ефим Райгородецкий. В середине 1960-х он разыскал в Подмосковье бывшего ветеринарного врача своего корпуса полковника Владимира Доценко, который во время войны близко общался с заместителем командира корпуса Михаилом Малеевым (тот к моменту сбора Райгородецким материала уже умер). С его слов писатель составил рассказ «Конец белого атамана». Краснова он представил как «высокого старика с воспаленными глазами», Шкуро – «обрюзгшим коротышкой с красным испитым лицом».
Встреча генерала Доманова с генералом П.Н. Красновым, сентябрь 1943 года
Wikimedia Commons«Я вас, буденновцев, погонял»
Уроженец Донского края Малеев в Гражданскую воевал против белых как простой красноармеец и пересекался со Шкуро на фронте. Советский генерал, которому довелось принять участие в аресте своих идеологических врагов, с интересом отнесся к возложенной миссии и вступил в оживленные споры с белогвардейцами, забыв о «дне сегодняшнем». Суть диалогов Малеев передал Доценко, а тот – Райгородецкому. Обоих казачьих генералов интересовала судьба их давнишних сослуживцев и врагов.
Итак, Райгородецкий писал о Малееве: «Некоторое время он молчал, пристально разглядывая арестованных.
— Простите, генерал, — нарушил тишину Краснов. — Не знаете ли, от чего умер Борис Михайлович Шапошников?
— Маршал Шапошников был тяжело болен, — ответил Малеев.
— Как здоровье Буденного и Ворошилова? — полюбопытствовал Шкуро.
— Отличное. Если это вас интересует.
— Как же! Как же! Приходилось с ними встречаться. Я имею в виду на поле брани. Вы еще не воевали в те времена.
— Напротив, воевал. И, представьте себе, в кавкорпусе Семена Михайловича. Рядовым бойцом.
Шкуро сделал пренебрежительную гримасу:
— Бойцы мало что знали.
— Мало?! — возмутился Малеев. — Мне не забыть, как ночным штурмом буденновцы овладели Воронежем. Захватили ваш штабной поезд. Если не изменяет память, вы, господин Шкуро, чудом спаслись на автомобиле. А под Касторной? А на переправе через Северный Донец? От вашей конницы, извините, осталось мокрое место. Все помним, все, по числам...
— И я вас, буденновцев, погонял... — начал было Шкуро и осекся, почувствовав на себе недобрый взгляд Краснова.
— Полно, полно вам, — возбужденно проговорил Краснов. — Молчите.
Он потер носовым платком воспаленные глаза и обратился к Малееву:
— Получу ли я возможность написать мемуары?
— Не знаю. Правительство решит.
— В таком случае, что же нас ожидает?
— Правительство решит, — повторил Малеев. — Оно выполнит волю народа.
— Я всегда стоял за русский народ.
— Лжете, казачий атаман, — перебил Малеев. — Вы его предали. В первые же дни после установления Советской власти пытались задушить революционный народ. Надеюсь, вы не забыли Пулковские высоты?! Получили по заслугам.
Краснов поморщился, отвернулся к Шкуро.
— Слушайте, слушайте, Петр Николаевич, — прошипел тот.
Сзади захихикали.
Глядя на нас, Краснов почти крикнул:
— Смею вас заверить, все годы я спасал Россию!
— Чего стоят ваши заверения?! — парировал Малеев. — Вы Ленина обманули. Клялись, давали честное слово не воевать против нас. И что же? Продались немецким империалистам, дважды наступали на Царицын. И Гитлеру служили верой и правдой. У вас погоны из той же канители, что и у нацистских генералов».
Как казачьи генералы летели в Москву
Вместе с Красновым и Шкуро англичане передали советской стороне походного атамана Тимофея Доманова, бывшего командира Дикой дивизии 66-летнего генерала Султана Клыч-Гирея, который в Казачьем стане командовал горцами, а также Семена Краснова – племянника Петра. В эту же группу попал командир 15-го казачьего кавалерийского корпуса СС Гельмут фон Паннвиц, которого казаки, несмотря на его немецкое происхождение, называли «батькой». СССР не мог требовать его выдачи: чекисты даже попытались вернуть немца англичанам, однако он сам предпочел разделить судьбу своих боевых товарищей.
«Я делил со своими казаками счастливое время, я останусь с ними и в несчастье», — объяснял свою позицию Паннвиц.
Еще несколько родственников Краснова, не занимавших высоких должностей, вошли в другую группу. Уникальным источником по истории выдачи казаков является книга «Незабываемое», написанная внучатым племянником донского атамана Николаем Красновым-младшим. Он отсидел в советских лагерях до 1955 года, после чего был освобожден как иностранный гражданин, эмигрировал в США и затем в Аргентину, где стал театральным актером. Издать воспоминания его попросил дед при их последней встрече в тюрьме.
«Наш черед пришел 4 июня 1945 года. Нас подняли в 6 часов утра. Приказали «взять вещи», которых у нас не было, и отвели к брадобрею, который нас довольно бесцеремонно выбрил. Мы уже успели зарасти бородами и выглядели весьма прискорбно. В закрытой грузовой машине нас мигом доставили на аэродром в районе Бадена. И на этот раз деду был оказан известный почет. Его посадили в кабину между шофером и конвоиром», — рассказывал о принудительной отправке в СССР Николай Краснов-младший.
В американский самолет Douglas посадили его отца, деда и еще нескольких генералов и офицеров.
Сопровождали их один майор СМЕРШа и автоматчик, сидевший у герметично закрытых дверей.
«Расположились, кто как хотел, в мягких удобных креслах. Самолет пошел на старт. Мимо нас проносятся ангары и аэродромные постройки. Майор любезно раздает номера последней «Правды». Я впервые держал в руках советскую газету. Не скажу, чтобы она мне понравилась. Сухая. Неинтересная. Я привык к другим газетам, полным сообщений из всего мира, политических обзоров, с городской хроникой, коротким рассказом, романами с продолжением, юмором и карикатурами. Кроме того, сразу же в глаза бросились статьи весьма нелестного содержания о западных союзниках. Остальное тускло, однообразно и хвастливо. Позже в тюрьме я услышал поговорку: «Когда есть «Правда», в ней нет известий. Если есть «Известия», в них нет правды!», — писал мемуарист.
Во время полета все молчали. Шкуро плохо переносил полет, и ему стало дурно. Самолет приземлился примерно в 15:30. По словам Николая Краснова-младшего, он никогда не думал, что Москва так близка от Вены.
Далее внук атамана приводит любопытный диалог между его дедом и одним из конвоиров: «Центральный аэродром. Самолет плавно делает полукруг и приземляется. Бежит по автостраде, опять делает полукруг на колесах и останавливается. Стою около отца и через его плечо заглядываю в окно. Группа военных. Две машины. Одна легковая, другая — вагончик без окон. Двери сзади. На боку нарисованы две скрещенные французские булки и написано «Хлеб». Это воронок. Тюремная закамуфлированная машина, в которой мне в будущем суждено было проехать не раз. Снаружи открывают дверь. Самолет открывают военные. Все с револьверами.
— Милости просим! — острит один. — Станция вылезайка! Москва!
По одному выходим. Спускаемся по лестничке. Я замыкаю шествие.
— А вот и сам белобандитский атаман в наших погонах. И не снял их, скряга!
Петр Николаевич остановился и, несмотря на свой преклонный возраст, выпрямился и, посмотрев прямо в глаза говорившему, ответил:
— Не в ваших, ибо, насколько я помню, вы эти погоны вырезывали на плечах офицеров Добровольческой армии, — а погоны, которые я ношу, даны мне Государем, и я считаю за честь их носить. Я ими горжусь! И снимать их не намерен! Это вы можете сперва сдирать погоны, а потом их снова надевать! У нас это так не принято делать!
— У кого это «у нас?» А? — последовал наглый вопрос.
— У нас. У русских людей, считающих себя русскими офицерами!
— А мы же кто?
— Вот это и я хотел бы знать! Да только вижу, что не русские, ибо русский офицер не задал бы никогда такого вопроса, как вы мне только что задали!».
Посла высадки Петра Краснова отделили от остальных и направили в машину с надписью «Хлеб». Остальных посадили в другой автомобиль.
«Знаете, как подвешивают?»
Сразу по размещении в Лубянской внутренней тюрьме Красновых по очереди допрашивал глава НКГБ Всеволод Меркулов. В своих мемуарах Николай Краснов-младший приводил слова, сказанные Меркуловым его отцу, Николаю Краснову-старшему:
«– Как доехали? Не укачало ли и вас в самолете? (Что это, намек на Шкуро?) Не беспокоил ли вас кто-нибудь? Есть ли какие-нибудь жалобы? – и не дождавшись ответа, скорее даже не интересуясь ими, Меркулов обратился прямо к отцу.
– Почему вы не курите, Краснов, не пьете чай? Вы, по-моему, не очень разговорчивы и дружелюбны! Я думаю, что за этим молчанием вы пытаетесь скрыть ваше волнение… страх…. а волноваться, в общем, совсем не стоит. По крайней мере – не в этом кабинете. Вот когда вас вызовут к следователю, я вам советую говорить только правду и находить ответы на все вопросы, а то… мы и подвешивать умеем. – Меркулов тихо засмеялся. – Знаете, как подвешивают? Сначала потихоньку, полегоньку… даже не больно, но потом… Не описал ли в своих книгах подобный способ дознания атаман Краснов?
– На свободу не надейтесь, – продолжал генерал. – Вы же не ребенок! Однако если не будете упираться, легко пройдете все формальности, подпишете кое-что, отбудете парочку лет в ИТЛ и там привыкнете к нашему образу жизни и… найдете ее прекрасные стороны. Тогда, возможно, мы Вас выпустим. Жить будете!»
В тот же день, 4 июня 1945 года, Николай Краснов-младший встретился в бане НКВД на Лубянке со своим дедом.
Старый атаман в последней беседе с внуком выразил глубокую веру в воскресение России. На прощание он сказал: «Жаль мне, что нечем тебя благословить. Ни креста, ни иконки. Все забрали. Дай я тебя перекрещу во имя Господне. Да сохранит он тебя… Прощай!»
Каждые десять дней в бане атаману Краснову меняли чистое белье: рубашку, кальсоны, полотенце, простыню и наволочку, а на кровати у него единственного лежало два матраца. Больше всего генерал беспокоился о своей жене и мечтал, чтобы в эмиграции была издана его последняя рукопись «Погибельный Кавказ».
Старейший из династии Красновых получал особое питание, которое ему приносили отдельно. Когда он шел в уборную и обратно, его сбоку поддерживал дежурный офицер. В самом начале заключения, после прихода из больницы в тюрьму, атаман споткнулся и упал, разбив себе нос. В туалете всем разрешалось проводить не более 12 минут, но для Краснова это время увеличили до 20-25. Книги для чтения он получал из тюремной библиотеки, которая на Лубянке была довольно обширна. Допросы обычно проводились в промежутке с 13 до 17 часов. Следователь называл Краснова по имени и отчеству и разговаривал с ним исключительно вежливо, на «Вы». Следователь спрашивал его об атаманской деятельности в 1917-1919 годах, о времени эмиграции, об организации казачества во Второй мировой войне.
Из четырех захваченных Красновых выжил только один, самый младший. Его отец умер в советской ссылке, а дядя и дед, как известно, были казнены вместе со Шкуро, Домановым, Клыч-Гиреем и Паннвицем. Атамана Краснова в силу возраста расстреляли, остальных повесили. Тела казненных были сожжены в Донском крематории, а прах ссыпан в «братскую могилу невостребованных прахов № 3».