Цивилизация
В ночь на 7 февраля 1920 года на окраине Иркутска большевиками без суда были расстреляны лидер белогвардейских сил в Сибири, Верховный правитель России Александр Колчак и премьер-министр его правительства Виктор Пепеляев. После падения белой столицы Омска адмирал оказался отрезан от своих войск, в тяжелейших условиях совершавших Великий Ледяной поход на восток. В своем эшелоне Колчак намеревался ехать в Иркутск, который должен был стать новым центром сопротивления красным. Известие о падении города под ударами отрядов «революционной демократии», подчинявшихся эсеро-меньшевистскому Политцентру, деморализовало Колчака. Фактически направляться отныне было некуда. Члены конвоя, которым Верховный правитель предоставил свободу действий, вопреки его надеждам предпочли спасаться поодиночке.
По приказу осуществлявшего высшее командование иностранным контингентом на территории России французского генерала Мориса Жанена, испытывавшего личную антипатию к Колчаку, адмирал был выдан Политцентру — временному правительству, короткий период хозяйничавшему в городе. Колчак попал в руки своих врагов в результате измены.
Изначально союзные колчаковским войскам, чехословаки и Жанен решили избавиться от адмирала, когда белогвардейцы потерпели ряд тяжелых поражений, находясь на грани разгрома.
Выдача Колчака Политцентру
15 января состоялась передача Колчака, а также председателя Совета министров Виктора Пепеляева Политцентру. Возлюбленная адмирала Анна Тимирева пошла под арест добровольно. Иркутская газета «Народная мысль» передавала с места событий: «По узкой, едва установившейся дорожке, неровному льду Ангары, гуськом двинулось редкостное шествие. Оставленный всеми, потерпевший полнейший крах в своей государственной деятельности, тот, кто еще вчера горделиво именовал себя «Верховным правителем России», и рядом с ним представители революционной демократии, со своими верными народно-революционными войсками. В безмолвном морозном воздухе тихой зимней ночи, на белом покрове реки, отчетливо выделялись, как живые символы рухнувшей реакционной власти, затерянные одинокие фигуры Колчака и Пепеляева…».
Памятник Колчаку в Иркутске
Колчак охотно общался со следователями на допросах, видя в этом единственную возможность оставить воспоминания для потомков и считая своим долгом рассказать о своем жизненном пути и Белом деле. Однако 21 января власть в Иркутске перешла от сравнительно мягкого эсеро-меньшевистского Политцентра к большевистскому Военно-революционному комитету. Отношение к адмиралу резко переменилось в худшую сторону. Дальнейшая судьба Колчака отныне не вызывала сомнений.
Ленин видел в адмирале конкурента
В тот же день умирающий Владимир Каппель передал командование остатками колчаковских войск генералу Сергею Войцеховскому. С оставшейся после Великого Ледяного похода армией он подошел к Иркутску, заняв пригороды и потребовав передачи Колчака, провизии и золотого запаса белым. У большевиков не было сил, чтобы справиться с этой угрозой.
В целях предотвратить спасение врага Владимир Ленин отдал распоряжение ликвидировать Колчака и Пепеляева.
«Не распространяйте никаких вестей о Колчаке, не печатайте ровно ничего, а после занятия нами Иркутска пришлите строго официальную телеграмму с разъяснением, что местные власти до нашего прихода поступили так и так под влиянием белогвардейских заговоров в Иркутске», — туманно намекал председатель Совнаркома в шифровке к первому заместителю председателя Реввоенсовета РСФСР Эфраиму Склянскому.
Было составлено постановление Иркутского ВРК. В конце документа говорилось: «Лучше казнь двух преступников, давно достойных смерти, чем сотни невинных жертв».
Красные боялись армию Войцеховского, о существовании которой уже подзабыли. Начальник иркутских большевиков Александр Ширямов считал, что против них идут «наиболее стойкие и упорные в борьбе с советской властью части, выдержавшие двухлетнюю кампанию». Тюремный режим заметно ужесточился, у камер Колчака и Пепеляева поставили часовых. С 4 февраля все прогулки были запрещены. Колчак и Тимирева пытались передавать друг другу записки. Последняя записка адмирала была перехвачена. К его возлюбленной она попала через посредника много лет спустя.
Расхождения в воспоминаниях участников расстрела
Общее руководство казнью осуществлял чекист Самуил Чудновский, прежде возглавлявший чрезвычайную следственную комиссию, допрашивавшую Колчака. Расстрельной командой командовал комендант города Иван Бурсак. На месте присутствовал и комендант тюрьмы Владимир Ишаев. Все трое оставили воспоминания, которые противоречат друг другу.
Так, Ишаев писал: «За Колчаком и Пепеляевым пришли в час ночи, а в два они были расстреляны; Колчак сидел на койке, Пепеляев – спал, они были без верхней одежды». По словам Бурсака, «была подготовлена специальная команда из коммунистов; Колчак был в шубе и шапке, Пепеляев тоже был одет; к 4 часам утра прибыли на берег Ушаковки; была морозная ночь; исполнение приговора в 5 часов утра». Если верить Чудновскому, «было выделено 15 человек из дружины; Колчак был одет в шубу и папаху, Пепеляев тоже был одет; мороз 32-35 градусов; в 4 часа пришли в назначенное место».
Перед расстрелом Колчаку было отказано в последнем свидании с Тимиревой. Адмирал отверг предложение завязать глаза и отдал Чудновскому ранее полученную от кого-то капсулу с цианистым калием, так как считал самоубийство неприемлемым для православного христианина.
Бурсак впоследствии так описывал последние минуты жизни узников Иркутской тюрьмы:
«Полнолуние, светлая, морозная ночь. Колчак и Пепеляев стоят на бугорке. На мое предложение завязать глаза Колчак отвечает отказом.
Взвод построен, винтовки наперевес. Чудновский шепотом говорит мне:
– Пора.
Я даю команду:
– Взвод, по врагам революции – пли!
Оба падают. Кладем трупы на сани-розвальни, подвозим к реке и спускаем в прорубь. Так «верховный правитель всея Руси» адмирал Колчак уходит в свое последнее плавание».
Советский писатель Борис Камов в своих материалах приводил запись разговора с участником расстрела, большевиком Константином Вагановым. Исходя из расшифровки беседы, ход событий был следующим:
«В камеру Колчака вошли Чудновский и Бурсак. Он сидел в шубе и папахе. Когда привели адмирала в караульное помещение, где было жарко от натопленной печи, он попросил воды.
Принесли ведро воды. Он стал курить и пить. Вывели их за ворота. Пепеляев подошел к Колчаку, они поцеловались, и их повели дальше. Отвели от тюрьмы до Ушаковки. Поставили под горой. Комендант города объявил постановление о расстреле, предупредил их, что им разрешается что-нибудь сказать и помолиться. Колчак отказался молиться и сложил руки на груди. Пепеляев упал на колени, стал молиться, причитать. Мы выстрелили. Они упали. Подошли к Колчаку, он ворочается телом и еще дышит. А Пепеляев не ворочается и не дышит. Тогда Бурсак вынул кольт и в голову Колчаку выстрелил, тот перестал ворочаться. На следующий день объявили: в связи с тем, что не было приготовлено могил, они решили бросить убитых в прорубь».
По поводу места гибели Колчака еще в начале 1920-х существовали разночтения. Так, генерал Константин Сахаров, занимавший различные командные должности в колчаковских войсках и находившийся в подошедшей к Иркутску армии Войцеховского, писал в книге воспоминаний «Белая Сибирь», что «Верховный правитель был убит комиссарами во дворе Иркутской тюрьмы». По его словам «это печальное известие, как громом, поразило всех». Вместе с тем отпала острая необходимость брать Иркутск приступом и, как следствие, нести новые потери.
Сахаров воспроизводил обстоятельства расстрела Колчака «по рассказам и описаниям многих лиц, пробравшихся затем из Иркутска на восток».
«Почувствовав, что им Иркутска не отстоять, комиссары рано утром, 7 февраля, вывели из тюрьмы во двор Верховного правителя и с ним министра Пепеляева. Последний страшно нервничал и умолял пощадить его жизнь. Адмирал хранил полное самообладание, вынул папиросу, закурил ее, отдав серебряный портсигар одному из красноармейцев из сопровождавшего его конвоя. Величавое спокойствие адмирала Колчака так подействовало на красноармейцев, что они не исполняли команды комиссара и не стреляли. Тогда адмирал, отшвырнув докуренную папиросу, сам отдал приказ стрелять; по его собственной команде красноармейцы и произвели залп, прекративший жизнь одного из лучших сынов России», — писал генерал Сахаров.
Узнав о расстреле адмирала, которого Войцеховский по-прежнему считал своим начальником, генерал отказался от штурма Иркутска, обогнул город и вывел свои промерзшие войска в Забайкалье.
Воевать тогда уже мало кому хотелось. Солдат и офицеров надломила полученная весть.
Проблема назначения преемника Верховного правителя
Генерал Антон Деникин, чьи войска в те дни отступали после провалившегося похода на Москву все дальше к Черному морю, рассказывал о своей реакции на случившееся в мемуарах: «Глубокую скорбь вызвала во мне весть о гибели адмирала Колчака. История оценит подвиг большого патриота и несчастного правителя, поднявшего на свои плечи безмерно тяжелое бремя власти в годину тяжких испытаний. Она произнесет и свой приговор над теми людьми, что, не сделав ничего для спасения страны, мнили себя вправе быть его судьями и палачами».
Убийство Колчака поставило в Белом движении вопрос о преемнике Верховного правителя России. Еще в декабре 1919 года адмирал в разговоре с Пепеляевым высказался за «отречение» в пользу Деникина, который являлся его заместителем как главнокомандующего всеми белогвардейскими войсками в стране. Колчаковское правительство выпустило постановление, согласно которому обязанности Верховного правительства в случае «тяжкой болезни или смерти» адмирала, а также «на случай отказа его от звания» возлагались на генерала с юга России.
В своем последнем указе, изданном в эшелоне на станции Нижнеудинск перед предательством Жанена и чехословаков, Колчак упомянул о «предрешении вопроса о передаче верховной всероссийской власти Деникину». Однако официального документа на данный счет никогда не существовало. Сам белый генерал в «Очерках русской смуты» подчеркивал, что отказался принять титул Верховного правителя России из-за череды поражений ВСЮР от Красной армии и возможной негативной реакции части других борцов с большевизмом.
Я узнал о смерти Верховного правителя еще в Тихорецкой. Событие это поставило передо мной весьма тяжелый вопрос о преемстве «всероссийской власти», — писал Деникин уже после своей эмиграции и окончания активной фазы Гражданской войны. — В глазах некоторых деятелей акты Колчака обязывали меня к принятию соответственного наименования и функций ради сохранения идеи национального единства.
Я считал эту точку зрения совершенно неприемлемой: военно-политическое положение, в котором в январе-феврале находились правитель, власть, армия и территория юга, требовало величайшей осторожности.
Претензии на «всероссийский» масштаб являлись бы в то время совершенно неуместными, власть — фикцией, а связанность судеб Белого движения с югом накануне катастрофы — политически весьма опасной. Во избежание кривотолков я оставлял вопрос открытым, ссылаясь на отсутствие официальных сведений о событиях на востоке. Кривотолки появились, но в направлении, совершенно неожиданном: ввиду того, что не было назначено официальных панихид, пошли разговоры о моем «неуважении к памяти» погибшего Верховного правителя...».
В 1969 году, когда почти всех участников Гражданской войны с обеих сторон уже давно не было в живых, Тимирева написала эти строки:
«И каждый год Седьмого февраля
Одна с упорной памятью моей
Твою опять встречаю годовщину.
А тех, кто знал тебя, — давно уж нет,
А те, кто живы, — все давно забыли.
И этот для меня тягчайший, день —
Для них такой же, как и все, —
Оторванный листок календаря».