Цивилизация
24 января 1965 года скончался художник, журналист, писатель, многолетний лидер тори в британском парламенте, борец с нацизмом и коммунизмом, глава различных министерств и дважды премьер-министр – сэр Уинстон Черчилль. Ему было 90 лет. В течение двух недель он находился в коме после очередного инсульта, поэтому такой развязки ждали. Медики вообще не могли взять в толк, как человек с таким набором вредных привычек, — а Черчилль любил поесть, постоянно курил и налегал на стаканчик — дожил до столь преклонного возраста.
К сигарам и бренди отставной политик вернулся сразу, как только немного отошел от предыдущего инсульта. Удар сразил его в августе 1964-го. В больнице Черчилля навестил президент США Дуайт Эйзенхауэр, прибывший в Европу праздновать 20-летие высадки союзников в Нормандии. Будучи парализован и потеряв возможность говорить, Черчилль узнал гостя и положил свою ладонь на его правую руку. Так они просидели десять минут, глядя друг другу в глаза. Затем Черчилль разжал руку и поднял ее вверх, продемонстрировав викторию. Выйдя из палаты, Эйзенхауэр сказал: «Я только что простился с Уинстоном, но его мужество навсегда останется с нами».
К 30 ноября, на которое выпал юбилей сэра Уинстона, он уже чувствовал себя лучше и мог сидеть вместе с родственниками за праздничным столом. Супруга Клементина подарила ему золотое сердечко с цифрой 90. Это было последнее, что Черчилль получил в своей жизни.
Сочувствовал Деникину и признавал гений Брусилова
На протяжении своей богатой карьеры в политике Черчилль соприкасался с Россией и русскими так плотно, как мало кто другой в мире. В начале 1920 года он был единственным государственным деятелем Англии, встретившимся с генералом Антоном Деникиным – тот после новороссийской катастрофы и передачи власти Петру Врангелю прибыл в Лондон как частное лицо и практически не имел средств к существованию. Любопытен эпизод, описанный Дмитрием Леховичем в книге «Белые против красных»:
«После завтрака Черчилль вызвал своего девятилетнего сына Рэндольфа, представил его Антону Ивановичу, сказав мальчику: «Вот русский генерал, который бил большевиков».
Рэндольф этим заинтересовался и хотел знать, сколько большевиков генерал Деникин лично убил. Однако, получив ответ, что «ни одного», он сразу потерял интерес к своему новому знакомому».
Деникин и Черчилль виделись несколько раз. Военный министр живо интересовался происходящим в России и неизменно позиционировал своего собеседника как наиболее легитимного представителя этой объятой междоусобицей страны.
Другим русским генералом, вызывавшим большое уважение Черчилля, был Алексей Брусилов. О его подвигах в Первой мировой войне военный министр Великобритании заметил: «Он, безусловно, войдет в историю как военачальник исключительного ума и энергии».
Восхищался Савинковым
Как журналиста и исследователя Черчилля привлекала личность одного из лидеров партии эсеров Бориса Савинкова. Он имел с ним три встречи, разглядел в нем «мудрость государственного деятеля, качества полководца и стойкость мученика», а также сравнил этого человека с героем романа Виктора Гюго «Девяносто третий год» Симурденом.
«Разница заключалась лишь в том, что, не уступая никому в беспощадности своих методов и в личном бесстрашии, он обладал уравновешенным умом и преследовал умеренные и даже прозаические цели. Он являлся воплощением практичности и здравого смысла – правда, выраженных в динамите», — писал Черчилль о Савинкове.
В 1928 году канцлер казначейства посвятил русскому революционеру большую статью. К тому моменту Савинкова уже три года не было в живых. Чекисты выманили его в СССР и судили, после чего эсер погиб при невыясненных обстоятельствах: был убит или, по официальной версии, свел счеты с жизнью.
«Мало кто больше Савинкова страдал за русский народ», — полагал Черчилль.
Ехидничал над Лениным и Троцким
Не меньшее любопытство вызывала у Черчилля фигура Льва Троцкого. При этом, если Савинков действительно был английскому министру во многом симпатичен, то наркомвоенмора, впоследствии лидера левой оппозиции Черчилль однозначно считал «ужасным человеком». Так, в ходе визита в США в 1929 году он сказал министру по делам колоний Леопольду Эмери: «Существование Ленина и Троцкого является одним из доказательств существования Бога – должен же кто-то создать для них ад».
После высылки Троцкого из СССР Черчилль как талантливый писатель ловко играл на противопоставлениях, не без ехидства замечая: если еще недавно один хмурый взгляд этого человека означал смерть для многих тысяч людей, то теперь он «превратился в наполненный злобой бурдюк, безутешно застрявший на берегах Черного моря и позднее выброшенный на побережье Мексиканского залива».
Черчилль полагал, что причина падения Троцкого заключалась в его амбициозности, несовместимой с проповедуемой им теорией коллективизма,
указывал в своей биографии английского сэра историк Дмитрий Медведев.
«Троцкий ненавидел любую систему управления, если она не предусматривала его в качестве командира. Диктатура пролетариата для него означала безоговорочное подчинение ему. Встав во главе Красной армии, Троцкий очень близко подошел к опустевшему трону Романовых. Коммунистические принципы, которые он с таким уничтожающим эффектом применял в отношениях с другими, теперь не могли ему помешать», — высказывал свое мнение Черчилль.
А в ленинской политике Черчиллю нравился НЭП. Позже он заключил: «Первым ужасным событием для русских людей стало рождение Ленина, вторым – его кончина».
Расплывался в комплиментах Сталину
Иосифа Сталина Черчилль знал едва ли не лучше всех остальных. Они встречались и много общались на трех знаменитых конференциях во время Второй мировой войны. О своем визави британский премьер в разные годы сказал тысячи слов и написал сотни строк. В период нахождения по одну сторону баррикад, в борьбе с Адольфом Гитлером, Черчилль предпочитал воздерживаться от критики своего идейного неприятеля. Напротив, он не стеснялся отвешивать ему комплименты. Выступая в палате общин 8 сентября 1942 года, глава правительства Великобритании так характеризовал советского коллегу: «Большой интерес вызвала у меня встреча с премьером Сталиным. Главной целью моего визита было установление таких же отношений полной уверенности и совершенной открытости, которые я выстроил с президентом Франклином Рузвельтом.
Большой удачей для России в ее агонии было оказаться под началом этого великого, закаленного военачальника.
Что наиболее важно, это человек с тем спасительным чувством юмора, которое так важно для всех людей и всех наций, но в особенности для великих людей и великих наций. Сталин также произвел на меня впечатление своей глубокой и хладнокровной мудростью и полным отсутствием любых иллюзий. Я думаю, что я дал ему почувствовать, что в этой войне мы добрые и верные товарищи — но это, в конце концов, такая вещь, которая доказывается не словами, а делами».
Черчилль никогда не произносил приписываемой ему речи о Сталине, якобы имевшей место в 1959 году во время другого парламентского выступления. Эта речь с известной цитатой «принял Россию с сохой, а оставил с ядерной бомбой» — плод вымысла сталинского биографа Исаака Дойчера. После речи в Фултоне в 1946 году тон высказываний Черчилля о Сталине сменился на негативный. Отступления от взятого курса он позволял себе только в исключительных случаях.
Учил Хрущева аристократическим манерам
Существует полуанекдот-полулегенда: когда 30 ноября 1964 года в британском парламенте широко праздновали 90-летие одного из самых ярких своих членов и кто-то предложил поднять бокалы за Черчилля как за борца с коммунизмом, тот лишь устало бросил: «Есть человек, который нанес СССР в 1000 раз больше вреда, чем я. Это Никита Хрущев. Давайте похлопаем ему!» В силу приведенных выше причин такой монолог едва ли мог состояться. Однако политический долгожитель успел получить опыт общения и с этим советским лидером. Что характерно, личность Хрущева и близко не вызывала у Черчилля те чувства, что Троцкий или Сталин. С ним его связала история иного рода.
В 1956 году новый руководитель Советского Союза находился в Лондоне с официальным визитом. Британский премьер Энтони Иден дал в честь высокого гостя из социалистического лагеря торжественный обед в своей резиденции на Даунинг-стрит, 10. Позвали и Черчилля. В своих мемуарах Хрущев вспоминал:
«Рассадили нас по положенным местам за обеденным столом. Я оказался рядом с Черчиллем. Он был уже стар. Рядом со мной сидел грузный дряхлый старик.
Мы перебрасывались отдельными, ничего не значащими фразами, ели. Нам подали устриц, и он спросил меня: «Вы когда-нибудь ели устриц?». «Нет, господин Черчилль». «Вы последите, как я буду их есть. Я их очень люблю». «Хорошо, буду учиться». Начал он есть устриц, а я за ним проделывал все, что видел, использовал лимон. Он проглотил своих устриц, я тоже. И он спросил: «Как понравилось?». «Совсем не понравилось». «Ну, это без привычки». «Понимаю, что без привычки, но не понравилось».
В остальном же разговор у них не сложился. Черчилль, будто забыв о произошедшей в СССР переоценке личности Сталина, много и в целом уважительно вспоминал «отца народов», что, конечно, не могло понравиться его амбициозному слушателю.