Цивилизация
Учение Маркса всесильно
С 1956 года будущих физиков и лириков, биологов и геологов, то есть всех без исключения советских студентов, вынудили осваивать самые идеологизированные учебные курсы. Однако диалектический материализм и история партии в списке вузовских дисциплин не стали новшеством, внесенным Никитой Хрущевым. Уже в 1925 году к числу обязательных предметов добавили «основы марксизма-ленинизма» — объединение диамата и истории коммунистической партии в одном курсе.
С течением времени политическая пропаганда только набирала свои обороты. 14 ноября 1938 года в связи с изданием «Краткого курса истории ВКП(б)» центральный орган большевистской партии постановил усилить партийную пропаганду среди населения и организовать специальные курсы подготовки агитационных работников.
Диалектический материализм — философская основа марксизма — в 1930-х годах был признан официальной идеологией.
«Не трогайте марксизм, не покушайтесь на его официальную версию — таков был негласный принцип политики в области советской философии», — писал Валентин Толстых, профессор Института философии РАН в статье «Все что было — не было?». «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно», — любили ссылаться пропагандисты на статью Ленина «Три источника и три составных части марксизма». «Законы диалектики», они же «законы философии», признавались всеобщими и универсальными, способными описать все формы развития жизни и общества. Отрицание отрицания, переход количества в качество и борьба противоположностей — этими законами объяснилась правильность действий партии и смена капитализма коммунизмом, которая рано или поздно произойдет во всех странах. Позднее многие философы, среди которых, к примеру, Эвальд Ильенков, выскажут мнение, что собственно диалектический материализм не равен советскому диамату. Последний представлял собой вульгарное изложение идей Маркса, щедро сдобренное агитационными высказываниями.
После июньского постановления ЦК КПСС 1956 года в преподавании диалектического материализма и истории партии были расставлены иные акценты, и в этом была принципиальная новизна. Неслучайно постановление вышло следом за февральским ХХ съездом, центральным событием которого стал доклад Хрущева о развенчании культа Сталина и возвращении к линии Ленина.
В том же году Институт Маркса — Энгельса — Ленина — Сталина (ИМЭЛС) был переименован в Институт марксизма-ленинизма (ИМЛ).
Связь между февральским съездом и июньским постановлением заметил и сотрудник Института философии РАН Эрих Соловьев и посвятил этому отдельное стихотворение:
Пришла лихая молодость с охотою звериной,
Я ближе познакомился с марксистскою доктриной.
Сводил нас исторический, в надеждах виноватый,
Внезапный истерический партийный съезд двадцатый.
На ХХ съезде выступил первый председатель Совета министров СССР Анастас Микоян с критикой основы всех основ марксизма-ленинизма — «Краткого курса истории ВКП(б)». Известно, что в конце 1930-х годов подготовка пособия шла под личным контролем Сталина, а одна из глав — «О диалектическом и историческом материализме», — как утверждают некоторые историки, была написана самим генсеком. В «Кратком курсе» Сталин вместе с его окружением рисовались истинными марксистами, верными заветам Ильича. Изданный в период Большого террора и рекомендованный к всеобщему изучению труд оправдывал свершившиеся к тому моменту репрессии против неугодных Сталину партийцев.
Первые поправки к «Краткому курсу истории ВКП(б)», который впоследствии назвали «библией сталинизма», были сделаны в 1953 году, сразу же после смерти генсека. Новое пособие получило название «Краткий курс истории КПСС» и в таком виде изучалось в вузах. С 1957 года в помощь преподавателям и студентам при ИМЛ начали издавать научный сборник «Вопросы истории КПСС». В 1960 году под редакцией сторонника Хрущева, убежденного антисталиниста Бориса Пономарева была подготовлена «История КПСС», излагавшая ход развития рабочего движения и коммунистической партии в России с рубежа XIX–XX веков до ХХ съезда.
Этот масштабный труд, который открывался финальной фразой «Манифеста коммунистической партии» «Пролетарии всех стран, объединяйтесь!», стал основой вузовского преподавания до начала 1990-х годов.
Новая монография была во многом реакционна по отношению к старому «Краткому курсу». «С этого момента [издания «Краткого курса истории ВКП(б)»] история КПСС была втиснута в прокрустово ложе сталинских схем и формул. «Краткий курс», по существу, заслонил собой от исследователей теоретическую сокровищницу марксизма-ленинизма, труды Маркса, Энгельса, Ленина» — так высказывался Борис Пономарев на Всесоюзном совещании историков в 1962 году. Но и пономаревское пособие ждала незавидная участь: с момента первого издания оно переписывалось после каждого нового съезда партии и в конечном итоге утратило стройность и стало неудобоваримым для понимания.
Веселые и находчивые
Как вспоминают многие студенты, на чью долю выпало знакомство с курсами по истории КПСС и диамату, все сводилось к заучиванию итогов съездов и бесконечному конспектированию статей Маркса, Энгельса, Ленина. Чтобы хоть немного облегчить себе жизнь, студенты научились писать конспекты «под расческу». Краткое изложение, к примеру, статьи Ленина «Детская болезнь «левизны» в коммунизме» всего за несколько минут можно было получить следующим образом.
Пару страниц в начале и конце нужно было оформить красиво и аккуратно, а чтобы заполнить середину, требовалось взять обычную, не массажную, расческу, положить на бумагу и водить ручкой по зубьям.
К полученным волнистым линиям надо было добавить несколько палочек и петель, как у букв р, ф, д, з, в, — конспект готов! Дальше студенту только оставалось надеяться, что преподаватель не станет строго проверять каждую страницу.
Память о сражениях студентов с диалектическим материализмом сохранилась и в старом анекдоте:
— В чем различие между матом и диаматом?
— Мат все знают, но притворяются, что не знают. Диамат никто не знает, но все притворяются, что знают.
— А в чем сходство?
— И то и другое является мощным оружием в руках пролетариата.
О своих студенческих буднях вспоминает доктор филологических наук, профессор Высшей школы экономики Олег Лекманов: «У нас (1984 год, филфак МГПИ) умные студенты делились на тех, кто все выучивал наизусть, а потом на экзамене ставил в тупик экзаменатора вопросами с «подковыркой», и тех, кто нагло списывал, ничего не уча.
Я, увы, вошел во вторую группу: перед экзаменом тупо из двух учебников бритвой нарезал шпаргалки и с их помощью получил пятерку. Впрочем, меня летом забирали в армию (сессия была весенней), так что спрос был маленький.
Вообще, в мое время преподаватели соответствующих дисциплин как-то уже увяли, повыдохлись (в обществе работал закон: никто не верит в коммунизм, но не пристает со своими сомнениями к начальству) и выглядели несколько затравленными (хотя перестройка еще не маячила впереди). У нас историю партии преподавал некоторый азербайджанский аспирант Эдуард Вазикович, так он только один раз вспылил и принялся орать, когда студентка случайно назвала его Вазиком Эдуардовичем.
Многие годы спустя я встретил этого самого Эдуарда в роли преподавателя какой-то культурологии, что ли, а многие другие успешно переквалифицировались в преподавателей истории религии и только иногда по привычке вдруг могут брякнуть что-нибудь, вроде: «Шаг вперед, два шага назад!» или «Декабристы разбудили Герцена».
А вот в прежние времена студентам и их умным родителям порою приходилось покруче. Так, например, друг моего папы и мой старший друг, великий педагог Симон Львович Соловейчик, когда его сын поступал в университет, следующим образом готовил его к экзамену по истории:
сначала рассказывал, как было, а потом — как надо отвечать на экзамене».
Призрак бродит в коридорах — призрак диамата
После распада СССР преподавание истории КПСС и диалектического материализма в вузах было отменено. Вместе с этими дисциплинами в Лету канула и еще одна — научный атеизм. Диамат остался только частью курса общей истории философии на специальных факультетах. Алексей Крижевский, учившийся на кафедре философии религии и религиоведения философского факультета МГУ в 1993–1999 годах, рассказывает о годах учебы: «Диалектический материализм в качестве «букваря», базовой основы, на примере которой можно объяснять первичные философские понятия, вполне подходит. Описываемое время было тем и интересно, что диалектический материализм выходил из своей защитной капсулы, а все лозунги превращались в элементы античности, становились рухлядью и антиквариатом, переставая быть живыми. Интересно было то, что раньше он был довлеющей, сакральной идеологией, а теперь вынужден был на холодном ветру конкурировать с другими, сильными, серьезными парадигмами и, конечно, показывал всю свою ограниченность.
В 1993 году, конечно же, уже не было никакого научного атеизма, но вот что интересно: сквозь новое название на стенде моей кафедры философии религии и религиоведения просматривались плохо оторванные буквы прежнего — научного атеизма. Раньше ведь вообще на наш факультет можно было поступить только по рекомендации обкома КПСС.
Тогда и готовили настоящих идеологических бойцов: не просто тех людей, которые бубнят историю КПСС, а убежденных марксистов. Мы понимали, что они состоятельны интеллектуально, но при этом полностью принадлежат прошлому веку.
В период перестройки в школы пришло много интересных людей. Появился новый учебник «Человек и общество». До него были только пожелтевшие старые «коммунячьи» бессмысленные книги по обществоведению, построенные на диамате и истмате, в новом было много интересного, но рассыпухой, без системы. Там были основы философии, социологии, политологии. Стало заметно, что уже появился плюрализм. Но хочу заметить, что идеологический диктат вне философского факультета спал еще раньше: в то время, когда я поступал, окружающий мир уже взял штурмом эту твердыню.
В мое время на кафедру приходили люди за религиозным знанием, чтобы поверить и проверить свои воззрения. Это были и увлеченные школьники, и те люди, которые слабо учились, конкурс был всего полтора человека на место. Хотя в 1994 году уже претендовали четыре человека. Приходили взрослые люди либо за вторым высшим образованием, либо поздно озаботившиеся первым. У некоторых были уже капитально отбиты мозги в армии, они не могли учиться. Учебы было много. Надо было сидеть каждый день с утра до вечера в библиотеке, если ты хотел нормально учиться.
Время, о котором я говорю, интересно еще и тем, что, с одной стороны, диамат был на равных со всеми остальными учениями и поэтому его бесконечно проверяли, а с другой — для большинства преподавателей с очень большим набором знаний он все еще оставался парадигмальным. У нас были замечательные преподаватели с кафедры социальной философии и философии истории Владимир Сергеевич Кржевов и Карен Хачикович Момджян. Они были убежденные марксисты, но настолько «свежие», что в их изложении марксизм был верифицируемым, стройным учением. Я могу сказать, что в смысле социальных воззрений мне очень сильно помог философский факультет. Благодаря тому, что я много учился и сам интересовался, я остаюсь марксистом.
На самом деле, если мы внимательно будем читать «Капитал» и вообще наследие Маркса, то увидим очень много интересных вещей.
Вокруг одного из положений марксизма — «Бытие определяет сознание» — шли постоянные дискуссии. Советский человек был перегружен, у него были съехавшие понятия об этике и красоте, мире и войне. Это была дискуссия, от которой в полной мере зависело то, как мы будем дальше жить, поскольку философия управляет государством, а не наоборот. Споры были по-настоящему жаркими, в тот момент они шли везде.
Как мне кажется, проблема была не в диамате, а в диктате научной и образовательной политики, которая выстраивалась таким образом, что не давала его толком изучать. Она надевала на человека очки и заставляла рассматривать все с точки зрения идеологии, зубрить историю партии. Все это обрастало религиозным культом и изучалось так, как изучаются сакральные тексты. Преподаватели в советское время требовали отношения ко всему как к священному канону. И из-за того, что все стало закрытым и непроточным, вокруг диалектического материализма начали возникать «бактерии». В конечном итоге советских идеологов и погубило то, что они убрали все элементы проверки и сомнения».