Цивилизация
Ведущий научный сотрудник Института российской истории РАН, кандидат исторических наук Александр Голубев рассказал «Газете.Ru» об отношении советских людей к открытию второго фронта в 1944 году.
— Какие источники использует историк для фиксации общественных настроений в советском обществе?
— Вопрос об общественных настроениях для историка сложен, потому что имеющиеся источники не позволяют, во-первых, определить распространенность тех или иных настроений, во-вторых, существующие материалы не всегда доступны для исследователя.
Тем не менее определенная база источников по настроениям периода Великой Отечественной войны есть.
Эти источники разделяются на две группы: к первой относятся информационные материалы о настроениях населения, которые в это время собирали Министерство государственной безопасности и Министерство внутренних дел, а также партийные и советские органы, прокуратура, редакции газет, общественные организации, в частности комсомол. В них настроения людей фиксировались достаточно подробно, причем как настроения положительные, так и отрицательные. Вторая группа — это источники личного происхождения, то есть письма, мемуары и дневники. К сожалению, писем, которые были бы доступны исследователю, не так много.
Мемуары же с точки зрения общественных настроений источник ненадежный. Люди, которые описывали факты и бытовые подробности, зачастую забывали то, что они думали и говорили много лет назад. Очень часто они переносили представления о мире послевоенного времени на период самой войны.
— То есть мемуарист писал о своих ощущениях того времени, уже зная, что было потом?
— Совершенно верно.
Если вы почитаете мемуары кануна войны, то убедитесь, что буквально все мемуаристы точно знали, что война будет, и знали с кем, а некоторые — даже и когда она начнется.
Но вот информационные материалы первой половины 1941 года позволяют нам сказать, что это было далеко не так. Поэтому наиболее подходящим источником личного происхождения становятся дневники, фиксирующие мнения автора именно в момент, когда запись делалась. Они могли быть очень субъективными, но если взять много дневников, то можно получить хотя и пеструю, но адекватную картину общественных настроений.
— В какой момент Великой Отечественной войны разговоры об открытии второго фронта и ожидания второго фронта стали наиболее актуальными?
— О роли союзников и об их помощи, о прямом военном вмешательстве говорили еще в первые месяцы войны.
Важной вехой стала речь Сталина от 6 ноября 1941 года, в которой он говорил об отсутствии второго фронта как одной из причин поражений Красной армии.
Пик ожиданий второго фронта был достигнут летом-осенью 1942 года. С одной стороны, к тому времени сформировалась антигитлеровская коалиция и о втором фронте неоднократно говорили, в том числе на высшем политическом уровне. С другой стороны, в это время Красная армия терпела тяжелейшие поражения — в излучине Дона, отступление к Волге и на Кавказе, неудачи в Крыму и под Харьковом весной 1942 года.
Да и Сталинградская битва, которая шла несколько месяцев, была очень тяжелой и многим небезосновательно виделась переломным моментом войны.
Тогда многие считали, что второй фронт — единственно возможный выход из ситуации, то есть если не будет второго фронта, то из-за поражений Красной армии война может быть и проиграна. И вот эти ожидания стали постепенно притупляться после начала контрнаступления под Сталинградом и разгрома немецкой группировки там, а с весны 1943 года второй фронт не то чтобы перестали ждать, но остроты предыдущего года в ожиданиях уже не было. Многим стало понятно, что война может быть выиграна и без союзников, и без второго фронта.
— Как отнеслись в Советском Союзе к открытию второго фронта в июне 1944 года?
— После Тегеранской конференции 1943 года и на фоне успехов Красной армии многие пришли к выводу, что второй фронт все-таки будет открыт. С одной стороны, это заставляло задуматься о том, что конференция в Тегеране подавалась как «победа советской дипломатии», даже без пояснений, в чем эта победа заключалась; с другой — все начинали понимать, что Красная армия и без союзников уже близится к Европе, и в этой ситуации союзники поспешат принять участие в ее освобождении.
Что касается самой высадки союзников, она была встречена с радостью, как фактор скорого конца войны с меньшими жертвами.
Но американские и английские наблюдатели в Москве отмечали, что радость была очень сдержанной: они не увидели ожидаемого ими всеобъемлющего восторга.
Дело в том, что второго фронта слишком долго ждали и в то время в разговорах на первый план стала выдвигаться тема послевоенного мира, того, как будут выглядеть СССР, Европа и весь мир после победы антигитлеровской коалиции.
— Как быстро советское общество отреагировало на десант союзников в Нормандии?
— О самих событиях советские люди узнали тут же: газеты помещали материалы о событиях в Нормандии, появились развернутые очерки военных специалистов, которые разбирали эту операцию с разных точек зрения, публиковались подробные сводки о боях в Нормандии. То есть информации было достаточно.
Был один нюанс: сочетание «второй фронт» в советских газетах и вообще в советской пропаганде не употреблялось на протяжении примерно месяца после начала боев на севере Франции. Оно появилось в конце июля — августе 1944 года.
Я думаю, это было связано с опасениями из-за возможной неудачи англо-американской операции: вдруг немцам удастся заблокировать их части на полуострове Котантен или вообще сбросить союзников в море, тем более что подготовка к дальнейшему продвижению в глубь Франции продолжалась долго. И только когда наступление развернулось масштабно, заговорили о втором фронте. До этого говорили о «высадке союзников в Нормандии», при том что об операции отзывались в самых превосходных тонах: ее высоко оценили Сталин и наши военные специалисты.
— Как второй фронт изменил образ союзника в годы Великой Отечественной войны в советском обществе?
— Второй фронт скорее портил образ союзников: он был слишком поздно открыт. Его обещали еще в 1942 году, а открыли на два года позже.
Но были другие сюжеты в отношениях между союзниками, например то, что принято называть «ленд-лиз». Речь идет о поставках не только оружия и снаряжения, но и продуктов, гуманитарной помощи, которую получало население СССР в больших масштабах. Мне приходилось видеть в наших областных библиотеках, переживших оккупацию, американские книги (англоязычные, естественно), присланные в подарок, с соответствующими надписями.
Эти вещи с 1942–1943 годов стали частью фронтовой и тыловой повседневности, на фронте появились тушенка, яичный порошок, стали ездить «студебеккеры», появилась другая американская техника, в тылу появились те же продукты, американские ботинки и так далее. Вот эта помощь помаленьку меняла отношение к союзникам. Плюс появлялись сообщения об их удачных кампаниях в Северной Африке, на Тихом океане, потом в Италии. Это не было и не называлось вторым фронтом, но об участии союзников в войне у нас писали и сообщали.